Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Да и в стихах он говорил о себе: «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976), «Я сначала грубил, / А потом перестал» («Побег на рывок», 1977), «Может, грубо сказал (так бывает со мной, / Когда я чрезвычайно отчаюсь)…» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…», 1971), «И простите, если резок и груб» («Мореплаватель-одиночка», 1976), «Дома я раздражителен, резок и груб» («В голове моей тучи безумных идей…», 1970). В то же время про свое первое и второе «я» поэт говорит: «Первый голос был обычный — / И не резок, и не груб, — / Это Ваня Дыховичный, / Всем известный книголюб. / Ну а голоса второго / Трудно было не узнать — / Только Витьке Кораблеву / Мог такой принадлежать!» («Детская поэма», 1971). То есть голос Витьки Кораблева, в отличие от голоса Вани Дыховичного, был «и резок, и груб»
О «грубости» Высоцкого говорили также Юрий Емельяненко и Барбара Немчик: «Матерился сплошь и рядом…»ш; «Как он матерился! <…> Кстати, он легко употреблял мат — но это у него выходило как-то очень естественно и красиво» [2704].
Что же касается «брата» лирического героя, который фигурирует в песне «Про двух громилов — братьев Прова и Николая», то он уже встречался в «Баньке по-белому» (1968): «Вспоминаю, как утречком раненько / Брату крикнуть успел: “Пособи!”, / И меня два красивых охранника / Повезли из Сибири в Сибирь». Позднее он будет упомянут в черновиках стихотворения «Я не спел вам в кино, хоть хотел…» (1980), посвященного братьям Вайнерам: «Уверен был бы я в своем родном братане, — /Я б в бане суток пять с едой, конечно, мог. <…> У нас на Колыме пока еще морозно, / Ну, минус пятьдесят — меняем полуось. / Я и мой брат Иван вам пишем: будет поздно! / Так требуйте свое от оторви и брось!» /5; 599/, - и в черновиках «Таможенного досмотра» (1974 — 1975): «Я, кстати, в церковь не хожу — / Хожу в пивную с братом, / Да Киссинджера не везу / На встречу с Арафатом» (АР-4-213). А о своих походах «в пивную» лирический герой скажет в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…» (1975) и в «Сказочной истории» (1973): «В кабаке старинном “Каме” / Мы сидели с мужиками» (АР-14-150).
Кстати, сюжет песни «Про двух громилов» будет в общих чертах воспроизведен во «Французских бесах» (1978), где описаны похождения Высоцкого и Шемякина в парижских кабаках (то есть в тех же «пивных»). Да и самого Шемякина он нередко называл братом — например, в эпиграфе к стихотворению «Две просьбы» (1 июня 1980): «М. Шемякину — другу и брату — посвящен сей полуэкспромт» [2705]. Примерно тогда же было написано еще одно посвящение Шемякину — «Как зайдешь в бистро-столовку…»: «Мишка! Милый! Брат мой Мишка! / Разрази нас гром! / Поживем еще, братишка, / По-жи-вьем! / Ро-gi-viom» (причем в этом стихотворении также встречается, хотя и в несколько иной форме, мотив «хожу в пивную с братом»: «Как зайдешь в бистро-столовку, / По пивку ударишь, — / Вспоминай всегда про Вовку — / Где, мол, друг-товарищ?!»).
Как видим, одной из разновидностей «брата» является «друг», который в произведениях Высоцкого часто защищает спину лирического героя.
Вообще же Высоцкий не только испытывал потребность в брате или друге, который бы его «прикрывал», но и сам чувствовал себя братом по отношению к остальным людям: «И ушли корабли — мой братья, мой флот. <.. > Как же так? Я ваш брат, / Я ушел от беды. / Полевее, фрегат, — / Всем нам хватит воды!» («Баллада о брошенном корабле», 1970), «Братья, братья мои, микрофоны! / Жаль, что вам моих чувств не понять» («Песня микрофона», 1971; АР-3-170), «Все мы равны перед ликом войны, / Поторопитесь друг друга звать братом!» («Набат», 1972; АР-4-73), «Пани с панами, братья, здравствуйте! / И такие, кому не до братства, те — / Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!» («Лес ушел, и обзор расширяется…», 1973; АР-14-170), «Такой наш брат ушел во тьму! / Не буйствует и не скучает» («Памяти Шукшина», 1974), «Равны же во Антихристе / Мы, братья во Христе» («Что брюхо-то поджалось-то…», 1975), «Я ничего им не сказал, / Ни на кого не показал. / Скажите всем, кого я знал, — / Я им остался братом!» («Ошибка вышла», 1976), «Ах, побольше б нам немного юморочку! / Поскучнели, отрешась от земли. / Мореплавателя, брата, одиночку / Мы хотя бы, как смогли, развлекли» («Мореплаватель-одиночка», 1976; черновик /5; 441/), «Молчать негоже, брата хороня!» («Райские яблоки», 1977; черновик /5; 508/).
Этим же обусловлен тот факт, что многие свои выступления он начинал с песни «Братские могилы» (1963), в которой подчеркивалось единение людей, пусть и посмертное: «Здесь нет ни одной персональной судьбы — / Все судьбы в единую слиты». А в «Балладе о бане» (1971) иронически обыгрывался лозунг Французской революции 1789 года «Свобода, равенство, братство», впоследствии взятый на вооружение большевиками. Этому лозунгу Высоцкий противопоставляет подлинное братство: «Все равны здесь единым богатством, / Все легко переносят жару, — / Здесь свободу и равенство с братством / Ощущаешь в кромешном пару». В этой песне братство трактуется в духе христианского единения, и поэтому в конце песни встречается призыв к всеобщему крещению: «Загоняй поколенья в парную / И крещенье принять убеди! / Лей на нас свою воду святую / И от варварства освободи!».
Мотив всеобщего равенства-братства вкупе с сопутствующим мотивом отсутствия богатых и бедных, высокопоставленных и изгоев разрабатывается также в следующих цитатах: «На Земле нет больше тюрем и дворцов» («Марш космических негодяев»), «Забудем и чины, и ранги» («Упрямо я стремлюсь ко дну»), «Богачи и голь перекатная <.. > Раз в году вы все одинаковы!» («Скоморохи на ярмарке»), «Для всех здесь равные порядки, / Всем ломит голову в спине, / Всем дали точно по две грядки — / Без всяких званий-степеней» («Товарищи ученые» /3; 413/), «Там, в раю, всё равно — князь ты или беглый холоп» («Райские яблоки»; АР-3-166).
А пример подлинного братства находим и в «Балладе о вольных стрелках» (1975): «Нет их братства неразлучней» (АР-2-157). Такое же объяснение напрашивается столь частому употреблению в произведениях Высоцкого слов «брат», «братан», «братёнь», «братик», «браток», «братка», «братишка», «братья», «братья», «братцы», «братики», «брательники», «братия», «братва» и даже «браточки» (в «Сказочной истории»: «Расскажу я вам, браточки, / Без запиночки, до точки, / Не стесняясь, / Расскажу — не приукрашу, / На порядочность на вашу / Полагаясь» /4; 295/).
Поэтому и в отношениях с друзьями Высоцкий ценил прежде всего братство. Однажды он сказал: «Знаешь, мама, я прикинул — у меня не меньше тысячи друзей. Таких, с которыми у меня братские, открытые отношения…» [2706] [2707]. И ощущал он себя таким же человеком, как все (наряду с четким пониманием своей гениальности и исключительности). Приведем фрагмент одного из интервью (октябрь 1974): «Вы много видели, повидали разное… Жизнь вас кидала…» — «Э-э, — поморщился Высоцкий и неодобрительно покачал головой, — вот этого не надо. Жизнь, как жизнь! Как говорится, не сидел, не привлекался, не участвовал! Учился в строительном институте, но бог спас от этой нужной людям профессии и направил меня прямехонько в театральную студию! Обыкновенный московский парень1>»2(
Данная мысль встречается и в стихах: «А из меня — такой солдат, как изо всех» («О моем старшине», 1970), «Я шел по жизни, как обычный пешеход» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…», 1971), «Ах, жаль, что я лишь — / Обычная мышь!» («Песня мыши», 1973; черновик /4; 334/), «Я чист и прост, как пахарь от сохи» («И снизу лед, и сверху…», 1980). Это же относится к таким распространенным иностранным именам, как «живучий парень Барри», «славный парень Робин Гуд», «мистер Джон Ланкастер Пек», и русским именам Иван, Федор, Николай, которые часто носят персонажи, являющиеся масками лирического героя Высоцкого.
