Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Интересно еще, что строка «Ну, а третий был дурак» из песни «Лежит камень в степи…» предвосхищает черновой вариант «Масок» (1970), где лирический герой оказывается на маскараде: «Сосед мой слева — грустный арлекин, / Другой сосед — палач, а третий — дурень» (АР-9-87).
О глупости и невежестве представителей власти говорится также в ряде песен-сказок: «С окружающими туп стал и груб» /2; 37/, «А король был, правда, груб / И ретроград» /2; 504/, «Он неграмотный, отсталый был Кащей» /2; 34/. Таким же неграмотным выведен палач в одноименном стихотворении 1977 года: «Невелико образованье палачёво» /5; 142/. А в черновиках «Песенки о переселении душ» (1969) встречается весьма откровенный вариант: «Был человек министром, а родился дураком» (АР-4-187) (сравним также в поэме Галича «Королева материка», 1971: «Но начальник умным не может быть, / Потому что не может быть»).
Однако подробнее всего данная тема разрабатывается в стихотворении «Про глупцов» (лето 1977), которое, очевидно, родилось после прочтения Высоцким романа М. Салтыкова-Щедрина «История одного города» (1869 — 1870), где действие происходит в городе Глупове [1124]. ‘
Здесь власть персонифицирована в образе трех глупцов (знакомый нам мотив триединства власти, представляющий собой пародию на христианскую Троицу): «Всё бы это еще ничего, / Но глупцы состояли при власти», — которые, в свою очередь, имеют своим источников образ дурака из песни «Лежит камень в степи…»: «Три великих, преглупых глупца / Просто так, говорят, жили-были» = «Пил, гулял и отдыхал <.. > Ничего не понимая…». Именно так будет вести себя и четвертый первач в «Четверке первачей»: «Так бежит — ни для чего, ни для кого». То есть его действия лишены смысла, так же как существование дурака в песне «.Лежит камень в степи…» и трех глупцов в стихотворении «Про глупцов». Причем описание дурака очень похоже на описание третьего глупца: «Ну а третий был дурак — / Ничего не знал и так» = «Третий был непреклонен и груб — / Рвал лицо на себе, лез из платья: / “Я — единственный подлинно глуп, / Ни про что не имею понятья!”».
Данное стихотворение требует более детального разговора.
Помимо дурака, прообразами трех глупцов являются персонажи вышеупомянутого наброска 1966 года: «По полю шли три полуидиота / И говорили каждый о своем <.. > Глупо усмехнулся парень» /1; 565/. Сравним: «И пошли три великих глупца / Глупым шагом по глупой дороге» («по полю» = «по дороге»; «три полуидиота… глупо» = «три великих глупца»; «шли» = «пошли»). И эти глупцы тоже «говорили»: «Спор вели три великих глупца: / Кто из них, из великих, глупее».
Но самыми интересными являются переклички с «.Лукоморьем» (1967), в котором также дается описание разных типов власти, уничтожившей сказочный мир, поэтому у песни есть подзаголовок: «Антисказка». А в стихотворении «Про глупцов» читаем: «И у сказки бывает конец».
Если глава тридцати трех богатырей («дядька ихний») «с окружающими туп стал и груб», то и третий глупец охарактеризован идентично: «Третий был непреклонен и груб. / Рвал лицо на себе, лез из платья: / “Я — единственный подлинно глуп, / Ни про что не имею понятья!”».
Если в первом случае «ругался день-деньской бывший дядька их морской», то и глупцы «долго спорили — дни, месяца».
Ранняя песня начинается констатацией факта: «Лукоморья больше нет», — и та же мысль проводится в концовке поздней: «Больше нет у обочины бочки».
Про русалку и колдуна сказано: «И пошла она к нему, как в тюрьму». А про мудреца, жившего в бочке, читаем: «В “одиночку” отправлен мудрец».
Теперь присмотримся к действиям первого глупца: «Первый ныл: “Я доподлинно глуп!” — / Завывал он, взобравшись на клирос» /5; 482/ (основная редакция: «Руки вздел, словно вылез на клирос» /5; 148/), — и заметим, что они повторяют действия дьявола в песне «Переворот в мозгах из края в край…» (1970): «Влез на трибуну, плакал и загнул: / “Рай, только рай — спасение для Ада!”» (а «кот» в «Лукоморье», как мы помним, тоже загнул; да и царь в «Частушках Марьи» 1974 года будет «загибать»: «Вот царь-батюшка загнул — / Чуть не до смерти пугнул!»).
Кроме того, характеристика первого глупца: «Завывал он, взобравшись на клирос», — напоминает поведение одного из персонажей в черновиках стихотворения «Я был завсегдатаем всех пивных…» (1975): «Я каюсь, я так много прозевал — / Не отличу анода от катода. / А ничего — зато глава синода, / Которому банкеты задавал, / Рычал, ругался, рек и завывал / [Дарил мне] Воистину избранником народа, / Коленопреклоненно обещал…» (АР-16-181) (прообразом же первого глупца и главы синода послужил… пастор в черновиках «Песни о хоккеистах», где также не исключен аналогичный подтекст: «А ихний пастор ревмя ревел» /2; 325/). Клирос и синод — церковные термины; и первый глупец, и глава синода «завывают»; глупец «состоял при власти», то есть был главным, и во втором случае речь тоже идет о главе синода (а банкет, который задал лирический герой этому персонажу, напоминает песню «Проложите, проложите…», где звучит похожее обращение к представителям власти: «И без страху приходите / На вино и шашлыки <…> Но не забудьте — затупите / Ваши острые клыки!»). Добавим, что сравнение советских вождей со служителями религиозного культа характерно и для лагерного фольклора 1970-х: «Теперь вот Брежнев, новая икона, / Он в наглости Хрущева превзошел. / Толкает речи, точно поп с амвона, / А сам считает, что рабочий — вол» («Я вспоминаю прошедшие дороги…»).
Второй глупец хвастался тем, что «способен всё видеть не так, / Как оно существует на деле», но два других глупца его быстро осадили: «Эх, нашел чем хвалиться, простак, — / Недостатком всего поколенья!.. / И к тому же всё видеть не так — / Доказательство слабого зренья!».
Таким образом, эти глупцы не только сами видят всё в искаженном свете, но и привили этот порок другим людям. Поэтому мотив слабого зренья — как «недостаток всего поколенья» — встречается в целом ряде произведений: «Куда идешь ты, темное зверья? / “Иду на Вы, иду на Вы!”. / Или ослабло зрение твое? / “Как у совы, как у совы!”» /3; 465/, «И слепоту, и немоту — / Всё испытал» /3; 152/, «Мы ослепли — темно от такой белизны» /3; 165/, «Потому что сидели в бараках без окон, / Потому что отвыкли от света глаза» /1; 553/, «Я от белого света отвык» /2; 133/.
Параллельно со стихотворением «Про глупцов» шла работа над «Райскими яблоками», где также встречался мотив «слабого зренья» представителей власти (лагерных охранников): «Близорукий старик, лысый пень, всё возился с засовом» /5; 509/. Этим же эпитетом охарактеризован тоталитарный монстр в «Растревожили в логове старое Зло…» (1976): «Близоруко взглянуло оно на Восток». А в черновиках «Набата» (1972) говорится о «зазывалах из пекла», которые зовут нас «выпить на празднике пыли и пепла, / Потанцевать с одноглазым циклопом, / Понаблюдать за Всемирным Потопом» /3; 408/. Сюда примыкает мотив слепой фортуны из «Случаев» (1973): «Шальные, запоздалые, слепые, на излете».
Итак, первые два глупца старались доказать свое превосходство, но их переплюнул третий: «Я- единственный подлинно глуп, — / Ни про что не имею понятая!». Точно так же хвалились своей глупостью манекены в стихотворении «Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели…» (1972): «Мы — манекены, мы — без крови и без кожи, / У нас есть головы, но с ватными мозгами. / И многим кажется — мы на людей похожи, / Но сходство внешнее, по счастью, между нами». Впрочем, приоритет в разработке этой темы вновь принадлежит Салтыкову-Щедрину, изобразившему в «Истории одного города» разные типы градоначальников: «Другой вариант утверждает, что Иванов вовсе не умер, а был уволен в отставку за то, что голова его, вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении), перешла в зачаточное состояние»; «Прыщ, майор, Иван Пантелеич. Оказался с фаршированной головой, в чем и уличен местным предводителем дворянства».
