Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Всё в голове без перемен
У этой глупой Мэри Энн /4; 327/.
Данная тема разрабатывается и в «Песне об обиженном времени»: «Те, кто так обидели время, / Как в реке каменья без движенья, / Больше не меняются во времени» /4; 350/. И именно поэтому «новых времен / В нашем городе не настаёт» /5; 238/.
Впервые же сравнение с «камнями без движенья» встретилось в песне «Лежит камень в степи…» (1962), где степь означает то же, что большое поле в песне «Жил-был добрый дурачина-простофиля…» (1968): «Посреди большого поля — глядь — три стула». Очевидно развитие мотива из первой песни, в которой говорилось о трех надписях на камне: «.Лежит камень в степи, / А под него вода течет, / А на камне написано слово: / “Кто направо пойдет — / Ничего не найдет, / А кто прямо пойдет — / Никуда не придет, / Кто налево пойдет — / Ничего не поймет / И ни за грош пропадет”».
Использованный здесь прием появится позднее в ряде песен-сказок — «Лукоморья больше нет», «Про джинна» и других: известный сказочный сюжет переделывается (в пародийном ключе) почти до неузнаваемости, что обусловлено наполнением его современным — негативным — подтекстом, в результате чего сказка превращается в антисказку: «Перед камнем стоят / Без коней и без мечей / И решают: идти или не надо. / Был один из них зол — / Он направо пошел, / В одиночку пошел, / Ничего не нашел — / Ни деревни, ни сел, / И обратно пришел».
Почему же он «ничего не нашел»? Да потому что там ничего и нет, так как советская власть уничтожила все, что было в стране. Отсюда — «Лукоморья больше нет»: «Выходили из избы здоровенные жлобы, / Порубили все дубы на гробы. <…> Ратный подвиг совершил — дом спалил!». Позднее этот мотив пустоты разовьется в «Райских яблоках»: «Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел», — и еще в трех стихотворениях: «А когда остыла голая пустыня…» («Набат», 1972), «И долго руками одну пустоту / Парень хватал» («В лабиринте», 1972), «А мы живем в мертвящей пустоте» (1979).
В данной связи стоит упомянуть песню, написанную Высоцким для фильма «Волшебник изумрудного города» (1974). По словам режиссера Александра Боголюбова: «Володя начал с того, что написал мне какой-то текст. А на студии за головы схватились: “Нет, ничего этого не будет!” Потом Леня Дербенев переписывал тексты, потому что — ну, представьте себе, по тем временам, как это было. В песне, которую пела Бастинда, были такие слова: “Удалось добиться мне, / Что теперь в моей стране / Ни воды не существует, ни травы. / Я душой не покривлю, / Если снова повторю — / Слишком хорошо живете вы”. Вот такой текст в то время. Вы можете себе представить, какой был скандал? Мне на студии вообще запретили вставлять в титры фамилию Высоцкого» [1118] [1119].
Возвращаясь к песне «.Лежит камень в степи…», рискнем предположить, что в образе первых двух персонажей из тройки автор вывел самого себя, а «разделение» себя надвое исключительно формально, поскольку в русской народной сказке действуют именно три богатыря: «Прямо нету пути — / Никуда не прийти, / Но один не поверил в заклятья / И, подобравши подол, / Напрямую пошел. / Сколько он ни бродил, / Никуда не добрел, / Он вернулся и пил, / И обратно пришел».
Слово заклятья говорит о том, что советская власть заколдовала страну («Живешь в заколдованном диком лесу, / Откуда уйти невозможно» /2; 289/, «В заколдованных болотах там кикиморы живут» /1; 257/). В том же 1962 году Высоцкий пишет песню «Как в старинной русской сказке…», где этот мотив разрабатывается очень подробно: «Как отпетые разбойники и недруги, / Колдуны и волшебники злые / Стали зелье варить, и стал весь мир другим, / И утро с вечером переменили».
О втором герое песни «Лежит камень в степи…» сказано, что он «не поверил в заклятья», как и сам поэт: «Кто не верил в дурные пророчества…» («Белое безмолвие», 1972). Эта же тема разрабатывается в «Своем острове» (1970): «Нет, гадалка, ты опять неправа — / Мне понравилось искать острова». А впервые она возникла в песне «Гитара» («Какой-то чудак объяснил мне пространно…»): «Ошибся чудак- не уходит гитара / В заслуженный отпуск, на отдых, покой» /1; 205/. Здесь чудак предрек лирическому герою, «что будто гитара свой век отжила», а гадалка — что он найдет материк. И в обоих случаях они ошиблись. Поэтому неслучайно оценка героем гадалки совпадает с его оценкой врага в «Песне про правого инсайда» (1968): «Ох, гадалка, — ты опять неправа» (АР-10-77) = «Он неправ, ох неправ этот правый инсайд!» /2; 435/.
Позднее лирический герой назовет чудаками и других пророков-недоброжелателей в стихотворении «Говорили игроки…» (1975): «Мне пророчили певцы — / Тоже, в общем, молодцы / И большие доки…»912, «Говорили чудаки, / Злые-злые языки, / Профессионалы, / Будто больше мне не спеть, / Не взлететь, не преуспеть, — / Пели подпевалы» /5; 612/. И эти чудаки тоже ошиблись, поскольку лирический герой одержал победу: «Банчик — красная икра, / И мечу я весело: / В этот раз моя игра / Вашу перевесила!» /5; 609/.
А если учесть одинаковый образ «прорицателей» в этом стихотворении и в песне «Про нас с гитарой»: «Мне пророчили певцы…» = «Один музыкант объяснил мне пространно…» /1; 481/, - то станет ясно, что речь идет об одних и тех же людях. Вспомним в этой связи стихотворение «Он вышел — зал взбесился…» (1972), где власть персонифицирована в образе злого дирижера («Злой дирижер страной повелевал»; АР-12-56), а лжепророки в стихотворении «Говорили игроки…» также названы злыми: «Говорили чудаки, / Злые-злые языки, / Профессионалы..» (причем профессионалом выведен и злой дирижер: «Виновников маэстро наказал»).
Эти же «злые-злые языки» упоминаются в черновиках посвящения к 15-летию Театра на Таганке: «Мы уцелели при больших пожарах, / При злых статьях, при пьянках и т. д.» (АР-9-44), — и в стихотворении «Мне скулы от досады сводит…» (1979): «А дальше — больше, — каждый день я / Стал слышать злые голоса: / “Где ты
— там только наважденье, / Где нет тебя — всё чудеса”» /5; 231/, - что, в свою очередь, восходит к одному из набросков 1975 года: «То и дело звонят телефоны, / То и дело звучат голоса, / Ведь направлены ноздри ищеек / На забытые мной адреса» («Узнаю и в пальто, и в плаще их…»; АР-4-148).
Сравним заодно одинаковую конструкцию в последней цитате и в «Горизонте», где лирический герой также говорит о своих врагах: «То и дело звонят телефоны, / Той дело звучат голоса» = «Но то и дело тень перед мотором — / То черный кот, то кто-то в чем-то черном».
Негативное отношение к пророчествам находим также в песне «Если хочешь» (1972) и в стииотворснни «Много во мне мамииогОо.» ((998)) «Вот уже и снее у стекла… / Где ж пророчество?!», «Колдуны пророчили — де, / Будет всё попозже». Однако вышло всё наоборот: «За камнями — очереди, / За костями — тоже».
С другой стороны, сам поэт нередко выступает в образе пророка или волхва: «Песня о вещей Кассандре», «Песня о вещем Олеге», «Я из дела ушел», «Я вам расскажу про то, что будет..» [1120]. Понятно, что в таких случаях этот образ носит позитивный характер. Однако когда речь заходит о колдунах, гадалкам и других недоброжелателях, которые зачастую ассоциируются с советской властью, пророчество приобретает негативный оттенок. Вот, например, выразительная перекличка между «Натянутым канатом», где автор говорит о себе в третьем лице, и стихотворением «Говорили игроки…», в котором речь ведется от первого лица: «Но упрямо и зло повторяли / Попугаи, попугаи: / “Ему не сносить головы!”» = «Говорили игроки, злые-злые языки, / Профессионалы, / Будто больше мне не спеть. / Не взлететь, не преуспеть. — / Пели подпевалы».
