Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Таким образом «нить любви» оказывается сильнее «нити судьбы», которая может быть и порвана, но если есть «нить любви», то она и спасет человека.
Кроме того, «нить Ариадны» ведет к свету, который противопоставляется кромешному мраку. А сравнение нити Ариадны со светом присутствует также в песне «О знаках Зодиака» (1974): «Лучи световые пробились сквозь мрак, / Как нить Ариадны, конкретны». Выстраивается смысловая цепочка: нить Ариадны = свет = спасение. Из стихотворения «В лабиринте» сюда можно добавить еще одно звено — любовь. Таким образом, нить Ариадны — это еще и любовь, которая приравнивается к свету. А выйти к нему можно лишь вдвоем, поэтому: «Руки сцепились до миллиметра785, / Всё! Мы уходим к свету и ветру, / Прямо сквозь тьму, / Где одному — / Выхода нет!» (аналогичным образом описывается прорыв на свободу из лагеря в песне «Зэка Васильев и [995] [996]
Петров зэка»; в обоих случаях это возможно только вдвоем — либо с другом, либо с подругой: «И вот ушли мы с ним в руке рука» = «Руки сцепились до миллиметра. / Всё! Мы уходим к свету и ветру»).
Таким образом, исполнилось предсказание, данное в мифологическом сюжете: «Парень один к счастью прошел / Сквозь лабиринт».
Подводя итоги анализа стихотворения «В лабиринте», уточним еще раз функции мифологического сюжета. С одной стороны, он имеет самостоятельное значение, но в то же время является сценарием, по которому в основных чертах развивается современный сюжет: в образе древнего героя показан и современный лирический герой, благодаря чему роль автора-повествователя становится отчасти формальной.
Не Не Не
Тема лабиринта будет продолжена в «Чужом доме» (1974), поскольку и лабиринт, в котором оказался лирический герой, и чужой дом, к которому он пригнал своих коней, являются олицетворением России, Советского Союза.
В обоих случаях отсутствуют свет и воздух: «Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет» = «Свет лампад погас, / Воздух вылился. / Али жить у вас / Разучили-ся?!»; и царит кромешная мгла: «Прямо сквозь тьму, / Где одному — / Выхода нет!» = «Почему во тьме, / Как барак чумной?». Причем люди сами выбрали для себя жизнь во тьме: «Долго жить впотьмах / Привыкали мы» (об этом же идет речь в стихотворении 1970 года: «Из двух зол — из темноты и света — / Люди часто выбирают темноту. / Мне с любимой наплевать на это — / Мы гуляем только на свету!» /2; 266/).
Между тем в обоих произведениях говорится о криках и стонах людей: «Крики и вопли — всё без вниманья» = «Укажите мне место, какое искал, / Где поют, а не стонут, где пол не покат!».
Этот же «покатый пол» упоминался в песне «Я из дела ушел» (1973): «Я по скользкому полу иду — каблуки канифолю». И если здесь герой уходит от людей, с которыми ему не по пути («Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!»), и скачет от них прочь («Скачу — хрустят колосья под конем»), то и в «Чужом доме» он «гнал, забросивши кнут, куда кони несли» (в первом случае люди «говорят от добра ли, от зла ли», а во втором они признаются: «Испокону мы — / В зле да шепоте»; кроме того, в обоих случаях присутствует религиозная тематика: «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю» = «И из смрада, где косо висят образа…»; «Открылся лик — я встал к нему лицом, / И он поведал мне светло и грустно» = «Укажите мне край, где светло от лампад»). Люди же с радостью избавляются от лирического героя: «“Хорошо. что ушел. — без него стало дело верней!”» («Я из дела ушел»), «Кто-то вякнул в трамвае на Пресне: / “Нет его — умотал наконец!”» («Не волнуйтесь!», 1969).
Лирический герой предчувствует свою смерть: «Я задохнусь / Здесь, в лабиринте». И то же самое он скажет жителям «чужого дома»: «Вы задохн<е>тесь в зле да шепоте» (АР-8-25), — причем их злость отчасти объясняется характеристикой тех, кто управляет страной: «Злобный король в этой стране / Повелевал». Поэтому смерть может быть насильственной: «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» = «А хозяин был, да видать, устал: / Двух гостей убил да с деньгой сбежал» (АР-8-25).
Если в стихотворении герой хочет уйти от обитателей лабиринта: «Крики и вопли — всё без вниманья. IЯне желаю в эту компанъю», — то в песне он гонит коней туда, «где люди живут, и — как люди живут». Поэтому его уход связан, в первую очередь, со стремлением к свету: «Всё! Мы уходим к свету и ветру» = «Укажите мне дом, где светло от лампад. <.. > И ушел я от них и лошадок увел» (АР-8-25).
Между тем, находясь в лабиринте, герой рассчитывает на помощь извне: «Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь!», — как и в написанной в том же году «Чужой колее»: «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет?!» («кто» = «кто-нибудь»; «придет» = «подъедет»; «выведет» = «вытянет»). Однако первоначально он не видел выхода из лабиринта и колеи: «Вот и ко мне пришла беда» = «И у меня — / Дело неладно»; «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!» = «А вот теперь из колеи / Не выбраться!»; и говорил о тщетности ожиданий и усилий: «Напрасно жду подмоги я» = «Долго и тщетно одну пустоту / Парень хватал» (АР-2-30), — поскольку и колея, и лабиринт отличаются большими размерами: «Попал в чужую колею / Глубокую» = «Словно в колодцах улиц глубоких». Более того, в обоих случаях герой сталкивается с издевательским смехом над собой: «Смеется грязно колея» (АР-2-148) = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; ощущает себя чужаком в колее и в лабиринте: «Чужая эта колея» = «Я не желаю в эту компанью»; использует неформальную лексику: «Чужая, сука, колея!» = «Миф этот в детстве каждый прочел, / Черт побери!»; и в итоге выходит на свободу: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!» = «Свет впереди! Именно там / На холодок /Вышел герой…» /3; 156/, «Все мы проходим сквозь лабиринты. / Прямо иди, там впереди — / воздух и свет» (АР-2-30) [997].
А в «Чужом доме» герой уже не рассчитывает не помощь извне и сам бежит прочь, сломя голову: «Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут». Обратим заодно внимание на повторяющийся эпитет: чужой дом, чужая колея. Поэтому в «Песне автомобилиста» поэт говорит: «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу». Да и окружающие люди оценивают его творчество как чуждое: «Вот и пусть свои чуждые песни / Пишет там про Версальский дворец!» («Не волнуйтесь!», 1969). Отсюда — ощущение себя изгоем: «Мы — как изгои средь людей» («Мистерия хиппи», 1973).
В «Чужой колее» герой выбирается из колеи; в стихотворении «В лабиринте» вырывается из лабиринта; в «Гербарии» — из гербария; в «Балладе о гипсе» мечтает освободиться от гипса («Во сне я вырываюсь из-под гипсовых оков»), а в песне «Мои капитаны», где ему «расставила суша капканы» (как в «Человеке за бортом»: «Я пожалел, что обречен шагать / По суше…»), говорит: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли», — но всё же мечтает вырваться на свободу: «Нет, я снова выйду в море» (как в том же «Человеке за бортом»: «Пусть в море меня вынесет…»).
Оказавшись в безвыходной ситуации в «Моих капитанах» и в «Погоне», лирический герой ругает себя за это: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли» = «Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза! / Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» (эта же ситуация повторится в одном из последних стихотворений — «Неужто здесь сошелся клином свет…», где его убивают ножом: «Уже не убежать…» /5; 590/).
Как видим, во всех этих произведениях реализуются одни и те же мотивы и, соответственно, действует один и тот же лирический герой, выступающий в разных ролевых ситуациях.
Следует также заметить, что в «Чужом доме», где «дом притих, погружен во мрак», герой погнал своих коней «из смрада, где косо висят образа». Данное описание явно напоминает «Мою цыганскую» (1967): «В церкви смрад и полумрак… Нет, и в церкви всё не так» («мрак» = «полумрак»; «из смрада» = «смрад»; «образа» = «в церкви»). Этот же смрад фигурирует в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969): «Запах здесь… А может быть, вопрос в духах?», — от чего герой также хочет сбежать: «Я б отсюда в тапочках с тайгу сбежал, — / Где-нибудь зароюсь и завою!».
