Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
***
В метафорической форме конфликт поэта и власти нашел воплощение также в стихотворении «В лабиринте» (1972), которое построено по принципу чередования строф, относящихся к мифологическому и современному сюжетам.
В первой строфе воссоздается известный древнегреческий миф о нити Ариадны: «Миф этот в детстве каждый прочел, / Черт побери! — / Парень один к счастью прошел I Сквозь лабиринт. / Кто-то хотел парня убить — / Видно, со зла, / Но царская дочь путеводную нить / Парню дала», — что явно повторяет прием, использованный в «Штангисте» (1971): «Конечно, я секрета не открою, / Пример у всех из детства на слуху, / Как некий грек другого над землею [Геракл поднял Антея над землею] / Поднял и бросил [И бросил наземь], подержав вверху» (АР-13-46). Совпадают также обращения к слушателям: «Вы помните, как некий грек другого / Поднял и бросил, чуть попридержав» (АР-13-48) = «Вспомните миф, древний, как мир» /3; 373/; и восклицания: «Хоть это, черт возьми, несправедливо: / Я победил, а штанга — надо мной» (АР-13-46) = «Черт побери!» /3; 152/. Помимо того, одинаково характеризуются враги лирического и мифологического героев — штанга и Бык Минотавр: «Сдыхает, неподверженный смертям!» /3; 334/ = «…Вышел герой, а Минотавр / С голода сдох» /3; 156/. Да и современный лирический герой стихотворения «В лабиринте» повторяет действия штангиста: «Тороплюсь ему наперекор» (АР-8-98) = «Я тороплюсь, / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!» [989] [990] /3; 155/ (а в первом случае он тоже «вцепляется в горло»: «Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю»).
Следующая строфа разбираемого стихотворения переносит нас в современную эпоху, и в ней речь идет о похожей ситуации: «С древним сюжетом / Знаком не один ты: / В городе этом — / Сплошь лабиринты, / Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет». А далее начинается монолог лирического героя, который говорит о своем состоянии в этой атмосфере, развивая предыдущую мысль: «И у меня дело не ладно — / Я потерял нить Ариадны… / Словно в час пик, / Всюду тупик, — / Выхода нет!».
Еще раньше подобный прием был использован Д. Шостаковичем в Четвертой симфонии (1936): «…Шостакович недвусмысленным образом проводит параллель между современным ему Советским Союзом и зачумленным городом из греческого мифа»779 Поэтому в черновиках «Песни-сказки про нечисть» (1966) было сказано: «Но, товарищи об этом нам не надо забывать, / Ведь зловещие приметы повторяются опять. / Атеизм от труда развивается, / Но история всегда повторяется!» /1; 526/.
На данном этапе анализа стихотворения «В лабиринте» можно выделить следующие субъектные формы и их функции:
1) автор-повествователь описывает мифологическую ситуацию, говоря о герое древнего сюжета;
2) собственно автор [991] воссоздает картину современного «города», в котором «сплошь лабиринты»;
3) лирический герой, находящийся в «современном» лабиринте, говорит об этом лабиринте и о своем состоянии в нем.
Если в мифологическом сюжете (1-я строфа) имена действующих лиц не названы и вместо самого выражения «нить Ариадны» употреблено ее современное переносное значение — «путеводная нить» — как единственный выхода из угрожающей ситуации, то в современном сюжете лирический герой говорит: «Я потерял нить Ариадны», — называя, таким образом, имя царской дочери. Соответственно, уравнивание двух эпох происходит и на лексическом уровне.
В 3-й строфе автор-повествователь — как очевидец — описывает состояние древнего героя, пытавшегося найти выход из лабиринта: «Древний герой ниточку ту / Крепко держал, / И слепоту, и немоту — / Всё испытал, / И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парень хватал».
Но вполне очевидно, что все отрывки текста, организованные автором-повествователем, то есть формально отнесенные к древнему герою, на содержательном уровне относятся к лирическому герою Высоцкого. Таким образом, мифологический сюжет этого стихотворения можно рассматривать как образец формально-повествовательной лирики: в образе древнего героя, в его мучительных поисках выхода из лабиринта показаны муки лирического героя, а, кроме того, мифологическая ситуация, как мы уже говорили, повторяется.
Отметим еще одну важную особенность мифологического сюжета, суть которого изложена в первой строфе:
1- й тезис («Пареньодинксчастью прошел / Сквозь лакирпнт»)раскрываатсяв 3-й строфе, где подробно описывается этот путь, и в 7-й строфе, где констатируется его выход из лабиринта.
2- й тезис «<Kтo-тoxoтчлоaхIIятбить- / Видно, со зла») — вл-й строфе («Бык Минотавр ждал в тишине / И убии» лы).
3- й тезис («Ноцарскао Ц» рь» yгcчoднуoнотк/Пкрню яд-р») — влонцовке5-Ц строфы («Только одно, только одно — / Нить не порвать!») и в начале 7-й («Нитка любви ке порвалась, / Не подвела»).
Причем подробкое развитие мифологический сюжет получает не только в этих строфах, ко также и в тех, которые принадлежат лирическому герою и собственно автору. Строфы, принадлежащие разным сюжетам, чередуются друг с другом и тем самым сравниваются. Но при всем сходстве ситуаций налицо и существенные различия. В отличие от лирического героя, который «потерял нить Ариадны», древний герой «ниточку ту крепко держал» и потому смог выйти из лабиринта. Но у лирического героя не было той волшебной, материальной нити, которая была у древнего героя, и, говоря о потере нити Ариадны, ок имеет в виду потерю ориентира для выхода из лабиринта. Далее: если в древкем сюжете — один лабиринт, то «в городе этом — сплошь лабиринты». И если в мифологическом сюжете говорится об одном человеке, то в современном лабиринте «мечутся люди». Ситуация — гораздо более масштабная и трагичная: современный сюжет ке дублирует мифологический, а дополняет его, создавая современный миф, а точнее — быль, то есть то, что действителько происходило в нашей стране в советскую эпоху: «Сколько их бьется, / Людей одиноких, / аловко в колодцах / Улиц глубоких!». Эти люди бьются в лабиринте. Сравним с черновиком «Баллады о ненависти» (1975): «Мы в плену у бессилия бьемся сейчас» (АР-2-203), — и с каброском к «Охоте ка волков» (1968): «Бьюсь из сил, изо всех сухожилий, / Сзади крики и бьют в барабан. / Обложили меня, обложили. / Я ка номер иду, как кабак» /2; 422/ (кстати, волки тоже бьются «в плену у бессилия»: «Мы затравле-ко мчимся ка выстрел / И не в сртах шагнуть сквозь запрет»; АР-17-152). Приведем еще два общих мотива между «В лабиринте» и «Балладой о ненависти»: «Злой Микотавр в этой стране / Всех убивал» /3; 154/ = «Зло решило порядок в стране навести» /5; 11/.
Вот что говорится о метакиях мифологического героя: «Древний герой ниточку ту / Крепко держал, / И слепоту, и немоту — / Всё испытал, / И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парекь хватал».
Эта пустота, форм-льно относящаяся к древнегреческому лабиринту, ка самом деле является отражение советской действительности. Как сказано в одном из поздних стихотворений: «А мы живем в мертвящей пустоте, — / Попробуй надави — так брызнет гноем, — / И страх мертвящий заглушаем воем — / И те, что первые, и люди, что в хвосте» (1979) [992].
Теперь становится ясно, что, говоря о поисках древним героем выхода из лабиринта, поэт говорит о самом себе. К тому же строки «И духоту, и черноту / Жадно глотал» в том же 1972 году были буквально реализованы в «Конях привередливых»: «Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю». Здесь перед нами возникают характерные для поэзии Высоцкого мотивы отсутствия воздуха и удушья в атмосфере советского тоталитарного режима.
А через некоторое время современный лирический герой скажет: «Холодно — пусть! Всё заберите… / Я задохнусь здесь, в лабиринте: / Наверняка / Из тупика / Выхода нет!», — как уже было в «Балладе о брошенном корабле» (1970): «Задыхаюсь, гнию — так бывает» (черновик: «Я рассохнусь, сгнию — так бывает»; АР-4-164). Отметим и другие сходства между этими произведениями: «Злобные ветры» = «Злобный король»; «Меня ветры добьют!» = «Кто-то хотел парня убить <…> Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»; «Только мне берегов / Не видать и земель — / С ходом в девять узлов / Сел по горло на мель» = «И у меня — / Выхода нет!»; «Плохо шутишь, корвет» = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; «Потеснись — раскрою!» = «В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!»; «Я пью пену — волна не доходит до рта» = «И духоту, и черноту / Жадно глотал».
