Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич

Если во «Вратаре» герой называет своего противника змеем, то в «Прыгуне в высоту» (1970) он говорил: «Ох, ты, змея очковая, — главное, / Ведь съем плоды за-

претные с древа я», — имея виду те самые «плоды запретные с древа», которые, по библейской легенде, предлагал Адаму «искуситель змей», упомянутый во «Вратаре».

В обеих песнях герой герой сыпет проклятиями: «На рубеже проклятом два двенадцать…» = «Проклинаю миг, когда фотографу потрафил». Но наряду с этим он испытывает стыд: «Разбег, толчок — и стыдно подыматься» = «Стыд меня терзает, хоть кричи»; и ему хочется плакать: «Во рту опилки, слёзы из-под век» = «Неизвестно, ну хоть плачь, как мне быть?» (АР-17-66). Кроме того, в «Прыгуне в высоту» герой заявляет: «И меня не спихнуть с высоты». И так же тверд он в начале «Вратаря»: «Я стою сегодня мёртво — не иначе» (АР-17-68).

Примерно в одно время с «Вратарем» пишется «Марафон», поэтому и здесь наблюдаются параллели: «Ну вот, друг-гвинеец так и гнет»⁶²¹ (в основном варианте: «прет») = «Хоть и ловко он его загнул» (АР-17-68), «Гнусь, как ветка, от напора репортера» (АР-17-66); «Ох, согнусь я под напором репортера!» (АР-17-66) = «Ох, есть нельзя и пить нельзя» [844] ^{[845] [846]}; «Еле-еле мяч достать удалось» = «А теперь — достань его! / Осталось материться».

А теперь обратим внимание на совпадения между «Вратарем» и «Четверкой первачей», причем как в стихотворном размере, так и в образности: «Пятый номер — в двадцать два знаменит, / Не бежит он, а едва семенит» (1971), «А четвертый — тот, что крайний, боковой, — / Так бежит — ни для чего, ни для кого» (1974).

Оба именуются числами: пятый, четвертый (такая же образность присутствует в черновиках «Охоты на волков»: «Видно, третий в упор меня срежет, / Он стреляет и с правой руки…» /2; 423/, - и в «Охоте на кабанов»: «Третий номер сегодня удачлив: / Три клыкастых лежат перед ним»).

Оба находятся с правого края (так же как инсайд в «Песне про правого инсайда»: «И всегда он играет по правому краю»).

Оба бегут «спустя рукава»: «Не бежит он, а едва семенит» = «Так бежит — ни для чего, ни для кого».

Примечательно, что если в «Четверке первачей» негатив представлен в образе первого, второго и четвертого первачей (а лирический герой — в образе третьего), то и во «Вратаре» даются три образа противника героя: «бьет десятый», «вот летит девятый номер с пушечным ударом», «пятый номер — в двадцать два знаменит»; сам же герой выступает в образе вратаря.

А в песне «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» (1970) он завидует изобилию своего противника: «““Что ж, Пеле как Пеле, — / Объясняю Зине я, — / Ест Пеле крем-брюле / Вместе с Жаирзинио”», — и это явно предвосхищает описание первого первача из «Четверки первачей»: «Ну что ж, идеи нам близки — / Первым лучшие куски». — что, в свою очередь, возвращает нас к песне «Случай» (1971): «Ну что ж, мне поделом и по делам — / Лишь первые пятерки подучают».

Кроме того, ситуация с противопоставлением в песне «После чемпионата мира по футболу…» разовьется в «Смотринах», где функцию Пеле будет исполнять сосед:

1) «“Что ж, Пеле как Пеле, — / Объясняю Зине я, — / Ест Пеле крем-брюле / Вместе с Жаирзинио”. <.. > А у Пеле на столе — / Крем-брюле в хрустале»629 = «Там у соседа — пир горой. / И гость — солидный, налитой…». Хрусталь же упоминался и в «Путешествии в прошлое», где описывалось похожее изобилие, поэтому лирический герой «начал об пол крушить благородный хрусталь».

2) «Я сижу на нуле, — / Дрянь купил жене — и рад. / А у Пеле — “шевроле” / В Рио-де-Жанейро» = «А у меня — сплошные передряги: / То в огороде недород, то скот падет <.. > Там у соседа мясо в щах — / На всю деревню хруст в хрящах».

Подобное бедственное положение героя — «Я сижу на нуле» — встречается и в других произведениях: «И теперь в моих песнях — сплошные нули» («Мои капитаны», 1971), «Бензин — моя кровь — на нуле!» («Песня самолета-истребителя», 1968).

Что же касается «Пеле», то, подобно инсайду в «Песне про правого инсайда», он все время «наших калечит»: «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула! / А у Пеле на челе / Ничего не ёкнуло» /2; 542/.

С точки зрения футбольного сюжета эти строки объяснить невозможно, поскольку «настоящий» Пеле никогда никого не калечил и всегда играл подчеркнуто корректно. Но если обратиться к подтексту, то строки «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула!» будут свидетельствовать о жестокости власти, как, например, в «Марше футбольной команды “Медведей”» и в «Королевском крохее» (оба — 1973): «Вперед, к победе! / Соперники растоптаны и жалки. — / Мы проучили, воспитали их», «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей!”. / Даешь королевский крохей!».

Сравним также равнодушие к поверженным противникам в «Песне о хоккеистах», «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» и «Балладе о короткой шее»: «Как будто мертвый, лежит партнер твой. / И ладно, черт с ним! — пускай лежит!» /2; 91, «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула! / А у Пеле на челе / Ничего не ёкнуло» /2; 542/, «Победивший брови не насупит: / Под ногами — вон их сколько! — тел» /4; 355/ [847] ^{[848] [849] [850]}. С таким же равнодушием отреагировал «неприветливый новый хозяин», занявший дом лирического героя в «Песне Вани у Марии» (1974): «Ну а он, млять, даже ухом в ответ не повел — / Вроде так и положено былоЛ³¹. Да и Сережка Фомин, который, по сути, является прообразом советских чиновников, охарактеризован идентично: «А он сидит, блядь, и в ус себе не дует» («Песня про Сережку Фоми-на»632). Упомянем также равнодушие начальника к лирическому герою в «Аэрофлоте», вследствие чего герой также использует нецензурную лексику (хотя и в скрытом виде): «Когда начальник мой Е.В.Изотэь…» (АР-7-108), «Хотя бы сплюнул: всё же люди — братья. / Стоит под Леонидом Ильичем / И хоть бы хны, а я для предприятья / Ну, хоть куда, хоть как и хоть на чем» (АР-7-126). Поэтому чиновников не волнует то, что происходит со страной: «Да, я осилить мог бы тонны груза! / Но, видимо, не стоило таскать — / Мою страну, как тот дырявый кузов, / Везет шофер, которому плевать» («Напрасно я лицо свое разбил…», 1976)6-3-3.

Сравним еще в «Песне понедельника» (1968), написанной для спектакля Театра сатиры «Последний парад», где также говорится о психологии чиновников: «И наплевать — шум ли кругом, треск ли! / Мне б усидеть лишь на таком кресле!». А образ дырявого кузова как олицетворения всей страны перейдет в песню «Летела жизнь» (1978): «Мы ехали в плохом автомобиле / И вылетали с выхлопом в трубу» (АР-3190). В этой же песне лирический герой признаётся: «Любил друзей, гостей и анашу»,

— как уже было в «Формулировке» (1964): «Покуришь план, пойдешь на баи / И щиплешь пассажиров». Кроме того, в этих двух песнях герой предстает в образе блатного: «При чем тут нож, при чем грабеж? / Меняй формулировку!» = «Теперь чуть что чего

— за нож хватаюсь, / Которого, по счастью, не ношу». И хотя он любит драться: «Потом за грудь кого-нибудь — и “делаешь Варшаву”» = «Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя», — говорит о своем воспитании: «Неправда, я привык с людьми / Культурно обходиться» /1; 408/ = «Учился я любить гостей и близких, / Других же хоть разбей параличом» (АР-3-188); и о бездомности: «Прошел детдом, тюрьму, приют» /1; 117/ = «Я сам с детдома, я вообще подкидыш» (АР-3-188).