Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович (книга регистрации .txt) 📗
— А стакан где? — сказал Кустик.
— Из горлышка не можешь, что ли? — возмутилась Женька. — Тут заразных нету.
— А вот как раз и есть! Кто-то у нас на болезни жалуется! «Кха-кха»…
— Балда! — взвинтилась Тина. — Это же простуда, а не инфекция!
— А вчера говорила, что горло болит. Вдруг ангина? Или дифтерит!
— Сам ты дифтерит! У меня прививка!
— Ну, тогда скарлатина. Тоже зараза…
— Сам зараза… Пожалуйста, я буду пить последняя. — И правда, взяла бутылку после всех.
— Ничего себе, — язвительно заметил Кустик. — Тут еще почти половина. А после подозрительной инфекции кто будет пить?
— Я буду, — сказал Шурка. — Чтобы не пропала водичка.
— Не пропадет. Мы ее вот так! — Тина остатки воды ловко выплеснула на косматую пегую голову. Кустик взвизгнул, кувыркнулся с крыльца.
— Ладно, Тинища! За это я сочиню про тебя поэму!
— Только посмей!
Кустик опять повис на турнике. Покачался вниз головой. Громко сообщил:
— Готово! Слушайте…
— Подождите, сейчас допридумываю… А, вот!
Наступила тишина. Жаркая летняя тишина с жужжанием шмеля. Жужжание было угрожающим.
— Ну, все, — выдохнула наконец Тина. И оглянулась на ребят. — Все, да?
Платон пожал плечами. Ник хихикнул. Женька сказала Шурке, но громко, чтобы слышал и Кустик:
— Терпение кончилось. Будем сейчас его опять перевоспитывать.
— Как? — с опаской спросил Шурка.
— Щекоталками. Он только этого и боится. Думаешь, почему он в таких штанах ходит? Это чтобы, когда мы на Буграх, его трава под коленками не щекотала…
— А пуще всего этот пакостник верещит, когда его под ребрышками, — ласково и зловеще сообщила Тина. — А ну, иди сюда, юный талант…
Кустик уже не висел, а сидел под турником, раскинув ноги. При последних словах он встал на четвереньки и — как с низкого старта — рванул к калитке.
— Стой немедленно! — Голос Тины прозвенел с неожиданной командирской силой. Кустик замер, как приколотый к месту булавкой. Нерешительно посмотрел через плечо.
— Ну чего…
— Константин, ступай сюда, — железно произнесла Тина.
— Ну чего… — Он потоптался и… побрел к сидящим на ступенях. С дурашливым покаянием на лице. На полпути остановился, затеребил свои твердые, как жесть, штаны. — Я это… больше не буду…
— Что ты не будешь, злодей? — сказала Женька (и опять посмотрела на Шурку).
— Ну, это… сочинять про Тину-скарлатину… Ай! — Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.
Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.
— Стой, как пришитый, — велела Тина. — Вздумаешь удирать, хуже будет.
Кустик скорбно посопел:
— Куда уж хуже-то…
Женька спросила у всех:
— Сколько сегодня дразнилок у него на счету?
— У-у… — безжалостно сказал Платон.
Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:
— Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!
— Ни одной… Ну, одна. Ладно, одна!
— Шесть, — хладнокровно сообщил Ник. — Не меньше, если считать с утра.
— Правильно. — Женька деловито насупилась. — Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую…
— Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он «любит» больше всего…
— Спасите… — шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.
Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы… Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое…
И он не выдержал. Он как бы включился в игру!
— Стойте! Может, его все-таки помиловать?
— Еще чего! — возмутилась Тина.
«Вот и отлично!»
— Тогда… давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!
— С какой это стати? — удивился Ник.
— Так… из гуманных соображений! Из человеколюбия!
— Нелогично, — сказал Платон. — Виноват один, а отдуваться будет другой.
— Ну… я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться…
— «И все засмеялись»! — крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.
Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика… Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.
— Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку…
«Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!» — запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями — за ним.
Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной «ноге». И замер.
— С тобой все в порядке? — нерешительно спросил Платон.
— Увидимся позже, — мрачно ответствовал пойманный беглец.
— Не позже, а сейчас… — Тина злорадно поддернула рукава свитера.
— Я умер! — заявил Кустик.
— Сейчас оживешь. — Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.
— Ой! Пощады! Платон!..
— Поэты всегда страдают за свой талант, — сообщил образованный Платон. — Сама судьба привела тебя на плаху.
— Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи…
— Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать… Женечка, ты же добрая. Ты… Ай! — Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи. — Ой, не надо! Спасите!!
И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.
Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.
Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.
— Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..
— Можем! Ура! — Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.
— Да здравствует стихия! — И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.
Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.
Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.
Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч и швыряли его друг другу…
А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.
Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч — но так, чтобы не попасть.
— Дурни, — сказала Тина. — Хотя бы разделись сначала…
— Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики… — И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.
Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки…
Сверху шумно упала свернутая старая палатка. На нее — серое полосатое одеяло (прожженное с краю). Видимо, на сеновале был целый склад: наверно, для летних ночлегов.
