Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович (книга регистрации .txt) 📗
— Попугаи на воле не выживут, — резонно заметил Платон.
Птичий ряд кончился. Ребята опять вышли за изгородь. Вдоль нее стояли киоски: с кормом для птиц и рыб, а заодно и для людей — с бананами, шоколадными батончиками, пивом и карамелью.
Тина сморщила нос.
— Куда смотрит санитарная инспекция! Разве можно торговать едой в таком месте!
И в самом деле, даже здесь, за границей рынка, пахло птичьим пометом, прелым сеном и всем, чем пахнет в тесном зверинце.
— Подумаешь! Сейчас экология такая, что заразы во всех местах полным-полно, — отозвался Ник. И всех, начиная с себя, пересчитал пальцем. — Шестеро. Каждому по половинке…
Он отбежал и скоро вернулся с тремя желтыми, в коричневых веснушках, бананами. Ловко разломал их пополам.
— Спасибо… — бормотнул Шурка. Неужели его считают уже своим? Или это просто так, из вежливости? Ну да, не будут же пятеро жевать, а один смотреть. Но все равно он был рад. Тем более что его половинка оказалась от того же банана, что и Женькина. Случайно, конечно…
Неподалеку врос в землю красный облезлый фургон. В тени его была самодельная скамья — доска на кирпичных столбиках. Приют для любителей пива. Сейчас тут никого не оказалось, и все шестеро устроились на пружинистой доске. Шурка не посмел сесть с Женькой и очутился между Кустиком и Тиной (с ее жарким свитером).
Покачались на доске, сжевали спелую вязкую мякоть.
— Бананы — лучший российский овощ, — назидательно сказал Ник.
— Помидоры вкуснее, — отозвался Кустик. Он отдувал от лица налетевший тополиный пух.
— Но дороже, — возразил Ник.
— Лучше бы мороженое купил, — упрекнула его Тина. — А то с бананов только пить хочется.
— Ты же простуженная! — Ник даже подскочил от возмущения.
— Ты же «кха-кха» и «кхе-кхе», — напомнил со своего края Платон.
— У меня же не ангина, а хрипы в бронхах. Мороженое на это не влияет.
Шурка прыгнул со скамьи:
— Подождите! — И помчался туда, где продавали эскимо.
На шесть порций ушли все деньги, что дала баба Дуся. «Вот тебе и картошка!» — с бесшабашностью подумал Шурка. И еще мелькнула мысль, что баба Дуся будет права, если свое обещание насчет полотенца претворит в жизнь. Ну и пусть!
— Ух ты-ы… — благодарным хором сказала вся компания, когда Шурка примчался назад.
— Ты небось разорился в дым, — смущенно заметил Платон.
— Ерунда! — Шурка всем вручил эскимо, лишь перед Тиной задержался: — Тебе правда можно? Не повредит?
— Не повредит, не повредит!
— Да сочиняет она про бронхи, — звонко подал голос Кустик. — Ей просто новыми лосинами похвастаться захотелось. А свитер натянула, чтобы получился этот… костюмный ансамбль.
— Сейчас кому-то будет ох какой ансамбль… — Тина приподнялась. — Ой… кха…
— Ты, Куст, бессовестный, — заявила Женька. — Что ты к ней пристаешь? Над тобой же не смеются, что ты в таких доспехах…
— А я виноват, что у меня аллергия на пух?! — очень болезненно среагировал Кустик.
— Дурь у тебя, а не аллергия, — заявила Тина. — Щекотки боишься, как чумы…
— А ты… Алевтина, Алевтина, разукрашена картина…
— Ох, кто-то сегодня допрыгается, — сказал в пространство Платон. — Ох, кто-то скоро заверещит: «Ай, не надо, ай, больше не буду…»
— Больше не буду! — Кустик торопливо пересел на дальний край доски.
— «И все засмеялись», — усмехнулась Женька. И все засмеялись. Кроме Платона. Он раздумчиво изрек:
— А все-таки какие же мы свиньи…
— Почему? — изумился Кустик.
— Лопаем угощение человека, у которого до сих пор даже имя не спросили…
— М!.. — Тина кокетливо приподнялась. — Правда. Но тогда мы должны сперва сами… как нас зовут…
— А я уже знаю! — обрадованно сообщил Шурка. — Только одно не понял: «Кустик» или «Костик»?
— Вообще-то это существо — Константин, — разъяснила Женька (и опять встретилась с Шуркой глазами, и он потупился). — А «Кустик» потому, что такая бестолковая растительность на голове.
— Да. И горжусь, — заявил Кустик.
— А я — Шурка… — Это у него легко получилось, без смущения. И он опять посмотрел Женьке в глаза. Она неуверенно спросила:
— Наверно, лучше «Шурик»?
— Нет! — Он дернулся, как от тока. — Это… не лучше. Это я не терплю.
Все теперь молчали неловко и удивленно. И Женька — она словно слегка отодвинулась. И спасая себя от возникшей отчужденности, Шурка признался тихо и отчаянно:
— В интернате дразнили… «Шурик-жмурик-окачурик»… Словно знали заранее…
— Что… знали? — шепнула Женька.
— Ну… что чуть-чуть не окочурюсь. Меня ведь буквально с того света вытащили. В клинике…
И не было уже отчужденности. Наоборот… И Женька тихонько спросила:
— Из-за сердца?
— Ну… да. А еще из-за травмы. Я угодил под машину. И сперва все решили, что конец…
С минуту опять молчали. С пониманием. Наконец Платон встряхнулся:
— А теперь-то как? С тобой все в порядке?
Кустик хихикнул. Вроде бы не к месту. Шурка глянул удивленно.
— Не обижайся, — быстро сказала Женька. — Просто смешно получилось, это у нас тоже поговорка такая: «С тобой все в порядке?»
— И еще: «Увидимся позже», — добавила Тина. — Это в американских фильмах все время такие слова говорят. С попугайной настойчивостью…
— Терпеть не могу это кино! — в сердцах выдал Шурка. — Все время стрельба по машинам! И по людям…
— Ага! — встрепенулся Кустик. — Ды-ды-ды! Бах-бах! «С тобой все в порядке, милый?» — «Да, дорогая, увидимся позже!»
— «И все засмеялись», — через силу улыбнулся Шурка.
— Нет, но с тобой-то все в порядке? — повторил Платон. — Дело в том, что мой дядя очень хороший кардиолог…
— Сейчас все нормально. Спасибо. Меня лечили хорошие…. кардиологи. А потом специально родственницу отыскали, потому что в интернате больше нельзя. Там и здорового-то со свету сживут…
Опять все помолчали, как бы впитывая в себя Шуркины беды. Женька наконец осторожно призналась:
— Мне, например, «Женька» нравится больше, чем «Женя». У Евтушенко такие стихи есть, вернее, песня: «Девчонка по имени Женька»… Меня и мама так зовет…
И тогда… Тогда он сказал то, чего не говорил никому: ни бабе Дусе, ни Гурскому, ни… А какое еще «ни»? Больше никого и не было. Он всегда молчал об этом, а здесь, на пыльном пустыре, горьким шепотом сказал почти незнакомым мальчишкам и девчонкам:
— Меня мама звала «Сашко?». Только это давно. Я почти и не помню…
И долго было тихо — слышались только в отдалении свист и чириканье волнистых попугайчиков.
Наконец, героически спасая всех от этой тишины, Тина завозмущалась:
— А я терпеть не могу свое имя Алевтина. Сокращенное гораздо лучше. А этот вот… он все время дразнится. — Тина мимо Шурки ткнула в Кустика пальцем.
— Имейте в виду, она сама ко мне пристает! — торжественно объявил Кустик.
Беседа беседой, а мороженое съели быстро. Покидали скомканную обертку в ближнюю мусорную кучу. И в этот момент явилась компания «крутых». Мордастые, в кожаных безрукавках, с банками пива в охапках.
— Эй, головастики, чего тут мусорите! Брысь отсюда!
Пришлось отойти. Ник все — таки сказал издалека:
— Купили, что ли, это место, да?
Один «крутой» обернулся, пообещал добродушно:
— Отдавлю язычок. И еще кое-что…
И Шурка не выдержал:
— Мафиози недострелянные!
И, конечно, — сразу в бега. Дружно, все шестеро. Вдоль бетонной решетки, мимо ларьков и торговцев курами. «Крутые» гнались недолго, потом беглецов уже просто страх подгонял. Напополам с весельем. До той поры, когда Шурка споткнулся и пузом проехался по утоптанной обочине. Это было уже в Огородном переулке.
Шурку подняли.
— Опять до крови. Локоть, — сочувственно сказал Кустик.
— Ох, да локоть-то заживет. А вот это… — Шурка поднял левую ногу. Подошва кроссовки была оторвана от носка до середины. Болталась, как собачий язык.
Ник тихо свистнул. Женька велела:
— Шурка, сними. Дай… — Она взяла пыльный башмак. — Платон, у тебя универсальный клей есть. Помнишь, ты Кустику сандаль чинил?
