Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович (книга регистрации .txt) 📗
Кустик ухватил одеяло, завернулся в него и по-турецки сел на чурбан. Платон и Ник раскатали палатку, набросили на себя.
— Шурка, иди к нам! Только майку сними, а то бр-р…
Мокрая майка зябко липла к телу. Но Шурка сказал:
— Да ничего, я так… Не холодно…
А ливень все гудел, и за этим гулом сверкало и гремело. Один раз ударило так трескуче — над самой крышей, — что Кустик упал с чурбана. Но тут же сел опять. «И все засмеялись», вздрагивая, подумал Шурка.
Грациозно, как принцесса, спустилась по лестнице Женька с мокрыми распущенными волосами, в синем купальнике. Такое же, как у Кустика, одеяло, словно мантия, волочилось за ней по ступеням. На последней ступени Женька запахнулась в «мантию» и оглядела всех.
— Шурка, а ты чего мерзнешь один? Иди под палатку!
— Да ничего. Я…
— Он стесняется майку снимать, — вдруг объявил проницательный Кустик. — И совершенно зря, здесь все свои…
Платон выбрался из-под палатки. Сказал вполголоса:
— Боишься, что ли, шрам показывать? Брось, не бойся… Ну-ка… — И решительно взялся за мокрый подол. — А то схватишь чахотку, настоящую, не как у Тинки…
Шурке только и осталось зажмуриться и стыдливо поднять руки.
Майка мокрым флагом повисла на веревке. Шурка съежился, обнял себя за плечи. А потом — чтобы уж все скорее кончилось — опустил руки. И голову. Все подошли и тихо дышали, глядя на худую Шуркину грудь.
Шрам был круглый. Словно к груди прижали чайное блюдце со щербатым краем и резко кругнули его, порвав кожу. Внутри окружности кожа была более светлая. И сухая, как наклеенный пергамент. Тонкие ребра сквозь этот пергамент проступали особенно отчетливо.
Ник, волоча палатку, подошел последним. И первым нарушил молчание:
— Ух ты… Больно было?
В его вопросе не звучало ничего, кроме сочувствия к Шуркиной боли. И в глазах у других (и у Женьки!) было только сочувствие. Ни любопытства, ни брезгливости.
— Не больно. Под наркозом же. Я ничего не помню…
— Все равно шов, наверно, потом болел… — Женька вдруг протянула руку, теплым пальцем провела по тонкому красному следу. — Но теперь-то все прошло, да?
— Да… — неуверенно шепнул Шурка, и рыбка в его груди трепыхнулась радостно и благодарно. Шепот никто не услышал за шумом дождя и новым громом.
Кустик опять сел на чурбан с «лапой». Женька — на другой, с тисками. Тина пристроилась к ней. Ник набросил большую, пахнущую сеном палатку на Шурку и Платона, и они сели прямо на землю. Закутались.
И ощутил Шурка такое счастливое спокойствие, такой уют в этой пыльной парусине, рядом с острым горячим плечом Ника, под шумом неугомонной грозы, что подумалось: «Пусть не кончается никогда!» А вот если бы здесь, совсем рядышком, была еще и Женька с ее мокрыми щекочущими волосами… Но Шурка испуганно прогнал эту мысль. Не от того, что застыдился сам себя, а от суеверной боязни: слишком уж о большом счастье помечталось, надо и меру знать…
Опять сверкнуло, и в серебристом свете возникла бабушка Вера Викентьевна. Ну просто, как добрый ангел. Если, конечно, бывают пожилые ангелы в пенсне, в прозрачном плаще и под красным зонтом. И с термосом.
— Я так и знала, что вы мокрые, как мышата во время наводнения…
— Мышата из ушата, — сказал Кустик и нарочно стукнул зубами. — Только Тина суховата…
Вера Викентьевна каждому дала пластмассовый стаканчик и налила горячего какао.
— Моя бабушка — бабушка высшей категории, — гордо сообщил Платон. — Все понимает. В свои молодые годы она тоже любила бегать под дождем.
— Да, — подтвердила Вера Викентьевна. — Но не следует громко говорить о моих детских слабостях.
— Это же хорошая слабость, — сказала Женька. — И не слабость даже, а… наоборот.
Вера Викентьевна оставила термос и удалилась под дождем к дому.
Какао допили. Гром сделался глуше, но дождь шумел неутомимо. Пришло сонное умиротворение.
— Самое время для бесед о таинственном и для космических историй, — размягченно проговорил Платон. — Кустик… а?
— А вот фиг! — решительно отозвался Кустик. Завернулся в одеяло поплотнее и неприступно замер на своем чурбане. Смотрел в потолок.
— Ну, Ку-уст… — протянул Ник.
Кустик молчал, как изваяние Будды.
— Кустичек… — подхалимски произнесла Женька.
— «Кустичек», да? А кто меня щекотал своей драной косой под левым ребром? Жестоко, несправедливо и… это… вероломно!
— Это же для твоей же пользы же, — очень убедительно объяснила Тина. — Для скорейшего перевоспитания.
— Вот сама и рассказывай.
— Но тебе же самому хочется, — проницательно заметил Платон. — Ведь новая история из тебя прямо так и лезет.
— Мало ли что из меня лезет… Вот выпихните эту Скарлатину под дождь, тогда расскажу.
— Ну, Куст, это ты чересчур, — осудил его Платон.
Тина тряхнула загнутыми косичками.
— Хорошо! Я сама! Только свитер сниму…
И потянула вверх пушистый край.
— Ладно уж, сиди, — сказал Кустик поспешно. — А то и правда схватишь какое-нибудь гриппозное воспаление. Обчихаешь нас всех…
Тина снесла уничижительную реплику безропотно. Кустик сейчас явно был хозяином положения. Он повозился на чурбане.
— Здесь мне твердо…
— Иди к нам! — Платон и Ник разом распахнули палатку. И Кустик полез к ребятам, по очереди втыкая в каждого колючие локти и колени. Наконец устроился между Ником и Шуркой. Посопел.
— Ну, значит, так… Вы что-нибудь слышали о планете-бутылке?
Кустика дружно уверили, что ни о чем подобном никто никогда не слыхал.
— Хорошо. Но вы, конечно, знаете, что бесконечное космическое пространство имеет множество удивительных и неизученных свойств?
Оказалось, что это известно всем. Шурке — тем более (правда, он промолчал).
— А то, что в космосе водятся пираты, знаете?
— Знаем, знаем, — нетерпеливо отозвался Ник.
— Ну вот, с пиратов эта история и началась.
Кустик, видать, был рассказчиком от природы. И к тому же опытным. Говорил звонко, отчетливо и такими фразами, будто книжку читал.
— …С пиратов эта история и началась. Один разбойный капитан летал между звездами на фотонном фрегате «Черная Лаперуза». Экипаж прозвал этого капитана Печальный Роджер. Вообще-то пираты обычно любят «Веселых Роджеров», но в данном случае такое имя не годилось — очень уж капитан был мрачный… Как Алевтинин папа, когда та приносит двойку по английскому языку…
Тина и это перенесла молчаливо.
— И чтобы хоть как-то ослабить свою мрачность, Печальный Роджер каждые сутки выпивал по бутылке галактического рома «Вулкан Андромеды». Крепостью в сто тридцать звезд. И выбрасывал пустую бутылку в мусорный люк.
Боцман Кровавая Колбаса говорил капитану, что не надо засорять космос, но капитан посылал боцмана в самую далекую черную дыру и продолжал засорять…
Потом фрегат «Черная Лаперуза» попал в антимир. В антимире все наоборот, поэтому пираты сразу превратились в добрых людей, поселились на мягкой, как подушка, планете Пупушва и стали мирно выращивать космический овощ «лимондара». Больше про них ничего не известно.
А бутылки летели и летели в межзвездной пустоте.
И вот одна из них попала в пространство-линзу…
5. Прозрачная планета
— Пространства-линзы, — продолжал Кустик, — это как бы громадные невидимые увеличительные стекла. Сквозь них пролетаешь и ничего не чувствуешь. Но потом приближаешься к своей родной планете и — ой-ей-ей! Видишь, что она сделалась величиной с футбольный мяч. Только на самом деле это не она уменьшилась, а вы увеличились в миллион раз…
Ну, с бывшими пиратами такого не случилось, а вот одна их бутылка пролетела сквозь линзу и сделалась в поперечнике как наша Земля.
Да, я забыл сказать, что это была круглая бутылка! Вроде как от ликера «Глобус» в спекулянтских киосках — такой прозрачный шар с длинным горлышком.
Ну вот, она увеличилась, и никто этого не заметил, потому что вокруг была межзвездная пустота, никаких небесных тел и кораблей поблизости. И висела бутылка-великанша в этой пустоте целые миллионы лет. Куда ей было спешить-то?
