Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Элленовская пуля разорвала ему седалищный нерв{38}. Его внесли в вагон на руках, уже истомленного борьбой с болью, которую было никак не унять... Тронулись! Плавно.
- Не вздумайте останавливаться из-за меня, - говорил Иван Дмитриевич, кусая губы. - Только вперед, нас ждет Мурманск!
Фельдшер окровавленным корнцангом доставал пулю из тела.
- Дело плохо. Только Петрозаводск, только Петроград...
- Только Мурманск! - отвечал Спиридонов.
Под колесами бронелетучки громыхали последние версты.
- Поднесите меня к окну, - просил Иван Дмитриевич. - Я так хочу увидеть этот город... Два года... болота... голод...
Вдалеке - за сопками - сверкнула желтая искорка.
- Что это? - спросил он.
- Кола, - ответил ему Небольсин. - Лежи, это - Кола...
Разом взревели паровозы, защелкали за окном вагоны. Аркадий Константинович пальцем смахнул набежавшую слезу.
- Чего плачешь, инженер? Я-то ведь не плачу...
- Можешь заплакать и ты. Мы... в Мурманске!
* * *
Но еще долго катили через пересечку путей, над стыками стрелок, дружески переводимых на свободную линию. Толпились бойцы на площадках и переходах, чтобы первыми, первыми, первыми... Вдоль перрона бежали люди, кричащие буйно, восторженно.
И вот - остановились...
На "фундамент" будущего Мурманска, крытый мохом и снегом, высаживались бойцы Спиридонова. С эсминца "Лейтенант Юрасовский" шарахнула носовая, салютуя бронепоезду, как корабль кораблю, приплывшему издалека. Флаги текли в раскачке шагов, ломили люди через рельсы, мимо бараков, топча колючие букеты проволоки.
Стихийный митинг возник как-то сразу, кого-то качали с распущенными обмотками, и длинные обмотки крутил ветер. Шапки, фуражки, бескозырки порхали над белизной, под синевой. Выше, выше!
Небольсин побыл на митинге, его даже заставили выступить.
- У меня нет сегодня настроения говорить, - сказал он, узнавая в толпе знакомые лица. - Я буду краток: воссоздавать разрушенное теперь не имеет смысла. Не говорите мне больше: тупик. Тупик навсегда кончился - рельсы обрываются в океан, и корабли подхватывают то, что доставили паровозы... Мы с вами стоим сейчас на самом краю потрясенной России. Наше плечо - правое плечо всей России. А воссоздавать разрушенное не следует... Надо строить все заново, - закончил Небольсин. - Именно с таким настроением я и прибыл сюда. Как представитель самой древней в мире профессии - профессии строителя! Время бараков и вагонов - к черту! Пусть будут дома с широкими окнами... Почему? Да потому, что надо ловить солнечный свет в этом темном краю!
И спрыгнул с трибуны...
Его вдруг властно потянуло в контору дистанции. Мимо бараков бывших консульств, где столько было пито, мимо здания "тридцатки", где раскинули теперь походный лазарет, мимо зарешеченных окон комендатуры, где сидели сейчас арестованные белогвардейцы, не чающие надежд на спасение, - шел Небольсин, сгибаясь под ветром. Толкнул перед собой расшатанную дверь, пусто...
Контора была в разгроме и хаосе. Начальник дистанции (самой ответственной на Мурмане) прошел в свой кабинет. Ветер с океана задувал через выбитые стекла, на полу лежал горкой снег, а на снегу - ни одного человеческого следа; видать, давно сюда никто не заглядывал. Аркадий Константинович похлопал себя по карманам, надеясь отыскать курево. Безнадежно, курева не было. Он осмотрел туманный рейд: зябнули, падая с высоты на черную воду, чайки. Где-то крикнул паровоз - ему ответила корабельная сирена.
- Нет, не умерли, - сказал он себе. - Живем... оживаем! Он вспомнил Спиридонова. "Бедняга!" - подумал. И вдруг блеснуло в глаза солнцем и белизной, почудились аркады и маяки, что слепят в ночи мореходов круглыми совиными глазами; легкая птица мечты, пролетев над Мурманом, задела его своим туманным крылом... Стало на миг так хорошо, так отрадно!
- Курнуть бы... - сказал Небольсин.
Увы. Он стоял сейчас в самом конце дорога.
А над причалами клубилась, ворочалась, словно тесто, теплая мгла и влага Гольфстрима. "Скоро! - думалось ему. - Скоро оторвутся от пирсов корабли, эти извечные бродяги, и уйдут, колобродя, темные воды, в лучезарные страны. Что откроется им с высоких продутых мостиков? Развернется ли дымная Темза, блеснет ли в зное и плеске белый камень Сан-Франциско, Кейптаун или камни Аляски, - многое видится теперь отсюда, через окна этой конторы... Какой большой мир!.."
- А вот курить совсем нечего, - вздохнул Небольсин.
И вдруг вспомнил, что ведь у него в столе был потайной ящик. Сорвал крышку американского бюро, - слава богу, коллекция его цела. А в тайнике лежали сигареты, еще со старых времен, уже хваченные плесенью, и - письмо. Аркадий Константинович развернул бумагу, - это было письмо, отправленное братом еще с позиций Мурмелон-ле-Гран, перед самой отправкой его в Салоники...
Небольсин пробежал глазами только конец: "...распахнется окровавленный занавес этой кошмарной трагедии мира, и самые красивые женщины выйдут навстречу к нам с печальными цветами воскресшей весны. Именно - к нам, ибо мы, русские, останемся победителями..."
- Лучшие женщины мира, - опять вздохнул Небольсин. - Где же вы?..
Тихо скрипнула дверь конторы.
Вошла неряшливая старуха с седыми клочьями волос, что торчали из-под грязного платка. Небольсин не сразу узнал, что это была Дуняшка, а стоптанные валенки бабы не решались ступить далее порога. Молча стояла, словно выискивая для себя жалости...
Небольсин решил ни о чем ее не расспрашивать.
- Здравствуй, Дуняшка, - сказал равнодушно. - Вот и ты...
И, сказав так, подивился своему равнодушию. Тяжело опустив руки вдоль бедер, Дуняшка спросила:
- Цто делать-то? Делать-то ницего не надо ли?
- Нет, надо, Дуняшка... надо!
Снова посмотрел на рейд, перевел взгляд на комнату:
- Уборщицей при конторе... хочешь?
- С цего отказываться нам? Хоцу.
- Ну, вот и начинай все с самого начала... работы много.
Кусая угол платка, Дуняшка с поклоном удалилась.
А с лестницы простуженно и хрипло гудел дядя Вася:
- Начальство-то тута? Можно показаться?
- Входи, дядя Вася... Ну, чем там митинг закончился?
- Да потехой, - сказал печник, доставая кисет. - Будешь сосать мою "фениксу"?
- Спасибо. Уже курю.
- Печенга прислала в Мурманск радиво; мол, давайте скорее к нам... Освобождайте их, значит! Ну, и кликнули добровольцев. Так будто на праздник народец кинулся в запись. Меня, как старого, отшибли. Пуговицу оторвали... Така хороша была пуговка, кой годик служила... На тебе, потерял ее! Вот и заглянул к тебе, по старой памяти.
Кинув шапку на желтое бюро, дядя Вася склеил цигарку.
- Эк, загадили-то! - сказал, озираясь по стенам. - Может, сразу и браться? Дело-то уж такое мое - печки.
- Берись, - ответил Небольсин. - Клади печки, стекла вот тоже вставь... Ну, тебя учить не нужно, старый работник.
Дядя Вася был настроен раздумчиво.
- Яти ее мать, эту печку! - рассуждал он. - Печка, до чего ж великое дело в государстве Российском... Особливо, ежели ишо здесь - на севере. По опыту знаю, что без печки человек хуже собаки становится. Так и рычит, так и рычит... Холод куда как хужее голода! От печки же и происходит весь смак нашей человеческой жизни. У печки - любовь. У печки - мир. У печки согласие. Только, скажу тебе по чести, Константиныч, хошь не хошь, а из-за кирпича беспокойно живется... Хреновый ныне кирпич пошел! То ли вот ране бывало... Я тую эпоху, когда кирпич хорош был, еще застал в своей цветущей молодости...
На столе тихонечко, словно боязливо, звякнул вдруг телефон.
- Чудеса, - сказал Небольсин, не веря своим ушам.
- Сымай... звонит ведь, - кивнул дядя Вася.
- Да нет, не может быть.
Но телефон уже звонил - в полный голос. Он звал, требовал, надрывался в настойчивом призыве.
- Да, - сказал Небольсин, срывая трубку, всю в пыли. В ответ - звонкий голос барышни:
