Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗

Из зала выкрики:

- Ишь ты, да где их взять-то, членов этих?

- Большаков у нас, верно, раз, два и обчелся!

- Песошников, к тебе же и пойдем все за рекомендацией...

Машинист поднял руку.

- Чего психуете? - сказал. - Я еще не закончил чтения...

- Валяй, - одобрили, и стало тихо.

Песошников встряхнул в руке бумагу - белую в черной руке.

- Случай далее. Мы знаем, что членов партии у нас на Мурмане ничтожно мало. И мы учли это. А потому желающий стать большевиком может принести просто отзыв о себе. Отзыв от группы товарищей с работы своей. Но уже не от лица двух человек, а от лица пятнадцати человек... Ясно?

- Ясно! Катай далее.

- А дальше так, - говорил Песошников, посверкивая глазами. - Отзыв этот должен быть написан в таком плане, чтобы сообщили о прежнем и нынешнем отношении твоем к Советской власти. А также о порядочности и человеческой честности... Жуликов нам не надо!

Тут многие приуныли: насчет порядочности да честности за время интервенции было туговато. Песошников это понимал, но щадить никого не стал.

- Повторяю! - выкрикнул. - Человеческая честность и благородство души - главные условия для большевика... Всех остальных - не нужно! Алкоголиков тоже просим не беспокоиться: им дорога в партию, говорю это прямо, навсегда закрыта!..

От стола президиума метнулся к дверям Безменов, на ходу клея на макушку свою шапчонку. Это все заметили - с весельем.

- Эк, сорвался! Видать, вспомнил, что выпить пора пришла..

- Павлуха! - остановил его машинист. - Ты куда?

- Постой, я сейчас вернусь. Мы тут одно забыли... "И как же могли забыть?" - переживал Безменов, расхрустывая снег валенками. Быстро дошагал до бараков флотской роты. В темных помойках, зловеще и мрачно, проступали норы дезертиров. Вынул пистолет и палил в небо, пока не вылезла наружу заросшая сивым волосом голова - словно чумовой показался.

- Ты хто? - прохрипел дяденька. - Чего людей будишь?

- Я большевик, - сказал Безменов. - А тебе, дяденька, не скушно ли там сидеть в кожуре от картошки? Выкладывай по чести: какой годик тамо-тко дремлешь?

- Кажись, на второй перебросило... А ты не шуми, - сказал дезертир, вертя башкой по сторонам. - Эдак-то власть придет... и заломят тебе пятки к затылку!

- Вылезай! - И Безменов подал дезертиру руку. - Ты свое отвоевал. А власть, которой ты так боишься, давно кончилась... Третий день уже власть новая, понял?

Но не так-то легко было уговорить: народец тут жил пуганый.

- Эй, браток, - сказал дезертир, - мы бы и вылезли. Да ты, видать, плохо знаешь полковника Дилакторского... Он тебе пропишет по число перьвое, будешь бегать да в зад себе заглядывать!

- Нет больше полковника Дилакторского.

- Эва! - причмокнул дезертир. - А живуч был человек. Мы ево стреляли по ночам, да пули мимо отскакивали.

- Гробанули его штыками... штык взял его! Вылезай...

Дезертир сунулся обратно в нору, откуда тяжко и зловонно парило гниением пищевых отбросов. И слышался из земли его голос:

- Гаврики, слышь, большак-то что сказывает? Не тока властя новая, но даже, бает, Дилакторке ноги вытянули...

Безменов встал на корточки, сунул голову в нору:

- Да вылезай, мать вашу... Вам-то, сукиным детям, тепло там сидеть, а каково мне на морозе вас уговаривать!

- Будем. Дай руку. Да отойди подале - мы богато завшивели...

Глава девятая

Всему личному составу белой армии Миллера, при условии добровольной сдачи, Москва гарантировала жизнь: всем ответственным лицам так называемого Северного правительства, а также высшему офицерству Москва разрешала: сложив оружие, свободно выехать из пределов советской России.

Таков был гуманный ответ Москвы на демарш лорда Керзона...

Но, таясь по лесам и разъездам, не вся армия Миллера сложила оружие. И тогда красноармейцы пошли вперед - на Мурманск. Взломанный ударами бронепоездов "Карл Маркс", "Гандзя", "Советская Латвия", фронт белых затрещал, колеблясь, словно рвали старую жесть, и - лопнул... 2 марта бойцы Мурмана, качая штыками, вошли в старинную Сороку, - впереди лежал город Кемь. Там их встретили гордые женщины Поморья словами, сказанными нараспев:

- Почти праздник-о-от тебе!..

Почти праздничное настроение было в красных войсках. Все, что когда-то сдавалось в крови и стонах, теперь возвращалось обратно - лихо и весело, с шутками и переплясом...

9 марта бронелетучка "Красный Мурманчанин" миновала Кандалакшу, разбрасывая под откосами технику "волчьей сотни", и потянулась дальше - на север, мимо Имандры, мимо Хибин, - туда, откуда уже потягивало гигантским сквозняком полярного океана. И всю ночь Спиридонов блуждал по вагонам, переступая через спящих бойцов, сосал махорку - до ярости, до тошноты, до зелени в глазах.

Два паровоза, включенных в середину бронесостава, мощно толкали в ночь блиндированную грудь "Мурманчанина", и время от времени, подвывая сиренами, "Бепо" рвал перед собой мрак лучом прожектора. Мело за бортом вихрями, и казалось - это не бронепоезд, а корабль в ненастье, а там, за бортом, волны, суета, хлябь, все то прошлое, сумятное и неспокойное, что еще тужится накренить и обрушить. Сурово прощупывали пространство и время четыре пушки "канэ"; в люках, укрытые чехлами, покойно дремали остроносые настороженные пулеметы...

А Спиридонов все ходил и ходил по вагонам, слушал ночь, свистящую за бронею - одиноко-тундряно; всюду храпели бойцы, лежащие вповалку, словно побитые. Ружья, приклады, штыки, мешки, ноги, руки, волосы, шапки - все это словно завязано в крепкие узлы и разбросано по вагонам - как попало, где попало.

Вот и рассвет - неласковый и хмурый...

Небольсин, зевая в ладошку, подошел к Спиридонову.

- Так и промучился? - спросил.

- Мучусь, - ответил Спиридонов - Переживаю... Ведь я никогда не видел этого Мурманска. Два года - чего только не было! - дрался я за этот город с ребятами. И даже не знаю - какой он? Вы вот тут все дрыхли, а я закрою глаза - и чудится: море, солнце, пристани, чайки, бабы с корзинами, а в корзинах тех - рыба, так и бьется, еще живая... Все это - как Севастополь! Расскажи, инженер, хоть ты, как там. Похоже?

Небольсин ответил ему:

- Совсем не похоже. Там очень плохо. Вагоны, бараки, рельсы, проводка, банки ржавые в снегу, все загажено и разворовано. Там все надо строить зарово. Города еще нет, совсем нет!

- Утешил... А что же там есть?

- Фундамент.

- Шутишь?

- Нет. Правду говорю. Отличный фундамент под город. Гигантская гранитная подушка под мхом. Мох сорви, и можно ставить город... Широкий, удобный, красивый. Овчинка будет стоить любой выделки: это же такое окно в мир! Сюда, к сим диким берегам, все гости мира будут к нам... Вот увидишь, Спиридонов!

Иван Дмитриевич рассмеялся - невесело:

- Да уж побывали... гости. Не хватит ли?

- Я говорю о гостях других. Гость - такое хорошее слово. Гость приходил с товаром еще на Древнюю Русь, у стен новгородского детинца были разложены дары всего мира. Я об этих гостях говорю!

- Выше башки не прыгнешь... Мы - в блокаде...

- А как может существовать мир (весь мир), не торгуя с нами? Они не выдержат сами. Они придут, прорывая блокаду. Придут и разложат свои товары. Мы разложим свои. Так будет, и тогда Мурманск никто не посмеет назвать "дырой"...

- Хорошо говоришь, Константиныч... Ах, как здорово!

Небольсин даже обиделся, будто ему не поверили.

- Ты это как сейчас... с насмешкой?

- Да что ты? Какая тут насмешка! Я себя слушаю - как мед пью. Бараки, вагоны, грязь, проволока... Романтик ты, видать, вроде меня, грешного. Я тоже люблю помечтать когда...

Небольсин стрельнул у него табачку.

- Мои глаза, - сказал, отплевывая махорку, попавшую в рот, - так устали видеть разрушение, что руки давно тянутся к созиданию. Во мне все-таки душа инженера. Уже по самой сути своей профессии я имею право впадать в романтику...