Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
От бараков и от вагонов сыпали обратно, уже вооруженные.
Приказ "Схватить заговорщиков и уничтожить их путем утопления", - этот приказ еще оставался в силе... Ну и пусть!
- Пошли!
Тремя отрядами, подняв красные флаги, повстанцы взяли склады с оружием. Пошли щелкать выстрелы - сначала пробные. Себе на радость. Вроде играли! Навстречу им была брошена милиция Мурманска... Но уже заливались за сопками колокольцы пожарных машин: с крючьями и топорами пожарные спешили на выручку восставшим, и милиция сразу сдалась.
Кругами расходилось восстание - шире, шире, шире...
Славяно-Британский легион отстреливался, уходя в сопки на санях. В бой вступило ополчение ("крестики"). Палили с хохотом - как-то весело, и даже кровь на снегу, первая кровь, не страшила людей. Это настроение передавалось и белым солдатам: они высаживали пулю за пулей в небо, - мимо, мимо, мимо...
- Эй, - орали, - кончай трепаться... Чего делать-то нам?
- Подымай руки, паразит, будто сам не знаешь, что делать!
И руки поднялись... опять с хохотом.
Вот это было здорово!
* * *
Василий Васильевич Ермолаев затолкал за ворот мундира хрусткую салфетку, когда раздались первые выстрелы. Он к ним привык (на то и Мурманск, чтобы в нем стреляли) и спокойно почерпнул ложкой янтарную уху из свежей рыбы.
- Конечно, Борис Михайлович, - сказал он Брамсону, - женщины вносят слишком много осложнений в мужскую жизнь...
- А стреляют уже пачками, - заметил Брамсон, и его большое ухо, сиреневое от холода, было повернуто в сторону окна.
- Не обращайте внимания, - посоветовал генерал-губернатор, с аппетитом поглощая уху. - Эти Эллен и Дилакторский, словно малые дети, всегда стреляют не вовремя...
Брамсон оставил ложку и, сказав:
- Прошу прощения... - стремительно вышел.
Он вышел, даже не накинув пальто, огляделся и быстрыми шагами делового человека - прямо на борт парохода "Строитель". Здесь, кажется, было спокойно, и он вежливо попросил капитана:
- Милейший, добросьте-ка меня до Александровска...
Где-то там стреляли, где-то там осталась Матильда Ивановна (усатая Брамсиха, подло ему изменявшая), а впереди лежал фиорд, как всегда широкий, и - Александровск... Дальше, за Кильдинским плесом, следовал разгул океана - Европа!
Об этом знал и Ермолаев, оставшийся над тарелкой с ухой, которую он не доел. Эта уха была его последней в жизни...
- Алло! - кричал он в трубку телефона. - Это вы, поручик?
Эллен ответил ему.
- "Строитель" ушел с подлецом Брамсоном... только что!
- Как ушел? Куда? Только что сидел у меня за столом...
- Пробивайтесь с оружием в сторону "Ломоносова"! - кричал Эллен. - Я прикрою вас из окна "тридцатки" своими пулеметами!
- Где Дилакторский?
- Не знаю...
- Что происходит в Мурманске?
- Не знаю. Но, кажется, уже произошло...
- Да перестаньте! - ответил Ермолаев и велел соединить себя береговым проводом с "Юрасовским".
Вот точный ответ военного дисциплинированного человека:
- Лейтенант Юрасовский, командир эскадренного миноносца "Лейтенант Юрасовский", у аппарата.
- Расшибайте Мурманск из главного калибра, чтобы тут камня на камне не оставалось... Слышите, лейтенант? Разбейте все бараки, разносите вагоны на путях - эту заразу большевизма!
- Так точно, слышу. Я вас понял.
- Повторите!
- Есть развернуть главный калибр на город.
- Вы отвечаете головой.
- Есть отвечаю головой...
Хрустящая салфетка еще торчала из-под ворота мундира, а Ермолаев спешно надевал галоши, тянул на себя тужурку авиатора, повязывал шею шарфом (а салфетку вырвать забыл).
К нему пробилась Зиночка Каратыгина, преданно и нежно поцеловала ему руку.
- Я с вами, - сказала, - я согласна... на "Ломоносов"!
- О чем вы, сударыня?
- "Строитель" ушел, - лепетала Зиночка хорошеньким ротиком. - Остался один "Ломоносов", и я с вами... на всю жизнь. Вы просили меня на коленях, и я... я согласна... ради вас. Оцените!
- Ценю, - сказал Ермолаев, снова срывая трубку. - Это контрразведка? Эллен, это вы?
- Контрразведка слушает, - ответили ему.
- Слава богу... Кто у аппарата? Хасмадуллин?
- У аппарата большевик Павел Безменов... чего надо?
- Где поручик Эллен? - растерялся Ермолаев.
- Где подлец Брамсон? - заорал на него Безменов. - Ты нам своей башкой ответишь, если Брамсон уйдет от нас...
И грохнули трубкой - не стали разговаривать дальше.
Ермолаев повернулся на каблуках, сунул руки в карманы.
- Сударыня, - произнес он, слушая, как трещат выстрелы, - надо же быть благоразумной... Вы еще молоды, а я уже стар для вас. Ты уберешься отсюда или нет? - заорал вдруг, теряя терпение...
В окружении офицеров пробивался к штабу Дилакторский. Его убили на пороге крыльца - штыками. Бросая перед собой гранаты системы Новицкого, сотрясавшие землю, офицеры уходили - задворками - в тундру! Ермолаев видел все из окна и...
- Вы еще не ушли? - спросил он, поворачиваясь.
- Подлец... все мужчины подлецы! - заплакала Зиночка.
Ермолаев достал револьвер, царапнул им себя по виску.
Но в этот момент он заметил, как дрогнули орудия на "Лейтенанте Юрасовском", поползли вдоль гавани, нащупывая бараки и бестолочь вагонов.
Условного выстрела с эсминца в полдень не было (почему?).
Раздался выстрел - с борта "Ксении", и лейтенант Юрасовский, командир эсминца его имени, полег замертво у телеграфа, хватаясь стынущей рукой за боевой манипулятор. Орудия миноносца вернулись в диаметральную плоскость. Они встали снова на "нуль", как и положено им стоять в мирное время...
Ермолаев резко повернулся к распахнутым дверям.
- Только не стреляйте, - быстро заговорил он, - только не надо стрелять. Поверьте, это совсем ни к чему!
- Да не суетись, - ответил ему машинист Песошников и показал бумагу, обтерханную по краям, которую он извлек из-за голенища своего сапога. Видишь? - спросил. - Закон?
- Что это? Не понимаю...
- Мандат, - ответил Песошников. - ВЧК!
- Позвольте, - стал пятиться Ермолаев, - позвольте... К чему эта комедия! Ведь вы меня не раз на паровозе возили!
- Прошу! - показал Песошников на двери. - Повезем дальше...
Его вели по улицам, салфетка торчала из-под мундира, облитая янтарным жиром вкусной ушицы, а он все твердил прохожим:
- Спокойно, только не надо стрелять, не нужно стрелять... Зиночка Каратыгина с воем ворвалась к себе в избу, рухнула на постель - в атлас, в пух, в негу. Она рыдала и не сразу сообразила, что мужа ее давно нет. А вместе с Петей Каратыгиным - чтоб он потоп, проклятый! - исчезли и все капиталы...
Надо отдать должное мурманским дельцам: они умели уходить тютелька в тютельку. Женщины их мало волновали!
На Ростинской пристани, что немного севернее Мурманска, Эллен с наслаждением раскурил папиросу. Хасмадуллин пропал, а вместе с палачом исчез и чемодан Эллена, стоявший всегда под кроватью поручика. Хорош Хасмадуллин! Ну, попадись он теперь... Мимо Росты, разводя пары, спешно проваливал на север - в сторону эмиграции - пароходишко "Ломоносов", и на палубе его толпа людей суматошно палила в небо, рассылая салюты.
- Эй, на "Ломоносове"! - звал их Эллен. - Подойдите к пирсу, я жду... Эй! Вы что, не слышите, сволочи?..
Все прекрасно слышали. Но подходить не стали. Драпали.
Откуда-то с горы, раздерганный, потный, в шинели без хлястика, скатился на пристань сэр Тим Харченко. Тащил он на своем горбу такой громадный куль имущества, какой в пору тащить бы волу... Свалил пожитки на доски причала, перевел дух.
- Это как понимать? - заявил он Эллену. - На што же мы вас кормили, одевали, обували? Контрразведка такие тышши от народа трудового имела... и прохлопала?
- Не ори, - ответил Эллен, - а то пришлепну тебя как жабу. Не ори, повторил с угрозой, опираясь на стек (поручик почти не волновался: он трезво обдумывал положение).
