Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗
— Ты познакомилась с ним еще до его женитьбы? — спросила Бетти у Тессы.
— Да. Мы с Лайей были подругами. Я писала сценарии для короткометражных фильмов, а она в них играла... — От смущения Тесса не договорила. На нее во все глаза уставилась Юта.
— Господи, «деловая женщина»! — фыркнула она. — Женщина с профессией?! Это же противоестественно! — Она демонстративно отказалась от хереса.
Бетти же взяла второй бокал.
— А по-моему, когда у женщины есть профессия и она делает карьеру — это здорово. Она зарабатывает кучу денег! Совсем как мужчина!
Они перешли в обшитую деревом столовую, где горел массивный серебряный канделябр французской работы. Гости рассаживались в тщательно продуманном порядке. Серебряные статуэтки, изображавшие пастушек, служили подставками для меню. При каждой перемене блюд Синклер и Педро поочередно наполняли бокалы гостей подходящим французским вином не от бутлегера, а прямо из погреба. Перед каждым гостем стояло шесть хрустальных и стеклянных бокалов, рюмок и стаканов.
Несколько раз Тесса порывалась обратиться к дяде или тете. Но Три-Вэ старательно смотрел в сторону. А Юта настороженно следила за Тессой, и всякий раз, когда девушка пыталась заговорить, Юта, опережая ее, спрашивала что-то своим резким голосом у Бетти или Мэри Лю.
Наконец, когда подали жаркое, Юта повернулась к Тессе.
— Пока мы ехали к вам, я все прикидывала... Тебе ведь уже почти тридцать?
— Двадцать восемь, — ответил за Тессу Бад. Юта, в качестве почетной гостьи, сидела от него по правую руку.
— Бетти двадцать два, а Мэри Лю двадцать. Понимаешь? — продолжала Юта. — По-моему, хватит привередничать, а то ведь так и старой девой немудрено остаться.
Она вся подалась к Тессе.
— Это я виноват, — весело вмешался Бад. Но глаза его были холодны. — На каждого молодого человека, который появляется вблизи нашего дома, я приказываю спустить собак. Верно, Тесса?
Тесса выдавила из себя улыбку. Голова у нее раскалывалась. Не от болезни. И не оттого, что она не понравилась родителям Кингдона. Просто во время обеда ей в голову пришла мысль, — в которой она очень быстро утвердилась, — что с Кингдоном случилось нечто ужасное. «Может быть, его даже арестовали», — подумала она. Тесса прижала ледяные руки к коленям, пытаясь не выдать себя перед присутствующими.
Принесли десерт — пирамиду из слоеного теста с кремом, обсыпанную искрящейся карамелью, — и пока Синклер разрезал этот огромный торт, в холле раздался звонок.
Это был Кингдон.
Он извинился перед Амелией за опоздание, проходя вдоль стола, задержался, чтобы поцеловать мать в щеку, обменялся рукопожатиями с мужчинами, улыбнулся женщинам. Когда он приблизился к Тессе, улыбка на его лице на мгновение померкла. Он приехал сюда из Орлиного Гнезда, где переоделся в вечерний костюм. Но причесаться не успел. Несмотря на его усталый вид, его появление словно внесло живую струю. Кингдон потешался над фотографами и толпой. Все молча слушали. Кингдону не хотелось ничего говорить, но он пересиливал себя. А когда ему приходилось перебарывать себя, на него было жалко смотреть. Мимолетное чувство облегчения, возникшее у Тессы при его появлении, тут же пропало. «Почему он так старается казаться веселым? — думала она недоуменно. — Что-то случилось?»
Голова у нее по-прежнему раскалывалась.
Она не сразу поняла, что к ней обратилась мать.
— Что, мама?
— Бетти спрашивает, вступила ли ты в Молодежную лигу?
Тесса тихо подтвердила это и опять замолчала. Она не принимала оживленного участия в застольной беседе. И на Кингдона даже взглянуть не могла, потому что за ней зорко следила Юта.
Вскоре Амелия поднялась из-за стола и предложила:
— Юта, Бетти, Мэри Лю, Тесса! Пойдемте в гостиную пить кофе.
Когда за женщинами закрылась дверь, Бад попросил слуг покинуть столовую. Пятеро Ван Влитов собрались у края стола, вокруг графинов со спиртным. Бад, открыв коробку, предложил гостям сигары.
— Что там у тебя случилось? — спросил он Кингдона.
— Все как обычно, — ответил тот. — Нас облили дерьмом с ног до головы и отпустили отмываться.
При слове «дерьмо», произнесенном вслух старшим братом, веснушчатые лица Тома и Ле Роя залились краской. Когда они смущались, то становились похожи, как близнецы. Они совсем недавно стали жителями Лос-Анджелеса и разделяли мнение городских обывателей, что Голливуд — это злокачественная опухоль, а киношники либо половые извращенцы, либо отбросы общества, либо шарлатаны. Под какую статью подвести Кингдона, они пока что не решили. Дома в Бейкерсфилде они держались подальше от старшего брата, сторонясь его диких выходок. Теперь они желали только, чтобы дело Дэвида Манли Фултона, не дай Бог, краем не задело их. Они не говорили об этом вслух — даже между собой, — но были благодарны Кингдону за то, что он взял псевдоним. Тем не менее, несмотря ни на что, они были вполне порядочными молодыми людьми и готовы были по мере сил помочь старшему брату.
Три-Вэ взял сигару.
— Что ты хочешь этим сказать, Кингдон? — спросил он.
— Лайя вела что-то вроде дневника. Полиция наткнулась на него в доме Фултона. Я, в общем-то, мало что слышал о нем, так как эти ребята предпочитают молчать о с трудом добытых уликах, но того, что слышал, вполне достаточно, чтобы представить мою супругу к Пулитцеровской премии по «беллетристике». Когда женщина уверяет своего любовника, что он великолепен в постели, это, по-моему, очень древняя уловка. Представляю, какая дрожь пробегала по телу этого извращенца, читавшего ее галиматью, где его называли «Хозяином вдохновенных ночей»! К сожалению, Лайя не ограничивалась только описанием телесных удовольствий. Масштабы ее откровений были более грандиозными. Она писала, что не переживет разлуки со своим властелином. А последняя запись, сделанная 2 мая, насколько помнится, такова: «Не допускаю даже мысли о том, что Дэвид может изменить наши планы. Дэвид, милый, любимый! Я так сильно его люблю! Моя жизнь потеряет без него всякий смысл! Лучше бы нам обоим переступить ту черту, откуда нет возврата!» — Голос Кингдона поднялся до исступленного фальцета. Помолчав, он продолжил своим обычным тоном: — Проклятье! Писательница из нее неважная, а вот дура — первостатейная! Она вела этот дневник только для Фултона. Он был предназначен только для его глаз. Но полиция полагает, что каждая строчка в нем — святая истина, написанная кровью.
Бад отставил рюмку с бренди.
— Ее привлекут к суду?
— Адвокаты полагают, что из-за этого дневника она вполне может попасть на скамью подсудимых.
Том, недавно закончивший курс юриспруденции, кивком подтвердил правоту этого утверждения.
— Дела ее, и верно, выглядят неважно, — сказал он.
— Жаль, — произнес Три-Вэ, беспомощно разведя руками.
Бад вновь наполнил рюмку Кингдона.
— Кто ее адвокат? Вы можете нанять Дарроу?
— Мы уговорили Джулиуса Редпата.
— Редпат. Мм... Такого же класса, что и Дарроу. Впрочем, не такой пламенный оратор.
— Не такой пламенный? — переспросил Кингдон. — По-моему, пламенности в этом деле и без него хватает.
— Как у тебя с деньгами? — спросил Бад.
— Дядя, не забывайте, что ваш племянник — знаменитая...
— Ладно, не придирайся, Чарли, — перебил его Бад. — Просто я знаю, какие гонорары у Редпата.
— Мне не нужна помощь, дядя, — сказал Кингдон. — Извините. Римини ссужает меня всем необходимым.
— Редпат еще ни разу не проигрывал дела, — сказал Бад. — И потом, здесь серьезно замешаны и другие. Он не преминет заострить на этом внимание, чтобы обелить Лайю.
— А это она убила его? — вдруг спросил Три-Вэ.
Его брат и сыновья одновременно обернулись к нему. Их лица выражали недоумение и удивление. Вопрос виновности или невиновности отнюдь не являлся предметом выяснения в этом разговоре.
Бад осклабился.
— А ты все такой же, малыш. Какая разница? Мы в любом случае вытянем ее из трясины.
