Глобальная культура коммуникаций - Макаревич Эдуард Федорович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Допросы вел сам Дубельт. Собственно, это были не столько допросы, сколько беседы и споры на мировоззренческие темы. Леонтий Васильевич выступал как оппонент-наставник: вразумлял, убеждал. И все оказалось далеко не бесполезно. На Достоевского произвела огромное впечатление глубина суждений Дубельта – умного (!) генерала политической полиции. Если коротко, то его суждения сводились к следующему:
1) жизнь действительно должна быть по-божески справедливой. Но это невозможно, пока народ не просвещен, а вот ежели дать ему образование, воспитать у него чувство чести и достоинства, то можно из «получеловека» сделать человека и только тогда дать ему свободу. Образование и воспитание – предтечи свободы;
2) еще неизвестно, будет ли просвещенный мужик землю пахать, не станет ли он рабом вредной идеи, не подастся ли «правду» искать;
3) политические споры (в частности, вокруг «Письма к Гоголю») ведут к заговору, а заговор – путь к беспорядкам, к хаосу. Но стремление к хаосу не есть свойство умных людей;
4) главная обязанность умного и честного человека – превыше всего любить свое Отечество, а значит, верно служить своему государю;
5) люди, погруженные целиком в мирские заботы, не ведают смысла жизни, не замечают посланий Всевышнего, обращенных к их душам. В этом – трагедия заблудших;
6) что Россия без царя, без православия? Ничто! Революции, перевороты – это чужое, это из Европы. У нас свой путь, российский.
Дубельт имел явную тягу к славянофильству, говорил иногда, как Гоголь. И Достоевский проникся его доводами (хотя и слышал их от жандармского генерала). Писатель и следственной комиссии заявление сделал под влиянием бесед с Дубельтом. Говорил, что сомневается в том, что тот, кто донес на него, может сказать, к кому – Белинскому или Гоголю – он более пристрастен. Говорил, что он всегда за Отечество, за то, чтобы жизнь улучшалась, но чтобы все это исходило от власти, без всяких переворотов и потрясений.
Вроде бы все осмыслил, все объяснил следственной комиссии – и вдруг удар [353] :
...
«Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив копию с преступного письма литератора Белинского, читал это письмо в собраниях. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием „Солдатская беседа“. А потому военный суд приговорил сего отставного инженер-поручика Достоевского за недонесение… лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием».
Решение суда повергло Достоевского в шок. Мир стал черным и был таким до момента исполнения приговора.
Но свершилось чудо. Царь вынес окончательный вердикт: «Каторжные работы на четыре года, а потом рядовым» и сделал иезуитское воспитательное примечание: «Объявить помилование лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни».
Так и сделали. И ранним утром 22 декабря 1849 г. мир для Достоевского воскрес, наполнился красками и звуками.
Эти нервные потрясения создали такое эмоциональное напряжение, что все увещевательные речи Дубельта врезались в память намертво. Именно под впечатлением их споров Достоевский после возвращения с сибирской каторги стал убежденным православным монархистом, сознательным противником революции. Если внимательно вчитаться в его сочинения, письма и дневниковые записи, оценить его общественные инициативы, – за всем видится тень Дубельта.
Только-только отбыв наказание и вернувшись в Санкт-Петербург, Достоевский пишет Майкову (которого когда-то пытался увлечь идеей революции) [354] :
...
«Читал письмо Ваше и не понял главного. Я говорю о патриотизме, об русской идее, об чувстве долга, чести национальной – обо всем, о чем Вы с таким восторгом говорите. Но, друг мой! Неужели Вы были когда-нибудь иначе? Я всегда разделял именно эти же самые чувства и убеждения. Россия, долг, честь? – да! я всегда был истинно русский – говорю Вам откровенно… Да! Разделяю с Вами идею, что Европу и назначение ее окончит Россия. Для меня это давно было ясно».
Еще на поселении, когда Достоевский нес службу, командуя взводом в чине унтер-офицера, ночами он сочинял повесть «Село Степанчиково и его обитатели». Трудно писалось, еще сложнее было напечатать. М. Н. Катков в своем журнале «Русский вестник» не рискнул. Н. А. Некрасов в своем «Современнике» не решился. Наконец, согласился опубликовать А. А. Краевский в «Отечественных записках».
Что же такого страшного было в этой повести, что редакторы журналов почувствовали опасность? А то, что вывел там Достоевский в лице Фомы Фомича Опискина идеологического диктатора местного уровня – тип смешной и страшный. Лжепророк, одержимый фетишем социальных изменений, нахватавшийся идей безусловной свободы вкупе с патриотизмом, занялся просвещением местного люда. Ненавидя Россию, учил свободе, патриотизму, чтобы удовлетворить свое политическое тщеславие, проявить свою власть над душами, обманутыми и развращенными либеральными патриотическими речами. Народ, завороженный «ученой» наглостью, принимал проповедника за истинного учителя жизни.
Если исходить из суждения Дубельта, которое принимал и Достоевский, что образование и воспитание народа – условие свободы, то весь вопрос в том, кто будет заниматься этим образованием и воспитанием? Кто учителя? Если такие как Опискин, с их душевной черствостью, раздвоенностью, неискренностью, позерством, гипертрофированным самомнением и властолюбием, то это – развращение народа, будто бы предупреждает этой повестью Достоевский. Не потому ли она так напугала просвещенных редакторов ведущих литературных журналов России?
Диалог с Дубельтом Достоевский продолжил, когда сочинял текст объявления о подписке на свой журнал «Время». Основная идея журнала – утверждение в общественном сознании нового пути государственного развития, основанного на решении крестьянского вопроса. Отмену крепостного права Достоевский считал социальным переворотом огромного значения. Поэтому в обращении к подписчикам он не забывает подчеркнуть: «Этот переворот есть слияние образованности и ее представителей с началом народным и приобщение всего великого русского народа ко всем элементам нашей текущей жизни». А ведь еще за десять лет до того Дубельт внушал Достоевскому: «Жизнь действительно должна быть по-божески справедливой. Но это невозможно, пока народ не просвещен, а вот ежели дать ему образование… и только тогда дать ему свободу».
Дубельт утверждал: «У нас свой путь, российский», а Достоевский развивает его мысль: «Мы знаем теперь… что мы не в состоянии втиснуть себя в одну из западных форм жизни, выжитых и выработанных Европою из собственных своих начал… Мы убедились наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача – создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал…» И добавляет как заклинание: «Первый и главный шаг здесь – распространение образования усиленное» [355] .
Весной 1870 г. Достоевский прочитал в газете сообщение из Москвы: «В Разумовском, в Петровской академии, найден убитым студент Иванов. Подробности злодейства страшны. Ноги окутаны башлыком, в который наложены кирпичи… Он был стипендиатом Академии, наибольшую часть денег отдавал своей матери и сестре». Потом стали известны подробности. Оказывается, известный революционер М. А. Бакунин и его ближайший сподвижник студент С. Г. Нечаев создали в Москве террористическую организацию «Народная расправа». Эмблемой ее они выбрали изображение топора.
А за несколько лет до этого Бакунин, живший в Швейцарии, составил программу тайного революционного общества «Интернациональное братство». Под ее влиянием Нечаев сочинил «Катехизис революционера» – программу действий. Для начала надо создать террористические «пятерки» (из них и состояла «Народная расправа»). Тот, кто повязал себя с «пятеркой», давал обет служить делу страшного и беспощадного разрушения. «Народная расправа» должна была заняться подготовкой политического переворота, спровоцировав вначале недовольство масс. А студент И. И. Иванов, член организации, выступил против такого плана. Его спор с Нечаевым кончился плохо: Иванова тайным решением «приговорили» – убили, а тело бросили в прорубь, привязав к ногам кирпичи.
