Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович (книги полностью .TXT) 📗
- В Аллаха верю... А тебе зачем? Тоже хочешь?
- Меня ни твой Аллах, ни наш Иисус не услышат. А вот ты молись, потому что больше нам надеяться не на кого. Или немцы расстреляют, или краснозвёздные грохнут.
Бекетов был из блатных. Осенней слякотной ночью он с двумя приятелями, загрузили угнанную полуторку мукой, крупами, консервами из поселкового магазина и отвезли всё на лесную заимку, где отыскать всё это могли только специально обученные собаки.
Всё было сделано тихо. Прирезанный Бекетовым сторож, тихонечко лежал в своей сторожке и молчал. Взятого в магазине должно было хватить до конца войны, но один из подельников проговорился по пьяной лавочке своей бабе. Та кому то из подруг и … в общем, в сторожку нагрянули легавые.
Подельники отстреливались из охотничьих ружей, бывших в сторожке. Бекетов во время перестрелки предусмотрительно спрятался в погребе. Когда подельников перестреляли он вылез из погреба, высоко задрав руки в верх.
Его даже не били. Молоденький сержант, шмонавший его карманы в поисках оружия, подозрительно повёл носом.
-Да он обосрался, товарищ капитан!
Пожилой капитан, руководивший задержанием оказался философом.
- Давай тащи его, потом разберёмся. Главное живым взяли, а обосрался или не обосрался это уже не важно! Помоем!
На допросе Бекетов отрицал убийство сторожа, валя всё на убитых подельников.
Дали ему десять лет.
В тюремной камере Бекетов смеясь рассказывал, как удалось провести легавых.
Зэки потешались над хитромудростью вора, но новое погоняло- Сраный, пристало накрепко. Как банный лист.
Уже под утро, перед самым рассветом, Гулыга и Паша Одессит перетянули через бугор перед траншеей, что-то буро- окровавленное, завёрнутое в шинель. Следом за воротник в окоп втянули грязного, перепуганного Валеева.
В окровавленную шинель был завёрнут Бекетов. Вернее то, что от него осталось.
Валеев, маленький, кривоногий, стоял на коленях и плакал, обращаясь непонятно к кому.
-Я ему говорил!.. Говорил не надо к немец ходить. Зачем пошел?!
Подошёл командир взвода Васильев. Носком сапога откинул полу окровавленной шинели.
Желтым светом вспыхнула в ночном небе осветительная ракета.
Все увидели грязный, окровавленный обрубок без ног. Страшно белели перебитые кости.
Синтетический, словно неживой свет ракеты упал на оскаленные зубы бывшего штрафника Бекетова.
Старший лейтенант брезгливо вытер сапог о землю. Свернул неровную, толстую самокрутку.
Несколько раз сильно затянулся. Швырнул намокший, скрученный из газетной бумаги окурок на землю.
Валеев кинулся к его ногам. Пытался целовать сапоги.
Васильев побледнел:
-Будь мужиком!
Кивнул штрафникам.
-Увести это дерьмо!
* * *
Случившееся не прошло бесследно. Приезжал особист. Вызывал к себе щтрафников, расспрашивал о том, кто ещё высказывал предательские настроения.
О чём- то долго беседовал с Половковым. Но не угрожал. А вот командиру взвода Степанцову страху нагнал.
Тот ходил как в воду опущенный. За попытку перехода подчинённых к врагу он вполне и сам мог оказаться в штрафбате.
Но обошлось. Особист уехал. Офицеры облегчённо вздохнули.
* * *
Вопреки устоявшемуся правилу, роту неожиданно расположили в селе.
К ротному Половкову завернул в гости его старый товарищ ещё по пехотным курсам, Толя Полховский. Когда- то вместе служили, а потом их пути- дорожки разошлись. Полховский после госпиталя получил назначение в соседний полк. По дороге решил заехать в хозяйство Половкова.
Он был в новой зимней шапке, ладной длинной шинели командирского покроя с разрезом, подпоясан кожаным командирским ремнём с пряжкою-звездой, и на ногах начищенные яловые сапожки.
Всюду слонялись бойцы,– неслись крики, хохот, звуки губной гармошки, сочная матерщина.
Несколько штрафников ремонтировали сельскую школу и сидящий на крыше штрафник в совершенно рваном и грязном ватнике кричал кому- то, стоящему внизу:
-Майор! Ты как топор держишь? Тра-та-та. Будто комсомолка член! Как такой дурак стал майором!— ничего не можешь. Тра-та-та».
Половков не обращал внимания. Да и Полховский тоже.
Это были обычные будни штрафной роты.
Заметив командира роты, бойцы притихли. Полховский обратил внимание на то, что попадающиеся им навстречу штрафники при виде офицеров старались принять строевой и подтянутый вид, прекращали галдеть и орать.
- Побаиваются тебя, – усмехнулся Полховский.
- Ну да ,– ответил Половков.– Они меня здесь, а я их в бою.
- Это как?
- А вот так. Ты когда нибудь пробовал отобрать кусок мяса у разъярённого зверя? Вот и они также. Дерзкие. Друг друга не кладут. Такие и Гитлера не испугаются. В рукопашной фашистов как свиней ножами режут. Если в горло вцепятся, уже не остановишь. Тут уж не попадайся им под горячую руку. Не будут разбирать свой или чужой! Стихия!
Через несколько минут подошли к хате, которую занимал ротный.
Ординарец притащил два гранёных стакана, тушёнку. Трофейным ножом открыл банку.
Половков вытянул из-под стола алюминиевую фляжку, обшитую сукном, с привинченной кружкой.
– Перекусим?..— предложил Половков.
– Это можно,— согласился гость. Заглянул в свой стакан. Спросил:
– Водка?
– Бери выше. Спирт!
Поочередно опрокинули в горло свои стаканы. Половков задохнулся, с хрустом надкусил огурец.
– Чистый ректификат. Хорошо вас снабжают.
Половков махнул рукой.
– Если бы!.. Это мой старшина во время вчерашнего боя загрузил телегу канистрами, поставил пулемёт и с отделением штрафников аллюром на станцию, там цистерна со спиртом стояла. А там уже все пьяные. Кругом стрельба, а бойцы пьют.
Выпустил ленту над головами.
– Все назад! Поубиваю! Набрал канистры, поджёг цистерну и в тыл.
Бой кончился – «Вот теперь пейте!»
Теперь как город берём, старшину вперёд пускаем. Знаем, что он обо всех позаботится.
Потек разговор уставших от войны людей. Ситуацию на фронте не обсуждали. Вспоминали училище, ребят с которыми учились.
Внезапно Половков потёр пальцами переносицу.
- Ты отступал в сорок первом, Толя?
- Отступал. От самой границы. Своими глазами видел, как комиссары и политруки рвали документы и партбилеты, переодевались в гражданское и бросали в бой батальоны из таких же сопляков, как я. А мы дрались, а потом когда уже не осталось ни патронов ни сил, отходили. Не драпали, а отходили.
И потом, когда оказался среди своих мне особист пистолетом в морду:
«Где письменный приказ на отход, сука волчья?!. Что?.. Нету?.. Говоришь не драпал!? Сражался? Так может орден тебе, сука за это на грудь повесить? Не хочешь?.. А что хочешь?.. Воевать?.. Тогда в штрафники».
- Вот так я из Котлубанского спецлагеря НКВД оказался прямиком в отдельном штурмовом стрелковом батальоне. Численность батальона девятьсот человек, все офицеры. Даже повозочные, портные, повара, водители — все из разжалованных офицеров. Воевали рядовыми. У каждого срок- два месяца участия в боях, либо до награждения или до первого ранения. При наличии хорошей аттестации погоны возвращали. В случае гибели семья получала пенсию. За что меня туда? Почему? В чём была моя вина?
Но тогда я считал, что мне повезло! И действительно повезло. В первом же бою ранило, и вот сейчас сижу перед тобой. Воюю!
От выпитой водки капитан Половков чуть порозовел, на лбу выступили мелкие капли пота. Он вынул носовой платок, аккуратно сложенный вчетверо, промокнул лоб. Потом закурил.
- А я перед самой финской я служил в Молдавии, на границе. Ночью подняли по тревоге. Куда неизвестно, но красноармейцев с вещмешками, командиров с личным оружием.
Видим, что эшелон идёт в сторону Ленинграда.
Потом показалась Карелия. А поезд идет дальше, в теплушках топят печки. Уже зима, снегу по колено.
В дороге выдали рукавицы, зимнюю форму, лыжи с палками.
А я их раньше только на картинке видел. В Молдавии, где служили и снега то не было. Начинаем понимать, что везут на войну.
