Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович (книги полностью .TXT) 📗
Убитых -двадцать восемь. Раненых- сорок. Трое такие, что, может, до завтра доживут… Что значит много? А когда у нас мало было?
Товарищ капитан просил ещё передать, что треба карандашей подкинуть.
- Аха! Обязательно передам... Будь здоров!
Ванников был назначен три дня назад вместо Хусаинова. У прежнего ординарца всегда было и выпить, и закусить, и покурить, и лошадь, и все другое.
Теперь не было самого Хусаинова. Его убил снайпер, когда он вышел из блиндажа по нужде. Ринат Хусаинов был отчаянный парень. На свердловской пересылке он однажды загнал под нары троих блатных, попытавшихся снять с него сапоги. Сапоги в лагере – это символ власти, состояния. Как и во всей России. А вот убило его некрасиво. Как последнего фраера…
Ринат умер, сидя на корточках, со спущенными штанами и мятым листком серой бумаги в руке.
Убитого отнесли туда, где укрытые мягким снежком уже лежали другие убитые. Прикрыли его почерневшее лицо солдатской шапкой; шнурки на ушанке развязались: одно серо-зеленое шерстяное ухо оттопырилось, и замусоленная веревочка беспомощно болталась из стороны в сторону. Ветер принес колючие снежинки. Они уже не таяли на щеках, превращаясь в заснеженную корку
За три дня снайпер из нейтральной полосы убил ещё четверых, пока его не накрыли артиллерийским огнём
Как только в землянке показался командир роты, Ванников сообщил довольным голосом:
- Сводку передал, товарищ капитан.
- Ну!- Спокойно сказал Половков и сел перематывать портянку. - Молодец!
А чего сияешь как новый целковый?
Не дождавшись ответа он уже раздражённо переспросил.
- Ну? Чего сияешь?
- Орден вам пришёл, товарищ капитан.
Половков молчал. На какое то мгновение в его душе плеснулась радость, но тут же вспомнилось как хоронили капитана Егорова, погибшего в тот же день, когда вручали награды.
Торжественный день награждения был хмур, из неба сочился скудный дождь. И тут прилетел снаряд. Один. Взрывом убило Егорова, несколько солдат. Ранило осколком лошадь, на которой приехал Егоров.
Половков, вспоминая тот день, не мог вспомнить, кто ещё из офицеров и солдат был рядом, но всегда удивлялся: как их всех в тот момент сразу не поубивало?
«Мура это всё,» - думал Половков. - «Ордена, звания. Консервная банка в носу у папуаса. Радуемся побрякушкам, не плачем о погибших. Превращаемся в дикарей»!
- Поздравляю, товарищ капитан!– Сказал ординарец. – Треба обмыть по русскому обычаю.
- Потом обмывать будем, Ванников. После победы. А сейчас воевать надо. Лучше сообрази пожрать чего- нибудь! — И по журавлиному вытягивая шею, капитан полез из землянки.
* * *
Донесение о результатах ночной разведки капитан Половков отправил в штаб полка в пять часов. В нем запрашивались ближайшая задача роты, связь и подкрепление соседями. Связной возвратился в семь тридцать с устным распоряжением - держаться.
Держались ещё сутки, потом рота отошла. На позициях остался лишь взвод Васильева.
После боя к оставшимся в живых штрафникам наведался Мотовилов.
Вызвал к себе в блиндаж командира второго взвода. Достал из кармана серебряный портсигар. Закурил.
- Как воевали, лейтенант? Трусы, самострелы есть?
- Таких нет, только товарищ старший лейтенант. Только у меня это...- Младший лейтенант Голубенко замялся.
- Чего это? - Нахмурился Мотовилов, поигрывая портсигаром. - Рожай скорей.
- Во время обстрела, когда нас минами накрыло, обосрались двое.
- Ну и что, что обосрались!- Мотовилов улыбнулся широко, белыми крупными зубами, засмеялся лёгким праздничным смехом. Русый чуб кучерявился под шапкой. -Не побежали ведь, лейтенант!
В землянку вошёл Половков, сказал Мотовилову:
- Ну вот, Пётр Иваныч, и сходили мы в атаку. Только толку особого не вижу.
Людей только зря потеряли.
Старший лейтенант Мотовилов закурил. Курил он с облегчением, пуская дым через ноздри и щуря глаза.
- Люде-еееей!? Протянул он со злостью. В несколько затяжек докурил папиросу, затоптал окурок.
Потом неожиданно захохотал. - Да какие же это люди! Штрафники, капитан. У них судьба такая. Ты прикажи Васильеву, пусть возвращается. Нехер ему сидеть в тех немецких окопах.
Половков выматерился, хлопнул дверью. Вышел.
* * *
Уже под вечер пошёл снег. На огромном вытоптанном поле стояла тишина.
Перед окопами лежали трупы штрафников, одетые в ватные штаны и телогрейки. В окопах серо-зелёные комочки немцев.
На бруствере окопа лежал на спине немецкий солдат. Молодой, простоволосый, в расстегнутой шинели.
Его стиснутые ладони застыли на груди, словно пытался прикрыть ими рану. Остекленевшие белёсые глаза спокойно и равнодушно смотрели в холодное небо. Карманы уже были вывернуты наизнанку, и рядом валялись брошенные фотографии.
Васильев прошелся вдоль разоренной траншеи. Кругом валялось чужое вооружение, брошенные брезентовые ранцы.
На засохшие стебли полыни, неровный бруствер окопа и тела погибших солдат сыпались хлопья снега. Холодный ветер теребил пряди волос убитых, гнал по полю снежную позёмку.
Взводный поддел сапогом один из заплечных мешков. Через расстёгнутый клапан посыпалось его содержимое– сухой паек, смена белья, презервативы, какие- то таблетки.
Васильев засунул сухой паёк в карман телогрейки. Поднял с земли серую шерстяную рубаху. Такие носили большинство германских солдат. Ткань на вид была колючей и грубой. Но предвкушение тепла пересилило брезгливость. Быстро скинул с себя телогрейку и гимнастёрку, он переоделся в новое белье, радуясь приятной свежести свежей ткани.
Отыскал в траншее сухое местечко, сел на опрокинутый ящик и штыком открыл валяющуюся тут же плоскую жестянку рыбных консервов. Закурил, то и дело бросая из-под шапки быстрые взгляды по сторонам.
Где-то вдалеке доносились редкие выстрелы - автоматные, винтовочные. Это могло означать, что угодно. Что немцы отошли или готовящуюся атаку. Неопределенность угнетала лейтенанта. Он думал: "А если сейчас полезут? Не удержимся... Где рота?"
Вдруг со стороны раздался чей-то крик.
Из щелей и окопчиков высовывались и застывали в немом любопытстве головы в шапках и касках.
Васильев повернул голову и увидел, что к нему сбитой рысью спешит какой-то солдат. Винтовка елозила и вихлялась у него за спиной. Приклад норовил ударить по спине.
Солдат на бегу откидывал назад винтовку, но ремень снова сползал, и приклад больно бил по копчику.
В подбежавшем штрафнике, заросшем рыжей неопрятной щетиной Васильев узнал связного Грачёва.
Спрыгнув в окоп, он низко опустил голову стоял перед Васильевым в своей короткой, обожженной внизу шинели, и, отвернувшись от ветра, молчал.
-Чего тебе?
Солдат шмыгнул носом
-Отходить приказано, товарищ старший лейтенант.
Васильев глотнул из фляжки. Спирт почти не чувствовался, но на душе сразу потеплело, захотелось курить и спать. Достал сигарету, понюхал и убрал обратно.
Матюкнулся.
– Стратеги хреновы! Мать вашу... когда мы отступаем, то мы вперёд идём!
Взглянул на часы и затянул ремень на своем полушубке.
Потом, будто только заметив выглядывающего из траншеи Павлова,
прикрикнул на него строго и буднично:
– Чего смотришь? Собирай взвод! Отходим!
* * *
В штрафную роту прибыл разжалованный капитан. Фамилия Бешенков. До штрафной командовал батальоном. Капитан был полным отморозком. Воевал не жалея ни своих, ни чужих.
Солдаты его боялись, офицеры сторонились. В полку и батальоне называли в соответствии с характером и фамилией,- Мишей Бешеным. Полутонов у него не было. Только черное. Или белое. Для него не существовало такого понятия, как жалость. Было только определение, свой- чужой. С чужими он безжалостно расправлялся. А свои постепенно стали избегать общения.
После боя, напившись, он самолично расстрелял пленных. Всё бы ничего, мало ли их постреляли за всю войну, но попался на глаза члену Военного совета армии. Тот пообещал отдать под трибунал.
