Орлята - Котовщикова Аделаида Александровна (мир бесплатных книг .TXT) 📗
— Чегой-то все коло оконца трешься? — прошамкала, входя из сеней, старуха. — У печи-то теплей...
Пришлось отойти от окна. Но, едва старуха вышла из комнаты, девочка снова бросилась к своему НП. Солдаты все еще разгружают машину. Ого! Да это снаряды! Честное слово, снаряды. А вот и орудие — из-за угла торчит короткий ствол.
«Так, — обрадовалась Нина. — Значит, тут у них вроде бы арсенал!»
Она продолжала внимательно оглядывать улицу. А это что? Под навесом, где раньше был колхозный гараж, стояли две металлические бочки. И около них — тоже часовой.
«Горючее, — догадалась Нина. — Как хорошо, что я зашла в дом. А теперь — быстрее обратно!»
Она поблагодарила сердитую старуху — та лишь рукой махнула — и, стараясь не спешить, зашагала вниз, под гору. По дороге считала, сколько встречает солдат.
Остановили ее лишь один раз. Снова соврала про тетку. Отпустили.
Дойдя до реки, Нина повернула и покинула деревню. Теперь быстрее! Быстрее к Батову!..
...Под вечер она уже была в партизанском отряде. Батов расспрашивал подробно, дотошно. Потирал подбородок и повторял:
— Умница, дочка!
Когда Нина сказала, что рискнула войти в деревню, Батов неодобрительно крякнул, но, услышав про снаряды и бочки с бензином, обрадовался.
Обо всем рассказала Нина, только о встрече с черным псом умолчала. Еще засмеет Батов: разведчица, а собак боится!
...Ночью Нину разбудили. В темноте бесшумно собирался отряд. Шли пешими. Только двое саней — на них пулеметы.
Когда до Гор оставалось всего с километр, Батов подозвал двух своих помощников, коротко шепотом повторил распоряжения. Отряд распался на три группы. Нине Батов велел быть возле него.
...Леском они подобрались к самой вершине холма. Залегли. Было тихо. Темно. Только на холме, в деревне, светились окна в одном доме.
— Штаб, — шепнула Нина. Батов кивнул.
В тишине прошло еще несколько минут.
«Чего он ждет? — беспокоилась девочка. — А вдруг собаки залают?»
Батов по-прежнему недвижимо лежал на снегу. Возле с пулеметом приткнулся Степан. Где-то рядом, невидимые в темноте, схоронились бойцы.
И вдруг!..
Вдруг раздался взрыв и разом полыхнуло пламя. В ночи оно казалось особенно ярким. Высокие огненные языки метались по ветру, как огромный коптящий факел. Сразу стало светло.
«Бочки... Бензин...» — мелькнуло у Нины.
И тотчас грохнули разрывы гранат. Рядом с Ниной натужно залился пулемет.
Что началось в деревне!
Немцы, полуодетые, выскакивали из домов. Суетясь, бежали куда-то и тотчас падали, срезанные пулеметными струями. Из дома с железной крышей выбежали несколько офицеров; они что-то кричали, били из автоматов наугад, в темноту.
Вспыхнул штаб. Вся вершина холма теперь была как на ладони. Нина видела — трое немцев бросились к миномету. Но тотчас по ним полоснул пулемет.
— Так, так! — возбужденно шептала Нина. — Это вам за отца! За Ленинград! За отца! За мою школу!
— Лежи! — крикнул ей Батов и «Вскочил на ноги. — За мной!
Партизаны бросились к деревне.
Приподнявшись на колено, Нина смотрела: бой шел уже на улице. Становилось все тише, лишь изредка щелкали выстрелы.
Только в одной избе еще держалась последняя горсточка немцев. Они яростно отбивались. Но партизаны все теснее окружали эту избу. Нина видела: один из партизан подполз к плетню, швырнул гранату и тотчас — вторую... Грохнули взрывы. Изба сразу замолчала.
— За отца! За Ленинград! — шепотом повторила Нина.
Хотелось бы мне на этом кончить рассказ о славной Разведчице, ленинградской пионерке Нине Куковеровой.
Хотелось бы сказать, что сейчас Нина выросла, живет в своем родном Ленинграде, работает.
Но нет! Не дожила Нина до победы. Много боевых дел совершила она, но однажды ушла в разведку и не вернулась. Предатель выдал ее врагам...
Каждый раз, когда в 74-й школе трубит горн, созывая пионеров на торжественную линейку, вожатая перед строем ребят вызывает:
— Нина Куковерова!
Замирает линейка. И слышатся негромкие, строгие слова:
— Пала смертью храбрых за нашу Советскую Родину!
На миг в зале становится еще тише. Все словно видят эту маленькую черноволосую девочку, чей портрет в траурной кайме висит в пионерской комнате.
— Пала смертью храбрых...
А. Голубева
ГАЛЯ
— Собирайся! — сказал Гале немецкий переводчик.
— За что вы берете ее? — спросила мать. Она старалась говорить спокойно, но от волнения и страха у нее прерывался голос. — Что такое могла сделать моя девочка?
Переводчик ничего не ответил, только переглянулся с обер-лейтенантом. Тот, заложив ногу за ногу, сидел у стола и курил. Его длинное носатое лицо, с белыми ресницами и бровями, на мгновение оживилось и снова окаменело.
— Ей еще и пятнадцати нет; что же она такое могла сделать? — повторила мать.
— Ты не волнуйся, мама. — Галя подошла к матери и обняла ее. — Это, видно, ошибка.
— Хватит разговора. Одевайся скорее! — приказал переводчик.
Лейтенант встал и что-то сказал двум солдатам с автоматами. Они стояли навытяжку около входной Двери, похожие друг на друга, как двойники.
В этот день на улице была ростепель. Поэтому Галя сняла валенки, в которых сидела дома до прихода немцев, и надела черные кожаные туфли на резиновой подошве.
Когда она подошла к вешалке, чтобы взять пальто, Мать протянула ей свой серый шерстяной платок. Не надо, мама, — на улице тепло.
— Возьми, доченька, — вздохнув, сказала Зинаида Ивановна.
И Галя поняла ее глубокий вздох. Он как бы говорил: «Ты ведь не знаешь, долго ли тебя продержит гестапо, а сейчас декабрь. Сегодня ростепель, а завтра может ударить мороз. Платок пригодится: и подстелешь его и укрыться им можно». И Галя взяла платок.
На голову она надела белый вязаный беретик и простилась с матерью, с сестрой и с одиниадцатилетннм братишкой так, словно шла на день к тетке в Песочное.
— Я вернусь, наверно, скоро.
Когда солдаты уводили ее, Зинаида Ивановна едва удержалась, чтобы не зарыдать и не броситься к ней с прощальными поцелуями. Но мысль, что это вызовет у немцев подозрение, остановила ее. И ведь действительно странно! Девочка спокойна, а мать почему-то волнуется и плачет! Видно, знает, в чем дело, и боится за девчонку неспроста. Но как только за Галей закрылась входная дверь, Зинаида Ивановна зарыдала. Теперь ей уже не надо было притворяться и скрывать свое горе.
— Мам, они ее в комендатуру повели?
— Откуда же я, сынок, знаю! Может, в комендатуру, а может, и в полевую жандармерию, — сказала, плача, Зинаида Ивановна.
— Иди, мама, сюда, — позвала ее Раиса из соседнем комнаты.
Погасив свет и отдернув оконную занавеску, она смотрела на улицу. Но разглядеть что-либо было довольно трудно. Уже сильно стемнело. К тому же от дома до ворот тянулся сад. В нем, почти перед самыми окнами, росли старые, сучковатые яблони. Их ветки мешали видеть, что происходит на улице.
— Ничего не разобрать, — сказала с досадой Раиса. — Но только, кажется, у ворот сани.
— Верно, Рая, сани, — как эхо, повторил Борис. Он стоял рядом с сестрой и, прижавшись лицом к темному стеклу, тоже смотрел в окошко.
Зинаида Ивановна схватила с сундука Раисину косынку и набросила себе на голову,
— Куда ты, мама?
В ответ Зинаида Ивановна только махнула рукой и поспешно вышла в сени. Борис кинулся было за матерью, но Раиса удержала его, и он остался. Он побаивался сестры, которой исполнилось уже восемнадцать лет, и она на правах старшей в доме воспитывала его так же, как и мать.
Зинаида Ивановна подбежала к воротам, когда сани уже отъехали.
В вечернем свежем воздухе она совершенно ясно услыхала Галин голос и другой, тоже молодой и очень звонкий. И этот второй голос ей был хорошо знаком. Но слов, к сожалению, она не могла разобрать. «Неужели гестапо обнаружило всех? Значит, их кто-то выдал», — подумала она, и ей стало страшно от этих мыслей.
