Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Я не составил хронологии их пребывания в каньоне Бойсе. За вычетом суматошного промежутка в 1887 году, когда некоторое время казалось, что Генри Виллард [147] может найти для них место в своих имперских проектах, большинство бабушкиных писем датированы только месяцем и днем и могли быть написаны когда угодно между 1883 и 1888 годом. Тот, кто раскладывал их по порядку, когда они после смерти Огасты были возвращены бабушке, допустил много ошибок, которые видны из содержания писем, но мы с Шелли сделали только самые очевидные перестановки. Не так уж важно, что в каком году было написано; эти годы текли циклически, а не хронологически.
Пребывая в плену повторяющихся времен года, в вечных колебаниях между надеждой и разочарованием, они, вопреки требованиям их натуры и их культуры, не могли быть энергичными деятелями. Их ожидание размазывало календарь. Дни перекатывались от одной стены каньона до другой, времена года ползли на север вплоть до летнего солнцестояния – солнце тогда садилось прямо за горой, которую они называли Летней, а потом, повисев там недолго, вновь принималось переползать на юг, к горлу каньона, которое заглатывало декабрьские закаты. Что летом, что зимой, что посередине небо над долиной еще долго светилось после того, как их ущелье погружалось в тень. Порой у Сюзан возникало чувство, что вечер – это недуг, которым они поражены.
Они жили в десяти милях от города, а город был пустячный, маленькая столица территории в двух с половиной тысячах миль от источников цивилизации и благ. Они мало кого посещали, и мало кто посещал их. Горы, горные пастбища и каньон все они предпочитали городу, чьи колебания между горнодобывающим бумом, железнодорожным бумом, ирригационным бумом и бумом, связанным с обретением статуса штата, слишком сильно походили на их собственную перемежающуюся лихорадку надежд.
Никакая жизнь не проходит так быстро, как бессобытийная, никакие часы так не крутят свои стрелки, как часы, у которых все дни одинаковы. Этот закон я использую с выгодой и благословляю, но они, в отличие от меня, были молоды, честолюбивы и не у дел.
Бабушке было проще, чем дедушке, потому что она могла неуклонно работать – писать и рисовать, а он мог занимать свои руки и пустые дни только мелочами. Весной 1885 года был период, когда он и его помощники сооружали подвесной мост и строительная горячка вернула им жизнерадостность. Потом этот труд был окончен, мост сделался частью их повседневности. От генерала Томпкинса не было ничего, никакие спонсоры, способные спасти приближающийся строительный сезон, не появлялись. Беременность Сюзан лишила ее прогулок в горах, которые раньше были их обычным развлечением, и, раз она не могла, мужчины тоже стали реже туда выбираться.
Разгар весны наполнил их беспокойством. По настоянию Оливера Фрэнк и Уайли начали искать работу. Уайли нашел первым – оросительный проект в Колорадо, на Саут-Платте. Он уехал, поклявшись, что одна-единственная телеграмма – и он вернется в каньон, бросив любую работу на свете. Он поцеловал детей, пожал руку Нелли и встал перед Сюзан, как смущенный юнец, явно думая, что рукопожатием не выразить все, что у него на сердце, и явно сомневаясь, что ему позволено большее. Сюзан наклонилась отяжелевшим телом и поцеловала его. Был конец апреля, цвели маки, которыми они засеяли весь свой пригорок, розовые кусты по бокам от двери дали бутоны, огромные облака, признак хорошей погоды, бодро двигались на восток вдоль горы. Пышущий жизнью весенний день. Но отъезд Уайли создавал ощущение, что все это пустая бутафория.
Неделей позже Фрэнк Сарджент вернулся из города и объявил, что получил предложение от железной дороги “Орегон шортлайн”.
– Прими, – сказал ему Оливер.
Почти угрюмо Фрэнк посмотрел на Сюзан, она была на восьмом месяце и, встав от стола, за которым работала, оперлась на стол рукой. Его взгляд, ей показалось, как‑то тревожно блеснул – обиженно или обвиняюще.
– Уже принял, – сказал он. – Уезжаю завтра.
Они стояли втроем, испытывая неловкость, образуя понятный каждому из них треугольник, который твердо решили игнорировать.
– Еще вернешься, – сказал Оливер. – А вещи твои? Оставишь тут, как Уайли?
– Думаю, да. Палатку уберу.
– Я тебе помогу. – Ровным, без нажима, взглядом он коснулся глаз Сюзан. Казалось, успокаивал ее, разубеждал в чем‑то. – А где Олли?
– Скорее всего, в чертежной.
– Может быть, захочет нам пособить.
Он пригнулся перед низкой притолокой и вышел. Они услышали, как он зовет и еще раз зовет Олли, идя к хижине, удаляясь от дома. Какой он чуткий, подумала Сюзан, и какой сдержанный; как это на него похоже – найти предлог и оставить их на минуту вдвоем. Она стояла у стола, где рисовала, Фрэнк – у двери. Он смотрел на нее очень пристально.
– Ну вот, Фрэнк, – сказала она.
– Ну вот, миссис Уорд.
– Нам будет вас не хватать.
– Будет ли?
– И вы еще спрашиваете? Без вас наступит серость и убожество. Детям станет одиноко.
– Только детям?
– И нам… и мне. – Она усмехнулась – всего-навсего глоток воздуха. – Мне будет не хватать вашей мандолины на берегу реки.
– Что ж, если это все, чего вам будет не хватать…
Она попробовала развеять его угрюмость улыбкой.
– Мне будет не хватать наших разговоров – с кем теперь я буду обсуждать книги? Мне будет не хватать наших сеансов рисования. Ведь нам весело было, правда? Мы хорошо проводили время. И еще проведем.
Он шагнул к ней, и в какой‑то панике из‑за того, к чему его – только его, или ее тоже? – могут подтолкнуть чувства, она схватила со стола неоконченный рисунок. Фрэнк и Олли поят лошадей у реки. Гибкий высоченный Фрэнк наклонился к мальчику, слушая его, а тот, подняв к нему лицо, что‑то рассказывает или спрашивает. От двух фигур веяло доверием. Лошади тянули шеи к воде. Это мог быть любой момент, случайно выхваченный из двух с лишним лет. Держа блокнот между собой и Фрэнком, чтобы – что? отвлечь его им? узнать его мнение? сделать прощальный подарок? отгородиться? – она смотрела на него в смятении, почти в страхе.
Он встал на расстоянии протянутой руки. Она так часто его рисовала, что могла нарисовать с закрытыми глазами. Десятки раз старалась передать особую теплую вглядчивость его глаз. Сейчас они попросту пылали, уставясь на нее. Она ожидала от него поцелуя; тогда она поцелует его в ответ, сердечно и половинчато потворствуя ему.
Его руки были опущены, висели по бокам. Он сказал:
– Пора уже мне было выметаться. Давно пора.
– Не говорите так. Вы еще вернетесь.
– Как знать.
– О, Фрэнк, вы непременно вернетесь! Вы должны! Когда нам наконец улыбнется удача, вы вернетесь, все вместе построите канал, и мы опять будем счастливая семья.
– Счастливая семья, – повторил Фрэнк. Его взгляд изменил направление, и она в остром смятении поняла, что он смотрит прямо на ее выпуклый живот. – Которая увеличится, – сказал он.
Кровь жарко бросилась ей в лицо. Она настолько по‑семейному относилась и к нему, и к Уайли, что даже не пыталась, как поступила бы скромная женщина в городе, скрыть от него свою беременность. Да и как бы она могла, видясь с ним постоянно, завтракая, обедая и ужиная с ним, рисуя его? Она опустила голову и сказала его сапогам:
– Первый раз за все время я услышала от вас что‑то неджентльменское.
Он ответил не сразу.
– Тогда простите меня, – промолвил он наконец. – Но… вы думаете, легко мужчине… у которого неисцелимая болезнь… видеть…
Она подняла глаза. Его взгляд жег и иссушал ее, но она поневоле спросила:
– Что видеть?
– Вас, – сказал Фрэнк. – Видеть это… подтверждение… того, насколько вы принадлежите другому.
– У меня уже есть дети.
– Но они рождались не при мне!
Она приложила ладонь к пламенеющему лицу и повернулась к нему спиной, словно избавляя бугрящийся живот от свирепой хватки его глаз. Через несколько секунд послышались его шаги к выходу. Она не оборачивалась, молчала, но стояла с опущенной головой, крепко прикусив губу.
