Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Но, пока они там жили, это была небезнадежная борьба, это не было проигранное дело, и на время они получили там уголок Рая.
Рай был в три этажа. Верхний поднимался от кромки каньона по высоким полынным склонам к рощам осин и сосен, к горным лугам, к холодным озерам и речкам предгорий. Средний – округлая площадка в боковом ущелье, где тек ручеек и где стояли их постройки и был разбит огород. Нижний – берег реки.
Чуть пониже устья их бокового ущелья утесы стискивали реку, и подле одной из стен из воды выступала остроконечная скала Эрроурок – Скала стрел, – в расщелину которой индейцы якобы стреляли из луков, чтобы то ли задабривать, то ли устрашать духов. Каменные осыпи частично запрудили реку и выше по течению создали омут, ниже – быстрину. Если не считать периодов очень высокой воды, омут был тихим, его гравийный берег служил им передним двором. В этот природный водоем, предшественник куда более обширного, который они намеревались в итоге тут сотворить, во время весеннего паводка приносило спиленные стволы, а следом в остроносых лодках плыли лесозаготовители. Если им самим нужны были стойки для забора или брёвна, они могли отправиться в своей черной лодке под названием “Пастор”, загарпунить нужное киркой и вытащить на берег. В этом омуте они ловили себе завтрак, дети шлепали по краю и извлекали из‑под камней раков, молодые помощники плавали в ледяной воде, когда дамы еще не встали или уже легли. Пять лет их вечерние костры бросали красные отсветы на лавовые утесы, притрагивались тайной бренности к речному потоку, выхватывали из темноты треугольник палатки как знак человеческой целеустремленности. Даже при низкой воде от быстрины внизу беспрестанно шел ровный бормочущий шум.
На берегу, пока все были вместе, вечерами они совещались, пели, беседовали. Много планов зародилось у их костров, много надежд утекло по реке и прибыло сызнова по ней же. На время дедушка получил здесь все, чего искал на Западе, – свободу, деятельную жизнь под открытым небом, волнующую перспективу построить нечто значительное.
В старом бабушкином фотоальбоме с йеллоустоунским медведем на обложке есть снимок дедушки, его помощников и Кайзера-сына, приехавшего изучить на месте ирригационный проект, который рассматривала его семья. Они стоят на берегу, позади них, опустив головы, ждут верховые лошади и вьючная лошадь с грузом, на заднем плане кусочек реки и черная колонна Эрроурок. В самом низу, явно по прошествии времени, бабушка белыми чернилами, аккуратными печатными буквами – ничего похожего на ее обычную скоропись – вывела: “Так выглядела Надежда. Авг. 1883”.
Надежда очень молода на вид, достаточно молода, чтобы вселить сомнения и в менее осторожных людей, чем Кайзеры. Сам Кайзер-младший – человек, от чьего слова зависит их будущее, – безусый парень. Уайли еще моложе, ему всего двадцать три, но он важен для них, потому что, оказывается, он учился с молодым Кайзером в Школе святого Павла, и здесь, в этом уголке среди западных гор, они мгновенно сдружились. Сарджент – темные бакенбарды и усы – выглядит молодым актером, изображающим средний возраст, и он улыбается в аппарат или, может быть, фотографирующему, то есть бабушке, улыбкой человека, который наблюдает за игрой дорогих ему детей. Сам же Командир в пробковом шлеме, который он где‑то выкопал, вероятно, для того, чтобы произвести впечатление на гостя из мира капитала, выглядит почти таким же молодым, как остальные, до того молодым, что мне нелегко узнать в нем дедушку. Кожа темная от загара, глаза – очень светлые. Он тоже улыбается в объектив – молодой атлет с сильным протяженным телом и открытым лицом. Но вместе с тем и “пака саиб”, истинный джентльмен и колонизатор, покоритель хребта Сотус, готовый убедительно доказать осторожным обладателям тугих кошельков, что его план осуществим и что автор плана, сколь бы молод на вид он ни был, человек умелый, опытный и здравомыслящий.
Мне печально видеть его таким молодым и полным решимости, готовым сесть в седло и отправиться в будущее восемьдесят с лишним лет назад.
Перескакиваю через то лето, в которое мало что произошло, помимо хода времени, в прохладный сентябрьский вечер 1883‑го. Вчетвером они сидели на берегу вокруг большого костра. Под широкой небесной рекой водная река несла свои влажные плески, скользила меж скал, а выше и вдоль нее, овевая галечный берег, обдувая углы из обветренного камня, текла река холодного воздуха, который всасывало в тягу костра и взметывало искрами, приумножавшими звезды. У Сюзан от дуновений коченела шея под затылком, и она подняла воротник овчинной куртки Оливера и крепче закутала голову в ребосо.
Подсвеченное от огня красным, перечеркнутое темными тенями травы, виднелось начало их тропы вверх по ущелью, туда, где на фоне мрака оранжево светилась кухонная палатка Вэна. По другую сторону костра поблескивала, будто рыбья чешуя, прибрежная галька, омытая чем‑то светящимся и незримым. Ветер, дувший вдоль каньона, приглушал своим шумом речную быстрину до еле слышного бормотания. Они сидели, обхватив свои колени, и удрученно хмурились, глядя на огонь.
Я неплохо представляю себе это зрительно, потому что чуть позже бабушка нарисовала свою тройку мужчин в таком положении для графической серии “Жизнь на Дальнем Западе”, которую я считаю лучшим из всего, что она сделала, превосходящим даже мексиканские работы. Я прочел на днях у одного историка искусства, что эти ее вещи – “великолепные образчики из золотого века ксилографической иллюстрации”. Этот рисунок она озаглавила “Золотоискатели” и снабдила строфой из Брета Гарта:
В час уныния они и правда могли сойти за уставших и больных авантюристов-золотоискателей. Они упорно работали и крепко надеялись, и их разочарование было под стать их надеждам. Но намек на тягу к обогащению принижает их. Они не были авантюристами в погоне за деньгами – именно это отвращало дедушку в горнодобывающем бизнесе. Они были творцы и деятели, они хотели превратить дикий край в цивилизованное место. Я полагаю, что они ошибались, что вся их цивилизация была ошибочной, – но в них не было ничего низкого и жадного, ровно наоборот. Любой из них, будь его воля, предпочел бы бедность и осуществление проекта – богатству и его провалу. Примерно так была настроена Сюзан, когда возвысила голос над одинокими поздними звуками костра и ветра:
– Ну что же! Кайзеры не единственные люди с деньгами.
Нет, сказали они. Конечно, нет. Разумеется.
– Генерал Томпкинс предпринимает усилия. Уже завтра может прийти телеграмма.
– Даже если придет, пользы от нее в этом году уже не будет, – сказал Оливер. – Сезон для работ прошел.
– Есть что‑нибудь, чем бы вы могли заняться зимой?
Фрэнк Сарджент обтряс свои пыльные сапоги – громкий, нетерпеливый звук.
– Почему просто самим, вчетвером, не начать копать канал? – спросил он.
– Потому что не надо выставлять себя на посмешище, – сказал Оливер. – Если бы мы уже начали, то могли бы продолжать до Рождества. Но сейчас начинать нет смысла. Вчетвером, с парой лошадей и с одним прицепным скрепером.
– Пусть так, но хотя бы вы можете за зиму получше все спланировать, – сказала Сюзан.
Щуря глаза, он поверх костра улыбнулся ей медленной улыбкой.
– Этим мы уже более чем обеспечены. Впрочем, есть одно, чем можно зимой заняться.
– Что?
– Ждать.
Засмеялись. Подбросили в костер палок, туда же летели камешки. Ежась в куртке, где ее пальцы сильно не доставали до отверстий рукавов, слушая потаенные звуки реки, глядя, как свет колышется на утесе за профилем Фрэнка Сарджента, Сюзан проверяла слово на вкус, и он ей не нравился. Ждать. С тех пор как Оливер приехал на Восток, чтобы увлечь ее своим проектом, они мало что делали другого. Она вспомнила, как он встал над корзиной, где спала их дочка трех недель от роду, и заявил, что так же уверен в успехе, как она в том, что сумеет вырастить из нее взрослую женщину. Бетси было сейчас два года и месяц. Их домом стал этот дикий каньон, их очагом – берег реки, их надежды были все так же далеки от исполнения. Даже дальше: тогда их поддерживали Поуп и Коул, теперь – никто.
