Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Далее по направлению к Бодмину они ехали в относительной тишине. Кое у кого из их друзей в машинах были радиоприемники, но в Моррисе водились только карты и альбом для зарисовок, принадлежавший Рейчел, и красный клетчатый плед для пикников, пахнувший пляжем и водорослями.
Рейчел не была мамочкой, и уж конечно, не была похожа на даму с Пшеничной Соломкой. Он думал, что совершенно не похоже, чтобы она скучала по нему и хотела обнять. Иногда, особенно если она рисовала, она едва ли замечала, есть ли ты рядом или нет. А когда она сердилась, становилось действительно страшно. Она никогда их не шлепала и не била — Энтони говорил, что так не правильно, а это означало, что не по-квакерски — но она вместо этого кричала и швыряла всем, что попадалось под руку.
Хотя, когда она бывала счастлива, оно того стоило. Когда она была счастлива, то это лучше любой дурацкой мамочки — как будто твоя ровесница, как сестра, но такая сестра, которая могла посадить тебя в машину и сказать: «Давай убежим, давай не пойдем сегодня в школу». Когда она бывала счастлива и делала такие вещи, как, к примеру, брала Гарфилда покататься на поезде или на долгую прогулку, когда он должен быть в школе или идти к зубному врачу ставить пломбу, Энтони сердился, но она сердилась еще больше, а потом смеялись над Энтони. А это вызывало шок, потому что он совсем не такой, над кем можно посмеяться, потому что он — учитель.
Став старше, Гарфилд, возможно, окажется на уроках английского в школе Хамфри Дэви в классе у Энтони, и вот этого-то он втайне ужасно боялся, потому что он ведь не будет знать, как вести себя и предполагал, что отсюда возникнут проблемы с другими мальчиками. У отца наверняка есть прозвище, к примеру, Рыбья морда, или Чокнутый, или Доктор Смерть, и все мальчики так его называют. Это было бы так страшно, что он даже подумывал, а не провалить ли ему «Одиннадцать-плюс» нарочно, чтобы пойти потом в другую школу, плохую, где будет полно таких мальчиков, как Стив Педни, который никогда не пользуется носовым платком. Но это было бы не по-квакерски.
В последнее время он перестал регулярно ходить в воскресную школу. Вместо этого он иногда сидел со взрослыми на собрании. Могущество молчания производило на него сильное впечатление, и часто мысли его занимали рассуждения на тему — что же такое по-квакерски, а что нет. Хотеть больше карманных денег теперь, когда он стал старше, было не по-квакерски. А вот хорошо вести себя со Стивом Педни, хотя другие этого не делали, — как раз то, что надо. Во всех нас есть немного Бога и Добра, даже в Стиве Педни — как крошечные свечечки, которые невозможно задуть, как ни старайся, каким бы усталым и плохим ты ни был, и когда сидишь с другими в тишине, нужно думать об этой свечке и стараться сделать так, чтобы она светила ярче. Или тебе следовало думать о людях, которым это нужно, и не только о Стиве Педни, но и о детях в Африке или Рейчел в больнице Св. Лоуренса. Или о своем новом маленьком братике, Хедли, насчет которого ты вовсе не уверен, что он тебе сильно понравится; и представлять, что держишь их всех в таком теплом свете, исходящим от всех людей в кругу. Это была довольно тяжелая работа, немного похожая на волшебство, но он наслаждался ею. Когда у них в школе проводили собрание, и все вместе бормотали одни и те же молитвы, и все это было о Боге и об Иисусе, и все говорили совершенно одно и то же, происходящее казалось шокирующе шумным и таким казенным, что трудно было понять, ради чего это все. Энтони говорил, что ему самому решать, во что он верит, и что он сам, Энтони, верит в Господа и Иисуса, и вероятно, может назвать себя христианином, и что Рейчел совсем не такая, но что они оба верят в добро, в маленькую свечку внутри каждого человека, даже Стива Педни. И даже матери Стива Педни, которую как-то раз Гарфилд видел в Ко-Опе, у которой руки были как жареная свинина, и выглядела она просто ужасно.
Больница Св. Лоуренса была огромной; много старых больших зданий и довольно много — поменьше. Все было похоже на маленький городок за собственной стеной. На больницу совсем не похоже, потому что машины скорой помощи не ездили туда-сюда, и не было очереди людей, из которых текла кровь, или людей с трубками, прилепленными к пальцам на ногах, или с букетами цветов, чтобы дарить друзьям. Казалось, что очень тихо. О том, что это больница, можно было догадаться только потому, что там висели цветные таблички с белыми заглавными буквами, которые встречаются только в больницах. ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ — как будто кричала эта табличка. ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ОТДЕЛЕНИЯ. НАРКОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. РЕАБИЛИТАЦИОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ.
Они приехали немного рано. Посетителей пускали только с двух до четырех, поэтому, пока не придет время, им пришлось ждать в приемной и спокойно сидеть, разглядывая журналы. Кроме них ожидали еще несколько других посетителей: мужчина с книгами в корзинке, старушка с гроздьями винограда, уже выложенными на тарелку, в углу тихонько переговаривались мужчина и женщина, выглядевшие очень обеспокоенными, будто они пришли тайком, не ожидая, что там будет еще кто-то. Женщина в углу начала плакать, и Гарфилду пришлось шепнуть Морвенне не смотреть туда. Морвенна была еще слишком мала, чтобы знать про тактичность, так что он удивился, когда она не спросила громко почему — как обычно делала. Она принялась разрисовывать дамские лица в журнале «Вименс релм». Гарфилд делал вид, что читает мужской журнал «Мотор Спорт», но на самом деле смотрел на Энтони.
Обычно Энтони был очень серьезным и спокойным. Изменения в его настроении заметить было трудно, потому что их у него не было. Он всегда был одинаковым, неизменной мостовой под неустойчивой погодой Рейчел. Но сегодня он был другим, даже нервным. Он все посматривал на свои часы, как будто не доверял часам на стене над головой медсестры, и все крутил обручальное кольцо, будто хотел отвинтить себе палец.
Он уже видел ребенка раньше. Они нет. Не по-настоящему. Детям не разрешалось посещать роддом Болито из боязни, чтобы те не занесли младенцам микробы или туберкулез, поэтому Гарфилду было велено ждать на тротуаре, держа Морвенну за руку, хотя та извивалась, как рыбка, и рука у нее была вся потная, и она все время спрашивала почему. А потом Энтони появился в окне, как и обещал, и поднял ребенка.
— Смотри, — сказал Гарфилд Морвенне, — вон там, наверху. Видишь? Это ребенок. Это наш братик. Видишь?
Но она просто начала кричать Энти, Энти — так она называла Энтони. Ребенок был ей совсем не интересен. Что и не удивительно, потому что на таком расстоянии было похоже, будто Энтони просто держит сверток белого одеяла, а внутри — отбивная из молодого барашка. Когда Гарфилд спросил его, как выглядит Хедли, он ответил, что невозможно что-нибудь сказать, потому что новорожденные такие морщинистые и красненькие, и сердитые — или плачут, или спят. Так что, возможно, он беспокоился, не изменился ли Хедли к худшему. Или, возможно, его волновала болезнь в голове у Рейчел. Гарфилд посмотрел в своем словаре слово депрессия, что только сбило его с толку разговорами об атмосферных фронтах и депрессии горизонта наряду с неконтролируемой или клинической печалью.
Часы у медсестры были электрическими, как в школе, так что они не тикали. Секундная стрелка бежала по кругу так плавно, что невозможно было отсчитывать секунды с ее помощью, и создавалось впечатление, что время идет быстрее. Гарфилд уже научился возмущаться подобным во время тестов по математике. Кликала только минутная стрелка. Пока Морвенна ерзала рядом с ним, а Энтони приводил себя в состояние безмятежного спокойствия, как делал это на собраниях, он наблюдал за тем, как часы показали от пяти до двух и дошли до приводящих в бешенство двух минут третьего. Только тогда медсестра подняла маленькие часики, висевшие вверх тормашками на накрахмаленном фартуке, и объявила: «Сейчас можете войти. Только представьтесь дежурной медсестре в отделении, которое вы хотите посетить».
— А какое нам нужно отделение? — поинтересовался Гарфилд, когда они подошли к большому указателю, с перечислением всех отделений и со стрелками во всех направлениях.
