Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
— Венн! Подожди!
Кто-то уверенно дотронулся до ее плеча. Она судорожно вздохнула, и тут обнаружила, что это Хедли. Малыш Хед! Когда она спросила его, почему он здесь, а не в Лондоне, где ему самое место, у него на глаза навернулись слезы, и она тут же поняла, что Смерть использует его, чтобы добраться до нее.
— Пошли, — сказал он, после того, как попытался объяснить. — Напустим тебе хорошую горячую ванну и найдем чистую одежду — что-то из моего может подойти. А уж потом и поесть что-нибудь найдем.
Она позволила ему перевести себя обратно через дорогу и довести до террасы родителей. Она замешкалась, внезапно увидев дом при дневном свете, но он потянул ее за собой, так, как мог бы поступить ребенок, и она поняла, что смерть была и вне дома, и внутри него, и что она может с тем же успехом подчиниться.
— Нам не страшны никакие беды,[48] — вспомнилось ей.
— Я так устала, — сказала она ему. — Пожалуй, много говорить я не смогу.
— Ничего страшного. Энтони уехал в Фалмут вместе со всеми, так что мы можем просто посидеть тихонько, как тебе захочется. Ох, Венн. Я так рад.
Затем он взял ее за руку. Он был уже не тем мальчиком, которым она всегда его помнила, когда думала о нем, но мужчиной почти средних лет. Она спросила себя — а не кажется ли она ему такой же старой и незнакомой.
Они были на полпути к входной двери, как вдруг он обнял ее, почти неистово. Она обнаружила, что не может ответить ему тем же. Руки у нее будто налились свинцом, как во сне. Так что она всего лишь сказала ему:
— Знаешь, а ты дядя. У Пета был ребенок.
— Шшш, — сказал он. — Не надо. Поговорим позже. После того, как ты отдохнешь. Так много нужно тебе сказать…
Возможно, она неясно выражалась. Что иногда случалось, когда она была на спаде; в голове слова складывались прекрасно, но снаружи они просто заставляли людей смотреть изумленно или отводить взгляд.
ЭСКИЗ БЕЗ НАЗВАНИЯ
(1967?)
Восковой карандаш на бумаге
Из-за того, что использовался материал низкого качества, считается, что эта небольшая работа относится к периоду одного из принудительных пребываний Келли в ныне несуществующей больнице Св. Лоуренса в Бодмине, бывшей тогда единственной психиатрической лечебницей Корнуолла. (Когда-то она была размером с небольшой городок, в настоящее время в значительной степени разрушена или перепрофилирована под строительство элитного жилья, история болезни знаменитой пациентки либо потеряна, либо уничтожена). Дата отсутствует. Но, как известно, Келли лечилась там по поводу нервных срывов, следовавших за рождением троих из четырех ее детей — в 1962, 1965 и 1967 гг. По крайней мере, в двух срывах наличествовали попытки самоубийства, и все они почти наверняка были вызваны ее настоятельной решимостью не принимать никаких лекарств во время беременности. По горькой иронии, некоторые из самых значительных работ были созданы ею в периоды почти безумной активности — и психической нестабильности — в течение нескольких недель, предшествующих рождению каждого ребенка. Эскиз без названия (1967?) обретает предполагаемую дату создания благодаря отчетливым приметам оп-арта или стиля Бриджет Райли, когда изощренное расположение контрастирующих оттенков зеленого между квадратами оранжевого цвета заставляет их вибрировать или пульсировать. Полагают, еще одной причиной считать, что эта работа выполнена в больнице, является отсутствие каких-либо законченных больших произведений, основывающихся на этом эскизе.
(Предоставлено частным коллекционером)
«Сегодня мне семь лет, — писал Гарфилд в своем дневнике. — Мне семь, а моей сестре Морвенне все еще только три, а бейбику, у которого еще нет имени, но он мальчик, два месяца. Наша мама в больнице, так что этот день рождения будет не совсем таким, как другие, мы собираемся ехать далеко на машине, чтобы навестить ее. Увидим, что получится!»
Он ненавидел свой дневник. Это было просто мучительство. Дневник можно было закрыть на ключик, и это нравилось Гарфилду, дневник становился таинственным, потому что ни у кого не было ключа, и никто не знал, где Гарфилд его прячет. Однако дневник был рассчитан на пять лет, значит, он будет тянуться, пока ему не исполнится двенадцать, а до этого было еще так далеко. Никто так и не сумел удовлетворительно объяснить, для чего он. С дневниками на каникулах дело обстояло по-другому. О них всем все было понятно. Каждый день на каникулах нужно было засунуть в дневник или открытку, или что-нибудь еще, или оставить в нем набросок или картинку, или написать, что делал. А потом все несли их в школу в первый день рождественского семестра, и лучшие получали призы. Он жаловался на то, что на каникулах нужно было вести дневники. Но на самом деле, это было несложно, особенно если тетрадка была не слишком большой, так что открытки занимали по полстраницы. Да и длилось это всего восемь недель или даже меньше. Два месяца. И туда записывали всякое такое, что можно было показать всем, потому что потом это будут читать.
А запирающийся дневник на пять лет смахивал все-таки на маленькую совесть в дерматиновой обложке.
— Просто записывай туда свои мысли, — посоветовала ему Рейчел. — То, что тебе нравится, и то, что тебе не нравится. Не просто, что ты ел на завтрак — это скучно, но ты можешь рассказать, что делал и что ты об этом думал.
— Ну, а это зачем?
— Когда ты станешь старше, то сможешь все это прочитать и посмотреть, как ты думал, когда был маленьким.
— Но я и так запомню.
— Все не запомнишь. Ты уже забываешь.
Он старался, потому что был самым старшим — особенно сейчас, когда должен был появиться младший братик — и он должен был служить примером. Но ему было не по себе записывать всякое-разное, если только он не знал точно, что информация была верной — например, даты сражений или что изобрел Хэмфри Дэви, а что — Изамбард Кингдом Брюнель. Но чувства были не похожи на факты. И откуда было знать, заправдашние они были? Правильные?
Потом хотелось, чтобы он не записывал кое-что из того, что записал. Он думал вырвать эти странички, но не осмеливался. Вместо этого он купил специальный ластик для чернил, который нужно было капать из маленького коричневого пузырька с пластиковым аппликатором в крышке. От него забавно пахло, и он вроде бы работал, но только когда он высыхал, все равно было видно, что написано, только буквы были бледно-желтого цвета вместо нелиняющей синей шариковой ручки.
И только недавно ему пришло в голову, что можно запросто оставлять пустые дни. Поскольку единственный ключ был у него, никто и не узнает. Но он уже научился не принимать за чистую монету все, что ему преподносили. Ему сказали, что дневник был его личным, секретным — но это могло измениться. Его могут неожиданно попросить передать дневник, а тот будет не заперт на ключ, или он сам может заболеть без предупреждения, как это случалось с Рейчел, и оставить дневник незапертым, и любой проходящий мимо его комнаты сможет полистать страницы. Никто не может удержаться от того, чтобы не почитать блокнот с личными записями. Это было неправильно, но непреодолимо, он уже все понимал.
Когда Морвенна будет достаточно взрослой, чтобы вести дневник, ему придется предупредить ее, чтобы она спрятала свой дневник где-нибудь, а ему не сказала. Ей было только три года, но у нее уже проявлялось тревожащее отсутствие осторожности. Она рассказывала и показывала все. Она беспечно, не таясь, ела шоколад, мороженое или печенье, будучи беззащитной перед любой проходящей собакой, чайкой или не слишком щепетильным ребенком. Она делилась вещами с бездумной щедростью, о которой сожалела только тогда, когда бывало слишком поздно.
— Гарфи? — окликнул его Энтони. — Ты готов?
— Иду!
Он закрыл дневник, спрятал у себя под матрасом, сунул руку в камин в своей спальне и припрятал ключ на закопченной полочке в дымоходе. Затем он быстро спустился в прихожую, где Энтони застегивал на Морвенне вязаную кофту.
