Вино веры (ЛП) - Кейн Рэйчел (читать книги .txt) 📗

Роксанна Лонгстрит (Рэйчел Кейн)

Вино веры

Информация о переводе:

Перевод: bitari

Перевод сайта  http://www.diary.ru/~bitari и группы https://vk.com/storehouseofhampire

***

Она была ещё молода, но я знала, кем она может стать — это было очевидно с первого взгляда. Никто не смог бы забыть эти невероятные глаза.

Её звали Эме Семпл МакФерсон, и она, как считали люди, была пророчицей.

Рабочим потребовалось целых полдня, чтобы установить палатку, в которой я ждала её выступления. Новую палатку — что само по себе удивительно: найти во времена бушующей войны новую палатку любого размера было просто невозможно.

Не хватало не только палаток: сколько я не вглядывалась в огромную и всё ещё растущую толпу, я видела только женщин, стариков и детей. Я смешалась с ними, как и намеревалась — седовласая дама в возрасте, одетая хорошо (как мне нравилось считать), но не напоказ. Возраст и женственность придавали мне аристократичности, благодаря которой никто из толпы не пытался оттолкнуть меня ради лучшего обзора.

Я никогда не отличалась хорошими манерами, зато отлично умела использовать чужое воспитание в своих интересах.

Я приехала в Филадельфийскую глубинку, следуя за слухами: «Сестра Эме говорит голосом Бога», — так утверждали люди. «Она исцеляет Его руками». Я скептично ожидала вечера теплых банальностей. Таково было сейчас христианство — пьянящее молодое вино моей юности превратилось в молоко, подходящее для грудных детей. Я ходила в тени крестов с висящими на них мучениками и не собиралась учиться любить молоко.

Вокруг меня гудели голоса. Фермер слева беспокоился за свою дочь, больную лихорадкой — не жутким и всё ещё свирепствующим гриппом, поспешно добавил он. Он слушал медицинские советы молодой толстушки и её сухопарого мужа. Если кто-то и надеялся, что я присоединюсь к беседе, они были достаточно любезны, чтобы не требовать этого; я наблюдала и ждала. Сестра Эме пассивно сидела с закрытыми глазами, пока её помощники перешёптывались неподалёку, пронзая толпу взглядами и проверяя время по карманным часам.

Наконец ждать дальше стало просто небезопасно. Толпа забила палатку до предела: бесформенный бормочущий зверь с тысячью голов. Так много лет прошло с тех пор, как я была частью такой толпы — тогда я стояла далеко позади и слова звучали слабо, но ясно в тишине. Пять тысяч человек собрались в тот день. Иногда я всё ещё могла вспомнить звук его голоса или козлиную вонь от слишком плотно сбившихся людей. Ничто в моей жизни никогда не вернётся вспять.

Сестра Эме поднялась и вышла вперед, подняв руки и не открывая плотно зажмуренных глаз. Толпа слегка притихла, реагируя на электризующее присутствие, надвигающееся как гроза. Я чувствовала его жар с того места, где стояла. На этот раз никакого мошенничества. Никакого лжепророка.

Она стояла с поднятыми руками, напряженно дрожа, как будто держась за невидимую стойку, страдая во славу Божью. Люди затихли, а затем и вовсе испуганно замолчали. Боялись ли они? Кажется, я начала. Моя жизнь стала удобной и обыденной, но она и огонь в её глазах вновь разорвали её в клочья. Этого я и жаждала и боялась. Искра света в долгой привычной тьме.

На ней было простое белое платье строгого покроя. Тёмные волосы уложены в консервативный пучок; никаких драгоценностей, кроме обручального кольца. Обычная женщина, если не считать сияния её лица.

Оно ослепляло, теперь, когда она отдалась экстазу Бога.

Эффект от её пока ещё безмолвной мольбы заставил толпу зашептать собственные молитвы. Старуха с фотографией сына, которая стояла рядом со мной, плакала в рваный носовой платок. Она приехала просить благословения для него.

Часом ранее я любезно сказала бы, что это бесполезно. Но…

Но.

Сестра Эме опустила руки; её глаза раскрылись, и были они дикими глазами святого, настолько полными любви, что приобретали силу рока.

Она заговорила.

Я не могу вспомнить о чём: это были не слова, слова были прежде. Это была обнажённая и ужасающая красота её веры. Её голос был мечом, пронзающим каждого человека в палатке; некоторые падали на колени и заливались слезами. Она сияла так ярко, что словно солнце обжигала мои глаза, стук её сердца барабанным боем пульсировал в моих ушах. Она вспотела во время речи, и её белое платье обнимало порозовевшую кожу словно рука любовника. Она металась по платформе как дикий зверь, и кричала о своей боли, о боли Бога, о своей любви, о любви Бога.

Видимо, беда надвигалась какое-то время, прежде чем рябь неприятностей достигла переднего ряда и вытряхнула меня из транса. Сестра Эме замолчала и обернулась назад. Мир вновь стал тусклым, плоским и пыльным на вкус, полным криков и воплей. Группа юнцов (шокирующее большая) вклинилась в толпу, пробивая себе путь к сцене.

Миссис Дад, жена зеленщика, предупреждала меня о католиках, протестующих против подобных собраний, но эти молодые люди выглядели гораздо опаснее. У них был праведный вид мужчин, приготовившихся к насилию. И они шли прямо на меня. Я посмотрела в сторону выхода: далековато, но я смогу пробиться наружу, если потребуется. Не хотелось бы застрять посреди бойни, которая, несомненно, может начаться в любой момент. Мальчики брали свою жизнь в свои руки. Они понятия не имели ни как именно сестра Эме контролирует своих людей, ни на что эти люди способны ради её защиты.

Их лидер, темноволосый розовощекий мальчишка, поднял руку, указал на сестру Эме, и выкрикнул: «Шлюха!» Остальные юнцы подхватили этот боевой клич и замахали самодельным оружием — узловатыми дубинками, кустарными кастетами, ботинками, кулаками. Толпа попятилась, толкнув меня в объятья худого старика с узким лицом банкира.

Сестра Эме стояла, сияя от пота и ореола своей страсти как фарфоровая статуя, и с расстроенным видом глядела на них. Несколько человек просочилось к выходу; в воздухе витал дух любопытства и ожидания. Огорченный слабой реакцией, один из мальчишек врезал дубинкой по ребрам фермера, который приехал помолиться за свою дочь; старик с криком рухнул. Я осталась на месте, не собираясь бежать, но твёрдо уверенная, что увижу крушение недавнего великолепия. Пророки были хрупкими созданиями; они появлялись и исчезали в тот же день.

А затем сестра Эме произнесла холодным ясным голосом, донёсшимся до каждого уха:

— Встаньте на колени и молитесь, братья и сестры. Встаньте на колени и молитесь, чтобы наши беды исчезли.

Я осталась стоять, ждать, смотреть на её лицо. Рядом со мной плачущая мать сжала фотографию сына и с трудом опустилась на землю. Позади звучал шелест ткани и скрип протестующих суставов.

Вся толпа в едином порыве преклонила колени. Я опустилась одной из последних и молитвенно сложила руки, чуть повернув голову так, чтобы краем глаза наблюдать за реакцией хулиганов.

Они единственные остались на ногах и их это определённо нервировало. Они вертелись волчком, выискивая, с кем бы подраться. Дальний справа мальчишка с воплем ярости обрушил свою дубинку на голову женщины средних лет. Она упала рядом с пожилым мужчиной в пошитом на заказ костюме. Парень разбил ему лицо, пнул, снова ударил женщину, затем молодую девушку. Никто не поднялся, чтобы дать сдачи. Он яростно заорал: «Трусы, трусы, трусы!», и тяжело дыша, замер посреди созданного им хаоса.

Сестра Эме закрыла глаза и начала танцевать. Я повернулась к ней, застигнутая врасплох, неспособная оторвать взгляд. Её бедра медленно покачивались, плечи выписывали кривые, руки взмыли вверх и понесли движение к небу. Это было завораживающе, пугающе чувственно, как будто её тело подчинялось иной силе. Она начала медленно поворачиваться, следуя за ритмом слышимой лишь ей одной мелодии.

Её мучители застыли столбом с широко распахнутыми глазами и выпустили из пальцев позабытое оружие. Мы все были в её власти, пойманные в ловушку извивами её тела, изгибами её бёдер, медленным кружением её ног. Я закрыла глаза, но всё равно видела её, слышала её, чувствовала, как она движется.