Наталья - Минчин Александр (библиотека электронных книг .txt, .fb2) 📗
— Ой, снег на улице! — воскликнула Лина.
— Сейчас уже меньше, была вообще пурга.
— А как мы домой доберемся? — спросила Лина. — Там от метро идти надо.
— На такси, — сказал я. Б. покосился на меня и пробормотал что-то типа фразы, которую я хорошо знал:
— Херов Ротшильд.
— Чего? — не поняла Лина.
— Это я так, про себя. — Он улыбнулся мне.
Как раз у «Интуриста» остановилось такси, которое я с ходу бросился занимать. «Ловить» — это называется. Хорошее слово.
— На Таганку, — нагнулся к двери я.
— Два счетчика, — прохрипел прокуренный голос, не глядя в мою сторону.
— Три, — в шутку ответил я.
Он даже обернулся:
— Что, правда?
— Ты сам сказал два, твоя вина.
— Ладно, садись, холодно.
Я отклонился:
— Боря!
Он не заставил себя ждать, через мгновение он и Лина сидели на задних сиденьях.
— Жуткий снег, — сказала Лина, — и это конец марта.
— Зима не хочет сдаваться. Да, Санчик? Чай дома хоть есть?
— Есть, товарищ командир!
— Лина тебе трюфели купила.
Сидели и пили чай с трюфелями очень поздно, до половины первого. Я чаевал бы и дольше, хоть до рассвета, тогда скорей приедет Наталья. Но Лина хотела спать, она устала от впечатлений, и брат повел ее укладывать: на ночь.
Она приехала утром, когда я, правда, спал. Проснувшись ночью, я оставил дверь открытой, плотно притворив. Я не слышал, как она вошла, я только почувствовал ее прохладное тело, прикасающееся к моему.
— Санечка, — тихо шепнули ее губы.
— Да, Наталья.
— Я пришла.
— Я очень рад…
— Ты такой горячий, ты не заболел, Саня?
— Нет, наверно. Я спал, свернувшись клубочком.
— Я знаю, ты всегда так спишь, в клубочек.
— Откуда?
Она обняла мою шею голой рукой.
— Совсем случайно, Саня, подглядела когда-то, — и тихо засмеялась.
Я нашел ее губы. Они были припухшими со вчера; они были прохладными. Потом они стали горячими. Она обняла мою спину и стала гладить ее сверху вниз. Странная истома начала охватывать меня: у нее необыкновенно нежные руки, пальцы.
Ее грудь дышала возбужденно.
Мы не касались друг друга тысячелетия.
— Наталья, Наталья, Наталья, — зашептал я, — я хочу, чтобы ты была моя…
— Я твоя, Санечка…
Мне не верилось, что это чудесное растворение повторится опять. Мне казалось, что этого никогда не будет.
Она была странна в любви. После моего первого прикосновения к ее груди она как будто полностью выключалась и пребывала в полузабытьи, полуотключенности. Она уходила куда-то в одной ей доступные глубины и пребывала там до конца конца. Лишь легкий стон или необыкновенные восклицания говорили, что она жива. Единственно, что она делала, чувствуя такт моего тела, — бессознательно отвечала, внимая его ритму. Потом ее тело дергалось, дрожа в конвульсии, окончательно слившись с моим, и я успокаивался, понимая, что она удовлетворена, что она получила удовольствие от нашего соприкасания, слияния и что наслаждался не я один.
Потом она лежала и медленно, очень долго не приходила в себя. Я ждал, слушая каждый оттенок ее легкого дыхания. Когда она открывала глаза, то было видно по опьянению в них, что она еще не пришла окончательно в себя, не вернулась, и где-то там в глубине еще что-то дочувствует, переживая уходящее возбуждение конца, и не осознает полностью, что сейчас это кончилось.
Я целую ее глаза, и под этими поцелуями, как только она отвечала и сильно обнимала меня, я понимал: она вернулась.
— Спасибо, Санечка, — иногда говорила она.
Или:
— Я так счастлива.
А иногда она ничего не говорила и просто с удивлением (почти изумлением) смотрела на меня и касалась рукой моего тела, будто не веря, что это я и я это сделал.
Ей вообще никогда не верилось, что это кончилось и нужна остановка. И она вопросительно смотрела на меня. Потом понимала и улыбалась.
Раз она мне сказала, что, как только она приходит в себя и возвращается оттуда обратно, она опять готова принять и опять хочет раствориться со мной, уйдя в глубины своего не сознания, а только чувствования.
Когда она смотрела на меня вопросительно и неожиданно улыбалась, я вдруг смущался и, наклоняясь над ней, полуотворачивался.
— Эх, Саня, Саня… — говорила она.
— Я понимаю, Наталья… Я хочу все время, я хочу, чтобы ты без пауз принадлежала… но эта физиология, несчастная…
— Откуда ты знаешь, что это такое?
— Папа сказал…
И мы смеялись с ней вместе, долго, безостановочно.
Я не заметил, как мы уснули. Проснулась первой, по-моему, она.
— Ты не спишь, Санечка?
— Сплю, — я уткнулся лицом в ее грудь.
— Я так чудесно выспалась, и так спокойно внутри и прекрасно.
— Ну, твоему горю легко помочь.
— Какому?
— Сделать, чтобы было не спокойно.
— А будет прекрасно?.. — шепчет она.
— Ты хочешь?
— Я всегда хочу… тебя…
Все исчезает, звуки уплывают, уносятся, растворяются. Слышно лишь ее постанывание.
Моя рука касается ее плеча.
— Что это, Саня?
— А?
Она держит мою руку своей рукой.
— Повязка, — отвечаю я.
— Санечка… — она берет и целует мою руку и повязку. — Мой родной… пообещай мне, что ты никогда этого не будешь делать, никогда. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь.
Я быстро шепчу ей в ухо:
— Оставь его, останься навсегда…
— Я не поняла, Саня. — Она не расслышала, так как я языком касался внутренности ее уха, специально.
— Ничего, я сказал, что ты мне… нужна.
— Ты даешь мне слово? Я тебе всегда верю.
— Да…
— Что бы ни случилось, никогда, даже если мы рас… — она обрывается, — у тебя же есть родители, мама. Я знаю, что ты для нее значишь.
— Хорошо, я сделаю, э-э, то есть не буду делать.
Она молчит, о чем-то думая.
— Значит, это может быть, что мы рас… станемся, Наталья?
— Я не знаю ничего, кто может сказать о завтра, это жизнь. Но обещай мне ничего не делать, пусть это будет… ради меня.
— Впечатление, что ты готовишь меня.
— Что ты, — она быстро подносит мою руку к губам и целует ее, — я не смогу без тебя, ты мне нужен.
Я успокаиваюсь, глубоко-глубоко вздыхая. Я верю ее словам, она бы зря не говорила. Зачем говорить напрасно, если я не спрашивал, успокаиваю я себя.
Она держит теперь мою руку прижатой к лицу и тихо гладит по своей щеке.
— Наталья?
— Да, Санечка.
— Давай поцелуемся.
И ее рот проникает в мой, успокаивается и устраивается в нем. Языки касаются. Тела сжимаются в объятии. Я знаю, пройдет минута, и она выключится, перенесясь в подсознание чувственности и чувства, и так будет принимать меня, внутрь.
Мы лежим безмолвно, отдыхая, она плавно ведет рукой по линиям моего тела, рёбра, живот, ноги…
— Ты хочешь курить, Санечка?
— Очень, но я не хочу вставать от тебя.
Она плавно отстраняется и тихо выскальзывает из-под меня.
— Я привезла много сигарет, которые тебе нравятся.
Она выкладывает что-то из сумки на поверхность стола. Шелест, шорох, звук нераспечатанной пачки, распечатываемой, вспыхивает огонек и гаснет.
Она ложится возле меня.
— На, Саня.
Я курю, а она глядит на меня, или мне это кажется. Ее голова лежит на моей руке, и волосы разметались по подушке. Какие пепельные волосы.
— Саня… Санечка.
Я выдыхаю дым.
— А когда ты докуришь, ты поцелуешь меня?
— Я могу это сделать, не докуривая.
— Нет, ты кури, пожалуйста, а я буду с нетерпением ждать, когда ты закончишь…
— Ох, Наталья, — я улыбаюсь.
Пепел куда-то сбрасывается…
Потом, позже, она одевается медленно, не спеша, очень нехотя.
— Я не хочу уходить, Санечка.
— Оставайся.
— Папа к шести должен вернуться, я кормить его должна.
— А где он?
— Он на заседании какой-то комиссии генштаба. Я тебе говорила, он по делам прилетел на три дня.
