Наталья - Минчин Александр (библиотека электронных книг .txt, .fb2) 📗
— Санечка, милый, я не знала, что это так мучительно для тебя, так больно. Ты мне никогда не показывал, ничего, я не представляла даже, что это так подействует на тебя, я больше не буду никогда, я тебе клянусь, ни из-за чего, так долго не видеть тебя.
Я кивнул.
— Саня?..
— Да, Наталья.
— Ты на меня очень обиделся?
— Я не могу на тебя обижаться.
— Почему ты… это сделал?
— Я ничего не делал, это случайно.
— Ты не хочешь меня поцеловать, я очень плохая, да?
Я поворачиваюсь. (Наши глаза замирают, погружаясь друг в друга.) Я наклоняюсь, и губы в истоме сливаются в долгом поцелуе.
Мы сидим, уже стемнело, от воды дует холодом.
— Тебе холодно?
— Привстань на секунду.
Она встает, я отпахиваю длинную полу пальто и стелю на каменную скамейку, чтобы она могла сесть; она садится и прижимается ко мне.
— Спасибо, Санечка, так тепло. У тебя такая горячая шея, — она целует мою шею и утыкается носом, оставшись там.
Сначала было непонятно. Чего-то шумело, грозило, шипело, а потом как хлынет, как из ведра. Я такого сильного, проливного дождя уже сто лет не видел. Просто отвесной темной крепостью стоял.
— Саня, я боюсь, — она вся прижалась ко мне и вправду вздрагивала.
— Что ты, Наталья, это же дождь.
Она опять вздрогнула от нового раската падающих небесных хлябей.
— Я знаю, но какой-то он очень сильный, хлесткий, хлещущий, кажется, что мы отсюда никогда не вырвемся.
Правда, если бы мы находились не под мостом, промокли бы до нутра.
Сверкнула молния, дождь-ливень припустил с новой силой. Шумнее.
— Саня! Поцелуй меня, мне страшно.
Я целовал ее лицо, покрывая его несильными поцелуями, а она обняла мою голову и не отпускала ее, и только подставляла мне разные стороны своего лица, шеи, затылка. Она никогда не была такой, я никогда не видел ее такой: какой-то растерянной, испуганной, возбужденно дрожащей.
Дождь стал в ровную стену и теперь лил мерно с неба. Темнота была такая, что я даже не видел фонарей, и были ли они вообще.
Наталья неожиданно успокоилась и затихла. Казалось, она заснула или нечаянно задремала, глубоко задумавшись. Ее губы коснулись моего уха, и она прошептала:
— Санечка, уже поздно, меня ждет папа. Я сказала, что только на час, а прошло уж, наверно, два или три. Я завтра приеду… Санечка. — Она коснулась языком моего уха и вдохнула в него так, что у меня на секунду закружилась голова.
— Поймать машину?
— Разве мы не пойдем вместе?
— Ты вся промокнешь.
— Я не сахарная, — пошутила она.
— Подожди, — я расстегнул пальто и показал ей куда.
Она кивнула. Пригнулась и нырнула под пальто, которое я навесил как тент над ней, благо оно большое.
— Теперь в ногу быстро побежали, три-четыре.
Не успел я сделать первый шаг, как она сказала:
— Саня, я сумку забыла.
Мы повернулись, на скамейке лежала оставленная сумка.
— Молодец, Наталья, — сказал я серьезно, — а там, конечно, все документы и…
— Ну, Саня… Это же оттого, что ты рядом.
— Хорошо, ныряй, побежали.
Побежали мы резво и, как ни странно, в ногу.
Машины проносились мимо и обдавали водой, бросающейся в лицо из-под колес так, что мне пришлось развернуть наш кожаный шатер спиной к дороге, спасаясь им как укрытием, и на каждый шум поворачивать голову.
С Натальей какое-то сплошное везение. Через несколько минут остановилась черная «волга», да еще в такой ливень, и сразу взяла нас.
— Саня, — зашептала Наталья мне, — у тебя замечательное пальто, я ни капли не промокла, совсем сухая.
Я потрогал рукой, все было первозданно.
— Чего ты шепчешь?
— Не знаю, — она улыбнулась, мелькнувшая мимо машина осветила ее улыбку. — Спасибо тебе, Санечка, что укрыл от дождя. Ты такой заботливый…
— Я не о тебе заботился, мне пальто твое жалко было, очень красивое и тонкое.
Она даже рассмеялась от неожиданности.
Дождь стал стихать, мы ехали. Я смотрел вперед, и вдруг прямо на глазах он из мокрого превратился в белый.
— Наталья, снег!
— Самый настоящий.
— Сколько живу, никогда не видел, чтобы дождь в снег превращался.
И он повалил, повалил хлопьями, невероятно.
— Завтра метель обещали, — проронил шофер.
Я наклонился к Наталье.
— Надеюсь, ты не заблудишься, — прошептал я.
— Нет, Санечка, я не литературная. А почему ты шепчешь?
— Не знаю, — улыбнулся я, — тебе подражаю.
Теперь снег шел колкий, мелкий и, дико гонимый ветром, облеплял стекла машины, ревя и меча за окном.
— Прямо к подъезду?..
— Да. А то я не дойду. Собьюсь с пути, — она засмеялась.
— Я тебе помогу.
— Чем? Выбраться?
— Нет, сбиться.
— А, это ты можешь!..
Всю остальную часть пути мы молчали, обнявшись и задохнувшись в долгом поцелуе.
Она указала шоферу, где подъезд, и он остановился. Я инстинктивно откинулся в глубь сиденья.
— Что ты, Санечка, это не нужно, уже ни к чему. Все и так всё знают, ведь не маленькие же.
Она быстро поцеловала меня, шепнув:
— Я буду рано, не просыпайся, пока я не разбужу тебя.
Дверь захлопнулась, мелькнула ее голова в шапке и скрылась в подъезде. И чего мне, идиоту, раньше шапки не нравились. Она классно выглядит в ней.
— Куда?
— Да вроде некуда.
— Но в снегу же я не могу тебя оставить, — сказал он, и мне это понравилось.
— А сколько сейчас?
— Пять минут одиннадцатого.
О Господи, ужаснулся я про себя, так поздно. Она не знала или знала?
— Вы меня можете отвезти на Горького к театру Ермоловой?
— Поздно вообще уже.
— Я зап…
— Я понимаю, что заплатишь, — он на секунду задумался, — ну хорошо, поехали.
Внутри было тепло и уютно, а снаружи бушевала метель. Настоящая метель. Слава Богу, Наталья дома. Тихая музыка лилась из приемника. Довез он меня быстро. А первый раз в жизни мне хотелось ехать медленно, не быстро. Но все кончается (в жизни), и это понятно.
Он остановился, развернувшись на улице Горького, прямо напротив подъезда театра. Мне оставалось проскочить четыре шага.
Я достал бумажку в темноте и протянул ему.
— Спасибо.
Он развернул ее. Ну, думаю, сейчас начнется.
— Это пять, ты не ошибся?
— Нет, — ответил я.
— Это много, три достаточно, у меня сдачи нет.
Я еще не встречал таких.
— Это нормально, — говорю, — потому что до того не спрашивал сколько. И вообще за все спасибо.
Я выскочил из машины. Хлопнул дверью и через три броска в длинном, запутывающем ноги, пальто был под сводом вестибюля, ведущего в театр. Я обернулся.
Черная машина медленно тронулась, потом исчезла. Завтра она приедет, подумал я, и мне стало радостно.
— Когда кончается? — спросил я контролершу, которая с нескрываемым интересом смотрела на меня и мое одеяние.
— Через пятнадцать минут.
— Угу. Очень долго. Можете раньше закончить?
Она улыбнулась:
— От меня не зависит, ахтёры играют. Только и делают, что играют, играются меж собой. Вся жизнь у них игра. Хочешь внутрь зайти?
— А вы меня впустите?
— А чё не впустить, если спектакль кончается.
— А чего же заходить, если он кончается.
Философская бабушка. Она улыбнулась и даже хихикнула, но не рассмеялась. Странно, раньше мне легче удавалось развеселить пожилых женщин.
Я стал прогуливаться по высокому парадному, а она опять разглядывала меня.
— Что, что-нибудь не так? — спросил я.
— Да, пальто у тебя какое-то странное, с чужого плеча?..
— С родного, — ответил я.
Повалила толпа и схлынула. Они вышли последними.
— А вот и Санчик, — сказал Б., как нечто само собой разумеющееся.
— Сашенька! Как ты догадался, — засияла Лина.
— Все в порядке? — спросил брат.
— Все прекрасно и удивительно, Б.
Он улыбнулся.
Когда-то я писал письмо папе с моря и написал слово «удивительный» через «е» в начале. С тех пор они с отцом дразнили меня: «Что это прекрасно и удевительно».
