Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
И, как ни странно, но почувствовал себя немного лучше. Уходя, снова взглянул на себя. На меня смотрел измученный, осунувшийся человек с ввалившимися глазами — но чистый, каким и положено быть человеку. Совсем не тот обросший тип, что ввалился в травмпункт.
И только рука осталась прежней. Тяжелой, распухшей, пятнистой. И ничего не чувствующей.
Я оглянулся — не забыл ли выключить воду в ванной или свет, норме. Потом посмотрел на телефон и мгновенно подумал об Инне. Звонить ей было, ясное дело, некуда. Да я и не собирался огорчать ее раньше срока. Мысли позвонить родителями даже не мелькнуло. То есть, конечно, прошло быстрой тенью воспоминание о них, но звонить я не собирался.
Выйдя и заперев дверь на все замки, я поколебался несколько секунд, потом позвонил соседям.
— Кто там?… — не сразу ответил заспанный хрип дяди Кости.
— Это я… — ответил я. — Женя.
— А, Евгений… — дверь широко распахнулась. — Заходи, заходи…
Сосед стоял в голубых подштанниках, щурясь из темноты на свет тусклой лестничной лампочки.
— Вы уж простите, дядь Кось, что ночью звоню, — вздохнул я. — Но такое дело… Ранило меня в колхозе. В общем, приехал в травму, они направление дали в больницу. В двадцать третью, прямо сейчас. Так вот, дядь Кось… Инна вообще-то месяца полтора еще должна в экспедиции быть. Но если вдруг раньше времени вернется, вы уж не пугайте ее, ладно?
— А что стряслось с тобой?
— Да пустяки, — зачем-то соврал я. — Руку немножко задело… Но врач говорит — в больницу, иначе никак.
— Да, врачи, они такие, — сочувственно кивнул дядя Костя.
— Так вы уж Инне не говорите лишнего, ладно?
— Не боись, все будет сделано… В двадцать третью, говоришь?
— Да вроде.
— А отделение какое — на всякий случай?
— Отделение?… Не знаю. Хирургическое, наверное. Ладно, извините, что разбудил. Спокойной ночи!
И держась одной рукой за перила, я медленно пошел по лестнице.
— Евгений! — окликнул дядя Костя, когда я был уже внизу.
Я поднял голову.
— Ты того, Евгений!.. Держи хвост морковкой! Дальше фронта не пошлют!
— Не пошлют, не пошлют, дядя Костя, — ответил я и вышел из подъезда.
Прямо в чудесную, дышащую липами, мягкую и обворожительную — и абсолютно безразличную к моему горю летнюю ночь.
Врач приемного покоя равнодушно прочитал направление и, даже не взглянув на мою руку, принялся заполнять очередные бумажки.
— Доктор, я мне прямо сейчас будут резать? — спросил я, чувствуя озноб.
— Что резать? — переспросил он, не поднимая головы.
— Ну… руку мою. Прямо сейчас на операцию?
— Ах, руку… Нет, не сейчас. Вы думаете, это так просто: чик — и отрезать?!
Он посмотрел на меня, и я вдруг осознал, что он говорит «отрезать» как о чем-то решенном.
— Сейчас вас определят в палату. Завтра возьмут анализы. Потом созовут консилиум. Посоветуются, и тогда уже будут решать.
— А доктор в травмпункте сказал — сейчас дорог каждый час… — вспомнил я, чувствуя непонятный страх от промедления — точно боялся, что потом придется резать еще больше…
Врач не ответил. Кончил писать и позвал медсестру.
Она буркнула что-то непонятное и жестом позвала за собой. Мы прошли через темные холодные коридоры и оказались в низком, сыром помещении, где посреди разбитого кафельного пола одиноко торчала достаточно грязная на вид и очень ржавая ванна.
— Давай быстрее! — приказала сестра.
— Что — быстрее? — не понял я.
— Раздевайся и мойся.
— Зачем мне мыться? — возразил я; даже в нынешнем состоянии мне было страшно ступить в эту грязь. — Я чистый, только что дома помылся…
— Ладно. Тогда давай переодевайся и пошли в палату.
— Вот что переодеваться?
Никакой одежды тут не было.
— Как во что? Ты что — из дома пижаму не взял?
— Нет вообще-то…
— И ни тапочек, ни полотенца. Ни плошки с ложкой, ни кружки?
Я молчал. Признаться честно, дожив до двадцати четырех лет, я ни разу не лежал в больнице. И госпитальную жизнь представлял весьма смутно, по идеальным советским фильмам. Поэтому, когда собирался, мне и в голову не пришло, что надо взять что-то для переодевания, умывальные принадлежности, ложки, вилки…
— С луны свалился, что ли? — буркнула сестра.
Я молчал. Мне снова стало так плохо, что я уже готов был лечь хоть в эту облупленную ванну — лишь бы меня никто не трогал, лишь бы свернуться комочком, закрыть голову руками и провалиться куда-нибудь, где меня нет…
— Ладно, посиди тут, — проворчала сестра. — Сейчас что-нибудь найду на твой размер…
Я присел на холодный топчан. Голова кружилась, а тело казалось то легким, то тяжелым, то вообще никаким.
— На вот, примеряй!
Сестра протянула сверток застиранных до сизого цвета лохмотьев. Пижаму — вернее, две отдельных ее части, оставшиеся от разных комплектов. Штаны когда-то были полосатыми. А куртка — в крупный цветок. И то и другое порванное во многих местах, неряшливо заплатанное, к тому же на несколько размеров больше моего. На куртке имелись всего две пуговицы. В прежние времена я бы, наверное, начал возмущаться и даже острить по поводу такой одежды. Но сегодня вяло переоделся в эту рвань и молча пошел за сестрой в палату. Палата была огромной, но мне все-таки досталась койка у стены. Темноту — ведь было уже далеко за полночь — сотрясал разноголосый храп, перемежающийся бормотаниями и стонами. Страшно воняло лекарствами, грязной одеждой и еще чем-то, невыразимо больничным, нагоняющим мутную тоску.
Я откинул тонкое колючее одеяло и опустился на кровать, не чувствуя измученного тела. Почти сразу подошла другая сестра — помоложе и не такая сердитая — и что-то мне вколола. Наверное, это не снотворное и не простое обезболивающее, а какой-то настоящий наркотик. Потому что голова моя сразу куда-то поплыла, но не так, как было в бреду, а совсем по-иному. Я лежал на провисшей и в то же время жесткой койке, и прекрасно понимал, что нахожусь в больничной палате, где храпят кругом многочисленные соседи. И в то же время существовал второй, параллельный, проходящий сквозь меня мир. Который был совершенно иным, а главное — мог изменяться по моему желанию. Мне вдруг захотелось, чтобы постель стала качаться — показалось, что так я смогу уснуть. И странное дело — все оставалось неподвижным, но я чувствовал, как кровать тихо колышется подо мной. Потом мне надоело лежать на больничной койке и почему-то захотелось на корабль. И я тут же оказался на корабле. Он покачивался на небольшой волне, и я покачивался вместе с ним, лежа на большом, мягком и уютном диване. Единственным, что мешало, был храп соседей по палате, который врывался даже в призрачный несуществующий мир. Я захотел убрать этот шум — и тут же открылся иллюминатор, и ко мне в каюту — я лежал именно в капитанской каюте — заглушая все иные звуки, влился мощный плеск волны под бортом. Я лениво думал — чего же мне хочется еще… Между тем один из моих соседей проснулся, застонал сильнее обычного, и стал шарить в поисках чего-то на стене. Я был и там и здесь, и услышал, как в коридоре зазвенел далекий звонок. Через несколько минут в палату вошла заспанная медсестра. Хочу женщину, — понял я. Именно женщину — но не для того, а просто чтобы она посидела со мной. И тут же в капитанской каюте прямо из воздуха возникла женщина и, присев рядом, склонилась ко мне. У нее были черные волосы средней длины, как у Ольги, хотя на Ольгу она не походила. Хочу, чтобы волосы ее были длинными, — подумал я — в тот же момент незнакомой женщины коснулись моей горячечной кожи… Их прикосновение было жестким и шершавым и каким-то неприятно горячим. Нет… Не хочу черных, хочу светлые — они тонкие, нежные и прохладные, — подумал я, и женщина вмиг посветлела, как моя жена Инна. Но все-таки это была и не Инна. Не Вика, не Катя, вообще никто — просто желаемая мною женщина без реальных черт, вообще без лица и даже без тела; она вся состояла из белых, длинных и очень прохладных волос, которые гладили меня, отбирая болезненный жар и постепенно погружая в сон… Прежде чем уснуть, я отчетливо видел, как женщина поднялась и исчезла в темноте. Сделав, очевидно, какой-то укол моему соседу и отправившись снова спать. И в ту же секунду я сам улетел куда-то далеко.
