Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
Я осторожно протянул руку. Врач увидел ее — и я заметил, как мгновенно изменилось его лицо. Он быстро распутал посеревшие бинты, резким движением сорвал присохший конец — и я увидел свои пальцы. Огромные, распухшие, желтые… и покрытые темными пятнами. В нос ударил тошнотворный запах — дух гниения, который, как я теперь понял, сопровождал меня уже давно… да неужели это моя рука?…
— …Дышите, дышите… — из темноты донесся голос врача. — Вот, ватку нюхайте.
Глаза мои оставались открытыми, но кругом было темно. Резко пахнуло нашатырным спиртом, и все стало медленно наливаться светом. Значит, я упал в обморок. Как беременная институтка. Как глупая секретарша Люда — при виде своей же руки… Стыд и срам. Я боялся поднять глаза на доктора. Но он сделал вид, будто ничего не произошло. Только смотрел на меня с напряженным и собранным участием.
— Что это, доктор? — вырвалось у меня.
— Что, что… — он мрачно покачал головой. — Плохо дело, вот что…
Позавчера, говорите, все произошло?
— Да, позавчера. Днем. То есть даже скорее утром, — уточнил я, словно это могло иметь значение.
— Земля в рану могла попасть?
— З-земля?… — я не попадал зубом на зуб. — Не знаю. Истинный бог, не знаю. Ударило осколком ножа, который рубил траву. На траве могла быть земля. Значит, и на ноже тоже…
— Рука болела?
— Болела. Сначала. Потом почти перестала.
— Побледнение покровов было?
— Что? — не понял я.
— Ну, кожа на пальцах становилась бледной?
— А… Да, становилась. Вчера. А потом сразу стала желтой.
— Спали?
— Сегодня практически нет. Соседи по палатке говорили, всю ночь бредил. Да и днем, пока на электричку шел и пока в город ехал, сознание то и дело отключалось. И какая-то муть мерещилась… Что со мной доктор?
— Все ясно… — не слыша моего вопроса, задумчиво констатировал врач.
— Ясно все, как темная ночь… Столбняк, кстати, сделан?
— Нет, конечно.
— «Нет конечно»! — возмущенно повторил он. — Безобразие! Слов нет, одни буквы и те матерные… Куда смотрит ваш отдел охраны труда! Посылают людей черт знает куда без всякой профилактики! В колхоз вообще никого не должны без столбняка выпускать! Форменное безобразие…
— А что у вас на травмпункте пленки нет — это безобразие не форменное?
— зачем-то спросил я.
Врач отмахнулся, потом вколол мне под лопатку два очень больных укола, после чего сел за стол и начал заполнять какую-то нудную бумагу, спрашивая меня фамилию, имя отчество, возраст, место работы и жительство и множество всякой прочей ненужной чепухи. Пленки нет, — подумал я. И тут же вспомнил, как к нам в НИИ приходил страховой агент, а мы, словно маленькие дети, от него бегали, чтоб не платить пятьдесят копеек взноса. Я сам прятался в туалете. Если бы оформил договор — сейчас бы снимок сделали, да еще страховку бы получил… Знать бы заранее, как дело обернется… В комнату вошла уже виденная мною женщина; от нее страшно несло дешевым табаком. Узнав меня, она и через плечо врача заглянула в бумагу:
— Что там у него?
— Вот… — врач указал какое-то место в записи.
— Анаэробная?! — с изумлением и ужасом переспросила она и пристально посмотрела на меня. — В мирное время?!
— Да, в мирное. Все бывает, Саша. И еще не такое…
Закончив писать, он протянул мне листок:
— Вот направление на срочную госпитализацию. В двадцать третью больницу. Знаете, где она?
— Знаю… А без больницы нельзя?
— Он еще спрашивает… — грустно покачала головой женщина.
— Прямо сейчас ехать, или можно домой зайти, вещи оставить?
— Можете зайти. Приемный покой работает круглосуточно. Вас примут в любое время… тем более с таким случаем. Но вообще советую поспешить. Вы итак потеряли слишком много времени! Сейчас имеет значение каждый час. Это я вам абсолютно серьезно говорю.
— Да, — подтвердила прокуренная Саша. — Именно так… и вообще — вы почему так поздно приехали? Не мальчик ведь. Должны были понимать, что такую рану надо немедленно обработать.
— Знаю… — я попытался улыбнуться, скрывая подступающую дрожь. — Вот вы, к примеру, знаете, что курить вредно. А все равно же курите!
— Шутите… — врач вскинул ко мне усталые глаза. — Я бы на вашем месте уже не шутил. Вы хоть догадываетесь, что у вас с рукой? У вас же… Он сказал словно, похожее на «невроз» и повторил его с нажимом.
— Ну и что, доктор, — я лихорадочно рассмеялся, стуча зубами. — Невроз, невроз… Нашли чем пугать! У кого сейчас невроза нет?
— Не невроз, а некроз. Не-кроз, — по слогам четко повторил врач. — Омертвение тканей.
И глядя в мое непонимающее лицо, добавил жестко:
— Ган-гре-на! Надеюсь, хоть это слово вам известно?
— Гангрена… — мертвея от ужаса повторил я, надеясь, что ослышался.
Мне показалось, пол качнулся подо мной, а стены накренились, грозя рухнуть вместе с потолком.
— Неужели, доктор…
— Да, — жестко и неумолимо отрубил он. — Гнилостная гангрена.
Гангрена…
Страшное слово, которое давным-давно, в далеком детстве вызывало у меня почему-то одну и ту же, леденящую кровь картину: черный череп, покрытый расползающимися лоскутьями гнилой кожи… Где я такое смог увидеть? Не знаю… скорее всего — нигде. Да и вообще, вероятно, к самой гангрене этот жуткий образ вообще не имел медицинского отношения. Но помню: стоило прочитать в какой-нибудь книжке про войну слово «гангрена» — и сразу всплывал череп. Ужасный, белозубый и пустоглазый…
Гангрена… Теперь это страшное слово относилось ко мне. Колхоз, работа на АВМ, песни у костра… Катя, Славка, Вика, Ольга… Все происходило несколько часов назад — но было уже не со мной. Ушло в небытие. Отодвинулось в прошлое, которое могло считаться никогда не существовавшим. Ведь еще на полевой платформе я не знал, что у меня гангрена, значит — у меня ее не было. Я догадывался, что с рукой неладно, но все-таки гнал от себя мысли и подсознательно надеялся на лучшее. На «пару уколов», которые вернут меня в нормальное состояние… Но оказалось, что обманывал я себя напрасно. И если есть то, что происходит со мной сейчас — значит, не было ничего иного…
Я шел домой по темноватой улице, и ноги подкашивались подо мной. Не знаю отчего — от жаркого озноба, или от ужаса перед услышанным диагнозом… Но может… может, ошибся этот врач в травмпункте?! Ошибся…
Вряд ли. Я слишком хорошо запомнил, как молниеносно изменилось его усталое и брюзгливое, но в общем добродушное лицо. Значит — это так и это — все. И теперь мне отрежут… пальцы… или всю руку целиком…
От этой мысли к горлу подступал вязкий, тошнотный ужас и кружилась без того ослабевшая голова. Хотелось кричать в полный голос, лишь бы не слышать самого себя и ни о чем не думать…
— …Эй, борода! Спички есть?
Я вздрогнул, поднял голову. Передо мной стоял парень, рядом с ним — девушка в светлом платье.
— Спички есть, борода?
Это я — «борода», — понял я и пробормотал что-то в ответ. Парочка прошла мимо. Меня задело платье девушки, обдало легким облаком ее духов. И еще я уловил запах тела — чистого, свежего, юного тела… Я почему-то вдруг представил их без одежды. Он — с гладкой кожей, мужественной грудью и впалым животом. Она вся мягкая, шелковистая, теплая, вздрагивающая от вечернего холодка… Они оба молодые и чистые… Хотя, должно быть, не моложе меня самого. Но я… У меня гангрена… Черная, гнилая гангрена… Я встряхнул головой. Обернувшись, я проводил ребят долгим взглядом. Чужая жизнь, чужое счастье, чужие надежды… Чужие здоровые руки и упругие тела. Не помню, как я дошел до дома. Борясь с ключами, не желавшими слушаться левой руки, отпер дверь, швырнул в прихожую рюкзак. Хотел тут же повернуться и идти в больницу. Но увидел свое страшное, грязное отражение в зеркале, и мне стало противно и немножко стыдно. Я вспомнил — даже убитая рука не успела извести из меня заложенный родителями глупый пионерский героизм! — что русские солдаты перед боем ходили в баню и надевали чистое белье. Как будто на тот свет не пускали в грязном… И я задержался еще на несколько минут. Обкромсал бороду ножницами, потом быстро добрил остатки. Принял душ, уже не боясь намочить руку, тщательно смыл двухнедельную колхозную грязь. Переоделся во все свежее.
