Петербург как предчувствие. Шестнадцать месяцев романа с городом. Маленькая история большого приключ - Макарова Дарья
На ум приходит еще один феномен, живший за триста лет до нашего соотечественника, – Леонардо да Винчи. Возможно, Ломоносов – его реинкарнация образца ΧVІΙΙ столетия? Кто знает…
Определенно, природа, придумавшая, что все люди делятся на физиков и лириков, иногда дает сбой и преподносит изумленному человечеству этакого гения – физика и лирика в одном флаконе. Наверное, это как раз наш – рассматриваемый с восхищением – случай. Кстати, при изучении биографий двух вышеназванных великих деятелей однозначно приходит на ум еще одно присущее им определение – философы. Люди, стремящиеся к мудрости, познанию бытия и поиску смысла жизни. Разве это не краеугольный камень науки и искусства?
Интересно, нашли ли они смысл бытия? Судя по насыщенной жизни, прожитой каждым из них, – да. Потому что смысл жизни – в развитии и движении вперед. И только вперед.
Этими патетическими мыслями я делюсь с Русланом, когда мы подходим к еще одной достопримечательности выставки – раке Александра Невского, великолепному сооружению, которое создавалось по указанию императрицы Елизаветы для хранения саркофага с мощами Александра Невского. Теперь рака, выполненная из чистого серебра, добытого в России, на Алтае, поражает своей пышностью и монументальностью посетителей Эрмитажа. Кстати, на ней высечены стихи и изречения, сочиненные Михайло Ломоносовым – здесь он продемонстрировал свой талант литератора.
Напоследок я останавливаюсь у зеркала в тяжелой витой раме. Если представить на минутку, что оно на самом деле старинное и находится здесь не из-за художественной рамы, а по праву своего возраста, то мурашки бегут по коже. Возможно, в него смотрелись царские особы, например та же Елизавета. Говорят, была большой модницей и кокеткой… Да и Ломоносов, может быть, проходил мимо. Древние считали, что зеркала хранят изображения и души всех, кто в них смотрелся. Поэтому я вглядываюсь в потемневшее стекло с трепетом…
Покинув выставку, мы раздумываем, куда пойти, и, естественно, останавливаемся на залах итальянского искусства, где хранятся работы и Леонардо да Винчи.
Возле «Мадонны Литты», лицо которой словно освещено счастьем материнской любви, как обычно, толпится небольшая очередь. Что поделать, многострадальная «Мадонна» – символ Эрмитажа, изображенный на всех возможных рекламных буклетах музея. И потом, это одна из немногих живописных работ великого Леонардо, при жизни уделявшего мало времени живописи. Кажется, этот вид искусства был ему интересен лишь с научной точки зрения…
Вскоре мы замечаем любопытное объявление, вещающее, что в Итальянском кабинете проходит грандиозная выставка: «Шедевры музеев мира… Джотто… великий мастер… Впервые из городского музея Падуи…». Ого! Мы с Русланом спешим осмотреть выставку.
Итальянский кабинет по причине нашего нахождения на территории эрмитажной «Италии» находим быстро. Вот и рекламная дублирующая афиша, а в углу – строгая смотрительница. Останавливаемся как вкопанные и шарим по стенам глазами. А где же выставка? Точно не в соседнем зале. Где Джотто? Тыкаем друг друга в бок и рискуем спросить об этом строгую женщину. Она сдергивает очки с носа и смотрит на нас укоризненно. Потом взмахивает рукой по направлению стены за нашими спинами, и мы оборачиваемся. На стене висит картина, точнее, икона. Одна икона за пуленепробиваемым стеклом.
– Всего лишь одна? – Я не удерживаюсь от разочарованного возгласа.
Теперь возмущение на лице смотрительницы достигает пика, и она отрывисто восклицает:
– Конечно! Джотто! Настоящий! Четырнадцатый век! Музею так повезло! Неслыханно! Впервые в жизни! Никогда ранее! Из Италии…
Мы – невежды от искусства – смущаемся и краснеем, а затем уважительно оборачиваемся к произведению заслуженного мастера.
– Икона «Бог Отец» из капеллы Скровеньи в Падуе, – поясняет в наши почтительные спины немного успокоившаяся женщина-смотрительница, – здесь Бог Отец поручает архангелу оповестить Деву Марию о скором рождении у нее сына Иисуса Христа. Написана на деревянной доске.
Икона производит странное и сильное впечатление. Лицо Бога Отца проработано тщательно и выглядит как живое, остальным деталям уделено меньше внимания, и они будто размыты.
– Джотто заложил основы искусства итальянского Возрождения, – с придыханием вещает нам смотрительница.
– А это что? – Руслан указывает на нечто вроде непонятных петель сбоку иконы.
– Когда икона хранилась в капелле, то служила там, видимо, дверью, – объясняет женщина, – в таком виде она теперь находится в музее Падуи.
Старинная церковная дверь! Необычно… Жаль, что до нее нельзя дотронуться: сколько же прикосновений она знает… Мы некоторое время молча внимаем высокому Искусству, а потом благодарим смотрительницу-почитательницу расшаркиваниями и извинениями. Вид у нее уже вполне благосклонный. Под строгими взглядами ее и Бога Отца покидаем Итальянский кабинет, напоследок решив полюбоваться расположенными рядом лоджиями Рафаэля.
Дубликат галереи Папского дворца в Ватикане, украшенный копиями рафаэлевских фресок, каждый раз внушает благоговейное восхищение необычностью, кропотливостью работы и, конечно же, яркой красотой. Кажется, что, ступая по галерее, ты находишься в райских садах. Или переносишься в Италию…
На улице темно, и весь Дворцовый комплекс подсвечен огнями, когда мы выходим из Эрмитажа. Ощущение, что совершили экскурсию в прошлое. Здесь, в Петербурге, это так легко сделать…
Однажды Леонардо да Винчи изрек: «Природа так обо всем позаботилась, что повсюду ты находишь, чему учиться». То же можно сказать о Санкт-Петербурге: он заранее позаботился о нашем культурном самообразовании. Нам остается лишь радостно внимать.
Февраль
Музыка и любовь
В феврале на улице темнеет рано. Последний зимний месяц отличается повышенной капризностью, сильными ветрами и витающими в воздухе болезнетворными бактериями. Мы меньше гуляем, отсиживаемся по теплым углам и то и дело подносим к покрасневшим носам платочки. И громко шмыгаем, мечтая о лете, солнце, зелени.
Прогулки по Петербургу теперь совершаем в основном по выходным. В частности, выбираемся в первое воскресенье февраля, чтобы совершить «моцион». На улице очень холодно, «мороз и солнце, день чудесный…». Прохожие радуют: часть людей силуэтами похожа на снеговиков. Остальная часть – на «моржей», любителей ледяных обливаний, по степени раздетости. Сама я по типу одевания – «снеговик», а потому надежно упакована в непродуваемый пуховик, и капюшон застегнут наглухо, так что торчат лишь красные круглые щеки. Руслан обычно более тяготеет к «моржам», но и он сейчас укутан и утеплен в соответствии с царящим на улице морозом.
Путь наш сегодня лежит по любимому маршруту: Невский проспект – Спас на Крови – Михайловский сад – Пантелеймоновский мост – конфетный магазин на Пестеля, 17. Некоторым отступлением от заведенного порядка становится конечный пункт «моциона» – посещение Шереметевского дворца (второе название – Фонтанный дом – дала ему Анна Ахматова). Осенью мы заглядывали в усадьбу со стороны Литейного проспекта и любовались памятником Ахматовой, но не посетили музей, который работает в южном флигеле.
Парадный фасад Шереметевского дворца выходит на набережную Фонтанки, и долгое время, проходя мимо, мы видели здесь только нелепый деревянный забор и все признаки ремонтно-строительных работ. Но однажды забор убрали, и нашему взору открылась удивительной красоты усадьба, отгороженная от Фонтанки узорчатой чугунной решеткой. Великолепная решетка украшена золочеными деталями и бронзовыми фонарями на воротных столбах. Двухэтажный дворец с мезонином благодаря пышной лепнине и затейливому рисунку наличников выглядит праздничным и торжественным.
Помимо двух своих названий дворец также именуется Музеем музыки: здесь размещается государственная коллекция музыкальных инструментов.
