Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Что, к дьяволу, могло у нее вчера вечером быть на уме? Ада готовила меня ко сну, я был поднят с кресла и раздет, стоял на своей единственной шаткой ходуле, обхватив Аду за шею, ступней ощущая спущенные до полу трусы, – и тут в кабинете небрежно зашлепали туфли-мокасины Шелли, и раздался ее голос:
– Помочь, мам?
Помочь?
Ада прижала меня к груди и повернулась, обращая к двери разгневанную спину. Ее негодующий залп прошел рядом с моим ухом:
– Да не входи же ты сюда!
И меня повернула вместе с собой. Я уставился мимо ее плеча сквозь дверь ванной в кабинет, где стояла, прислонясь к дверному косяку, Шелли в своей водолазке с поддернутыми рукавами. Она очень хорошо была мне видна, как и мы ей. Мне бросилось в глаза, что она ohne Büstenhalter [74] и довольно полногрудая. И я невольно, кроме того, очень ясно увидел то, что видела она: ее мать в белом нейлоновом медицинском халате прижимает к груди голого уродца.
– Извиняюсь, – сказала Шелли. Глядя мне в глаза, чуть ли не подмигнула, по лицу прошла крохотная тайная улыбочка. Оттолкнулась плечом от косяка, повернулась и шлеп-шлеп по голому полу кабинета.
Ада, купая меня и укладывая, не произнесла ни слова помимо своих обычных ободряющих междометий. Когда достала бутылку, чтобы нам глотнуть на ночь, я увидел, что она размышляет, не предложить ли мне позвать Шелли присоединиться, и отвергает эту мысль. Шелли после ужина позаимствовала мой транзисторный приемник, и нам слышно было, как он в восточном крыле, где она обосновалась, играет рок с ритмическим боем, – будто едешь со спущенным колесом. Мы выпили вдвоем и поговорили на другие темы, обходя сегодняшнее.
Наконец Ада взгромоздилась на ноги, взяла стаканы и оглядела меня, проверяя, все ли нужное у меня есть. Вдохнула носом и, сжав губы, с присвистом выдохнула.
– Ну, терпи, раз такое дело, – сказала она.
– Терплю, терплю.
– Спи себе спокойно.
– Спасибо. Ты тоже. Не бери в голову. Скорее всего, его уже тут нет.
– Да не так меня он тревожит, как другое. Ну, доброй ночи тебе.
– И тебе.
Она вышла, грузная, огорченная. Послышалось пищеварительное урчание лифта, затем умолкло. Открылась и закрылась входная дверь, слышно было, как Ада хорошенько ее тряхнула, проверяя замок. В глубине дома по‑прежнему тяжко наяривали электрогитары. Может быть, подумал я, она не выключает для успокоения, может быть, ей страшно все‑таки. Может быть, она заявилась, когда Ада меня купала, потому что ей не по себе сделалось одной в пустом крыле.
Радио звучало до полуночи и дольше, не давая мне заснуть. В последний бессонный час, миновав стадию раздражения из‑за характерной для нее бестактности, я постарался напрочь отключиться и от нее, и от ее торчка, и от нового мира, который он хочет построить и в котором она, кажется, не уверена. Не дам себя в это втянуть; если что – сразу звоню в полицию. Отрезано, баста, не желаю больше об этом думать. Назад к бабушке, в ее девятнадцатый век, где все куда более внятно – и проблемы, и люди.
Что я решил сделать – и сделал сегодня с утра пораньше, – это пройтись по материалам, относящимся к Айдахо, и вынуть кое‑какие письма. До Айдахо Шелли еще не добралась, но скоро доберется. Лучше избавить бабушку от ее бесцеремонного взгляда.
Среди последних материалов, которые Шелли для меня приготовила, февральский номер “Сенчури” за 1879 год с бабушкиным очерком о Санта-Крузе и десятью ее гравированными иллюстрациями. Полезно иметь перед собой ее картинки. Так легче представить себе этот сонный городок, который позже был переиначен – сначала парком развлечений, затем добропорядочными супружескими парами на пенсии, а после этого филиалом Калифорнийского университета. Без изображений я не смог бы вообразить себе, каким он был, когда они приехали туда из Нью-Альмадена. Попробую описать одно какое‑нибудь утро.
Они сидели в укрытии меж двух желтых береговых скал, солнечном, но защищенном от ветра, прислонясь к выброшенному морем стволу дерева. Песок был сухой и светлый, приперченный золой береговых костров и затканный чем‑то стелющимся, с пахучими фиолетовыми цветами. Ниже места, где они расположились, видно было, докуда доходит прилив, по валику из водорослей, мусора, выбеленных водой дощечек, мокрых перьев морских птиц; еще ниже берег был темный, гладкий и твердый. Мэриан толкала по нему коляску, оставляя блестящие изогнутые следы.
Слева и справа в море вдавались выступы, почти черные от ракушек и водных растений там, где их заливал прилив, а выше, до поросших утесником гребней, желтые. В бухточку между ними волны набегали с двух сторон под острым углом, творя вечно обновляемый шевронный узор прибоя. Над оконечностями, о которые, тяжко громыхая, разбивались валы, брызги взлетали выше самих утесов, а поверх каждого серебристого всплеска, опережая его, чтобы их не залило, черно-белым всплеском взмывали камнешарки, питающиеся на скалах. На юге, где за горизонтом прятался Монтерей и откуда светило солнце, море вблизи вспенивалось белыми гребнями, дальше оно переливалось подвижным зеленым стеклом, а еще дальше было блестящим зеркалом плавучих водорослей. Совсем далеко залив, казалось, покрывала серовато-зеленая глазурь.
В правом выступе сквозили окна, там, когда волны делались тише, проглядывали солнечные кусочки неспокойного моря и черные скалы, охлестываемые белым. Небо было бурное с просветами, мир блистал и переливался. Внизу, на плотном песке, Мэриан затеяла игру в песочника, береговую птицу: толкала коляску вниз, к самой границе откатившейся пены, а затем как бы вспархивала по песку, опережая идущую волну. Сюзан видела, как блестят у смеющейся Мэриан зубы, как ребенок в коляске дрыгает ножками.
– Знаешь, чего бы мне хотелось? – спросила она.
– Чего бы тебе хотелось?
– Чтобы в Санта-Крузе был рудник и там понадобился инженер с такими качествами, как у тебя.
Сидя по‑турецки и пересыпая песок из ладони в ладонь, Оливер скосил на нее взгляд, где она уловила иронию.
– И какие же у меня качества?
Ей послышался вызов. Пару раз до этого он ронял замечания о своей “неудаче” в Нью-Альмадене. Она была категорически не согласна.
– Какие качества? Честность. Изобретательность. Добросовестность. Десятилетний опыт. Что в телеграмме от Конрада и Жанена было сказано? “Профессионал высокого класса”.
– Приятно было бы думать, что они не ошиблись.
– Конечно, они не ошиблись. Они знают тебя, хоть ты и не пожелал им сообщить, что у тебя вышло с Кендаллом.
– Хорошо, пусть, – сказал он, сказал он, пересыпая песок. – Профессионал высокого класса. Множество людей чего бы только не отдали за эти три слова от этих двоих. Интересно, будут ли они и дальше так думать, если я откажусь от этого боливийского варианта.
– Но как ты можешь его принять? – воскликнула Сюзан. – Что это за место такое – Потоси? На краю света, в Андах, на немыслимой высоте, и даже не в городе, а день ехать оттуда на муле!
Он был поглощен своим песком. Перестал сыпать, снова начал, перестал, начал, песок кончился, и он набрал еще.
– Там есть хоть один врач? – спросила она.
– Думаю, должен быть. Могу выяснить.
Молодая пара, единственные люди на берегу, кроме них, медленно шла по рыхлому песку, беззастенчиво их разглядывая. Когда посторонние уже не могли слышать, она здравомысляще спросила:
– Что тебя вообще может в этом заинтересовать?
Пожатие плеч, невидящий голубой взгляд искоса.
– Опыт. Каждому горному инженеру нужен шанс, возможность показать, на что он способен сам по себе. Конрад через это прошел, Жанен, Эшбернер, Смит – все они.
Она молчала, бунтуя внутренне и думая о том, какими несходными сейчас выглядят их цели. Огромная разница с положением Огасты – ее жизнь таких решений не требовала. Томас скоро станет редактором нового журнала “Сенчури”, и все, что он выстраивал год за годом, он возьмет с собой: друзей, авторов, репутацию, влияние, жену, семью. Его карьера идет поступательно, ему ничего не надо прекращать, ничего не надо начинать с чистого листа. Ему не приходится просить Огасту сопровождать его на вершину Анд, чтобы на свой страх и риск растить детей в индейской деревне среди босоты. Они с Томасом творят добро цивилизованно, у них есть положение и деньги, их дни и вечера наполнены искусством, литературой, театром, музыкой, хорошей беседой. С ними дружат Сент-Годенс и Джозеф Джефферсон [75], их мастерскую посещает Уитмен. Почему ее собственная жизнь не пошла подобным путем, а пошла так, что приходится постоянно сниматься с места и отправляться в очередное изгнание в дикие неосвоенные места, к людям, к которым она пытается почувствовать симпатию, но не питает подлинного интереса? Она так полностью и не выкинула из головы сомнения Огасты насчет Оливера Уорда.
