Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Внизу открылась и закрылась дверь. Ада – раньше обычного. И не на кухню пошла, а стала подниматься по лестнице. По шагам было ясно, что торопится, и по тому, что не поехала на лифте, он довольно медленный, хоть и бережет ее ноги. Когда она еще была на лестнице, я повернул свое кресло к двери. Шелли тоже повернулась, подняла голову от папок. Мы оба смотрели на дверь, когда Ада ее открыла; она встала в проеме, положив руку на грудь, переводя дыхание.
– Он тут, – сказала она.
Несколько секунд Шелли смотрела на нее почти задумчиво сквозь упавшие на лоб волосы; затем подняла руку и перекинула их через плечо.
– Где?
– В доме нашем. С отцом твоим разговаривает.
– Знает, что я у вас?
– Говорит, знает. А мы ему: нет ее тут.
– Но он не ушел.
– Не-а. Говорит: где она тогда? Я, мол, и в Беркли ее искал, и в Сан-Франциско, никто ее не видел. – Ада не отнимала руку от груди и осторожно дышала открытым ртом. У нее лишний вес, она курит без конца и легко задыхается. Видно было, что огорчена и зла, волосы растрепались от спешки. – А твой папа на это ему: где она ни есть, вас это не касается, раз она не хочет. Сыта уже вами по горло.
– Ага, – сказала Шелли, встав у шкафа с папками.
В кабинете сделалось тихо, как в классной комнате, где учитель задал трудный вопрос. Снаружи струя дождевателя дошла до дома, пст-пст-пст, и брызги градом ударили по глицинии. Глаза Ады метнулись к окну. Кривыми артритными пальцами она ненадолго притронулась к губам, как будто бережно исследовала губной герпес. Струя двинулась дальше.
– А Ларри что тогда сказал? – спросила Шелли.
– Да сама знаешь что! Скользкий он, как свежая коровья лепешка. Мол, недоразумение. Он, мол, все-все-все объяснит. Мол, ты не поняла. Мол, зачем сразу уехала, надо было подождать, поговорить по душам. Говорит: “Я знаю, вы никогда меня не жаловали, но хочу вам сказать: я люблю ее. Я помочь ей хочу”. Помочь он хочет! Получку твою помочь потратить, вот что ему надо! Башка лентой какой‑то повязана, на ногах мокасины до колен, штаны лиловые. Перьев бы ему еще воткнуть, чтоб настоящий был индеец. Господи, да как ты…
– Мам, не начинай опять, – сказала Шелли. – В каком он был состоянии? Под кайфом? Косил под пьяного, под сумасшедшего или еще под какого? Дикий был вид? Отвязанный?
– Ну как я могу знать? Да нет, не похоже. Просто скользкий, гладкий такой, маслянистый весь из себя, точно страховой агент, только волосатый, и одежка эта его. Страшно мне, Шелли. Больной человек. Его надо в учреждение.
– Ты его не понимаешь, – сказала Шелли. – Он помешан на учтивости. Так он не был в диком состоянии? Нормально разговаривал?
– В диком, как ты говоришь, нет, не был, кажется, – ответила Ада.
– Что‑нибудь еще добавил? Что он такое может объяснить, не сказал?
Ада покачала головой.
– Про ту ночь, когда я ушла, ничего, значит, не сказал.
– Он не будет со мной и с отцом твоим про это, не такой дурак, я думаю.
Шелли бедром задвинула ящик с папками. Ее хриплый голос, когда она расспрашивала Аду, был приглушен, смягчен. Но теперь она проговорила в полную силу своего баритонального баса:
– Черт, я вижу, самой придется сходить, повидаться и поставить точку.
Ада решительно перенесла свой вес через дверной проем.
– Шелли, не надо! Опасный же человек.
– Ага, мам, точно, – не стала спорить Шелли, а потом мне с ухмылкой: – Мама считает его опасным, потому что он как‑то раз грозился перерезать мне горло.
– Вы же говорите, он помешан на учтивости.
– Так оно и есть. Когда не на бензедрине, он милейший человек. Он шевелит мозгами, понимаете? Он не в плену у этого дерьма.
– Ужас, что он с тобой сотворил! – в ярости выкрикнула Ада. – Всё, хватит с меня, умываю руки.
Шелли посмотрела на мать, хотела что‑то сказать, но передумала, пожала плечами и обратилась ко мне:
– Я ту угрозу всерьез не принимаю. У него был черный безумный трип. Он ночи три не спал. Ничего не помнил, когда пришел в себя.
Я сидел и думал: только этого мне не хватало. Потом сказал:
– Я могу, если хотите, вызвать полицию.
Шелли искренне удивилась.
– Зачем? Он только спросить пришел, где я.
– Я полагал, вы ушли от него по какой‑то причине. Не из‑за угроз, получается.
– Я вам говорю, я никогда серьезно к этому не относилась.
– А вот ты отнесись, – сказала Ада. – Вот послушай меня и отнесись.
– Ну не знаю я, не знаю! – в сердцах воскликнула Шелли. – Может, я зря с ним рассталась. Может, это мои предрассудки мещанские меня подкосили. Я просто… Черт. По-моему, я просто хочу, чтобы сейчас он ушел. Может, он быстрей уйдет, если я его повидаю.
– Вы так думаете?
– Не знаю. Наверно, нет. – Она обратилась к матери: – Он видел, как ты сюда пошла?
– Он видел, как я из дома. Мимо него прошагала, должен был увидеть, ежели не слепой. Сказала, мне надо к мистеру Уорду, я ему помогаю. Понадеялась, проглотит, что вы расстались, и не будет бузить.
– Значит, он у нас до сих пор.
– Ежели твой папа его не выставил.
– Лучше бы папа его не обижал. Он может попробовать отомстить.
– Говорю же, опасный человек.
– Да нет, нападать он ни на кого не станет. Просто у него чувство юмора такое маниакальное. Шутит вроде бы, но эти шутки боль причиняют. И совсем не уважает собственность, он считает, землей никто не должен владеть. Если будет думать, что я тут, наверняка начнет здесь болтаться. Высовываться из кустов, людоедские следы на песке оставлять, как в “Робинзоне Крузо”, мы озираться будем все время. Я не рискну по этой дорожке чертовой ходить.
Я полез в седельную сумку, достал аспирин, вытряс в ладонь две таблетки и запил остатками кока-колы в бутылке на подоконнике.
– Я согласен с Адой, – сказал я. – Думаю, лучше вам с ним не встречаться.
– Но на самом‑то деле он не такой, как я сейчас описала, – сказала Шелли и, поглядев на меня, хмуро задумалась. – Я в том смысле, что он нормальный на самом деле, голова в порядке, просто он проникся этими теориями насчет более справедливой системы и не боится по этим теориям жить. И, похоже, он ко мне привязан. Не был бы – не стал бы меня искать.
– И все‑таки вы опасаетесь, что он начнет здесь болтаться и оставлять людоедские следы, – сказал я. – Если так и правда будет, если он примется философически вторгаться в эти владения, я полицию все же вызову. Мне ни к чему людоедские следы, да и вам, думаю, тоже.
– Ты к этому не притрагивайся даже мизинцем, – сказала мне Ада. – Сами уж как‑нибудь свое разгребем.
– Я только хотел предложить: может быть, она побудет у меня, пока он здесь?
– Помеха тебе будет большая.
– Да почему? Свободных комнат полно, сможет выбрать на свой вкус. Если, конечно, она правда не хочет иметь с ним дело.
Я предложил исключительно ради Ады, а не ради ее дочери. Предвижу, что всякий раз, как сойка уронит желудь, мы с Шелли будем выглядывать наружу из‑за жалюзи. Что всякий раз, как в доме что‑нибудь скрипнет, я буду тянуться к дедушкиному кавалерийскому пистолету. Не скажу, что меня приятно будоражит мысль об этом торчке, о том, что он может шнырять среди моих деревьев и высматривать нас. Не радует меня и присутствие постороннего человека в одной из многих гостевых комнат. Мне больше нравится, когда я в доме один или с Адой. Поэтому я надеялся, что мое предложение будет с благодарностью отклонено.
Но Шелли сказала только:
– Ух ты. Я даже, кажется, не прочь, чтобы он не сразу отсюда умотал. Он взбесится, как узнает, что я в большом доме с боссом живу.
– Что ты несешь! – взъярилась на нее Ада.
– Не волнуйся, мама. Я по‑шу-ти-ла.
– Не смешней, чем он шутит.
Вспоминая сейчас один вчерашний момент, я спрашиваю себя: может быть, эта шутка и правда из того же разряда, что его шутки? Людоедский след, чтоб я увидел и пялился. Вот она, фривольная бесцеремонность, о которой я говорил.
