Прощание славянки - Южный Вадим (бесплатные версии книг .txt) 📗
Солдаты проверку на выносливость устроили в первый же мой выход с ними в горы на блок. Мы вышли к точке назначения у реки Кокча неподалеку от кишлака Артынджилау, когда беспощадное солнце начало катиться с небосклона за горный хребет. Точка находилась на его вершине, и нам предстояло за два часа оставшегося светлого времени, хрипя и матерясь заползти на нее во всей своей красе. «Краса» в основном представляла собой оружие, полный боекомплект к нему, сухпай на трое суток, запас воды по две фляжки на брата, а также личные вещи каждого, состоящие в основном из мыльно-рыльных принадлежностей и сигарет. На двенадцать уходящих в горы человек приходилось дополнительно брать две РДВ-эшки с водой. РДВ-20 (резервуар для воды) имел вид обычной резиновой грелки, только с лямками для переноски ее на горбу и вместимостью 20 литров. Этот коллективный запас воды тащили все по очереди.
До прихода в Афган меня предупреждали, что обычно новичков проверяют тем, что ставят их в конце групп, так как идти там гораздо труднее. Помимо того, что приходится тащить отстающих и их снаряжение, ты практически никогда не отдыхаешь на редких коротких привалах, куда выбираешься, когда надо уже трогаться дальше. Поэтому я не удивился, когда взводный Ульянов, озабоченно поглядывая на уходящее за гору солнце, покрикивая и поторапливая солдат, небрежно бросил мне:
— Так, Андрей, пойдешь сзади…
Как только взводный тронулся и повел за собой группу, последний из солдат, невысокий коренастый башкир по имени Феликс, с серьезным выражением лица обратился ко мне:
— Товарищ лейтенант, вот РДВ-эшка осталась, вы возьмете ее?
Я поймал несколько насмешливых взглядов, брошенных на меня через плечо уходящими солдатами, и понял, что они проверяют меня на вшивость.
Откажусь — вся рота будет в спину пальцами тыкать и смеяться надо мной, соглашусь — не выдюжу, и конец будет тот же. В душе я рассмеялся над ним, а внешне серьезно ответил:
— Конечно, возьму Феликс, только вот боюсь, что не выдержу… Давай с тобой в паре пойдем, меняясь!
Тот, внутренне ожидая отказа, был явно не готов к тому, что сам попадет в подготовленную им же ловушку, так как переть помимо своего снаряжения еще бурдюк с водой, когда остальная группа тащит такой же по очереди вдесятером, означало идти далеко за пределом своих возможностей. Я давал ему шанс отказаться, извиниться, сказать что пошутил, однако его гордость не позволила ему сдаться. Каждый из нас воспринял слова друг друга как личный вызов и не мог отказать, я — как офицер, он — как авторитетный среди солдат дембель.
Феликс пошел первым. Я шел за ним, готовый сменить его в любой момент. Метров через сто ноги его задрожали, дыхание стало хриплым и прерывистым. Но он не сдавался и гордо мотал головой, когда я предлагал сменить его. Однако когда он пару раз оступился и чуть не упал, я насильно забрал у него РДВ-эшку. Настал черед мне скрипеть зубами.
Пытаясь не отстать от группы, мы шли на нервах, жилах и силе воли. Тело как физическая субстанция перестало существовать, руки и ноги поднимались и шевелились только благодаря не угасшему еще сознанию. Все окружающее нас было из другого мира, а наш мир состоял из обрывков сознания, плавающих в тумане гор и цели — не сдаться, не сломаться…
Самое страшное было, когда мы срезали тропу, и попали на осыпь. Осыпь — очень крутой склон, заканчивающийся обрывом в глубокую пропасть, весь усыпанный мелкими камешками и на котором практически невозможно удержаться даже лежа плашмя. Я врывался кончиками пальцев в эти мелкие камешки, находил какой-нибудь небольшой бугорок, в который вцеплялся, что было мочи, потом выталкивал вперед Феликса, передавал ему оружие, РДВ, снаряжение. Теперь он, когда находил какой-нибудь выступ, вытаскивал меня и проталкивал вперед…
Наверху, когда вышли к своим, Ульянов недовольно пробурчал:
— Что отстаете?
Мы промолчали. Проверку я прошел. Все солдаты обращались ко мне подчеркнуто уважительно, а Феликс, отдышавшись, обратился ко мне:
— Товарищ лейтенант, если кто-нибудь хоть что-то плохое про вас скажет, я лично тому глотку вырву.
Духи накрыли нас, когда мы снялись с позиций и готовились пристроиться в конец выходящей колонны техники. Позади уже не оставалось ни одного советского солдата. Плотный огонь велся прямо с наших позиций, из наших окопов, которые мы только что оставили.
Я стоял, широко расставив ноги возле БТРа, вокруг вздымались фонтанчики пыли от разрыва пуль. Душа моя пела и необъяснимый восторг, злость, презрение к жизни переполняли меня. Это я — русский офицер, сейчас не сгибался под пулями, русский офицер, который не кланялся пулям на Бородинском сражении, который вел в атаку солдат во всех войнах, служа примером для подражания. Сквозь грохот стрельбы и разрывов мин я давал указания солдатам и те, словно послушное продолжение моей воли и мысли с полуслова понимали меня… Иногда фонтанчики от пуль разрывались у меня под ногами, вызывая огромный приток адреналина и еще большую злость. Ну что, падлы! Взяли? Выкусили? Ну, вот он я! Вы что, стрелять не умеете? Я играл судьбой, спорил с ней, вызывал ее, чтобы она забрала меня… И она миловала меня. Не знаю, за что и почему, но под этим шквальным огнем я не получил ни одной царапины. Я презирал судьбу и плевал на нее, а она в ответ дала мне свою милость жить. Только зачем? Чтобы отомстить за мою наглость тогда, когда я захочу жить?
Мы вышли удачно, рота не потеряла ни одного человека. И теперь возвращались в полк. Два с половиной месяца мы не были в полку, в такой родной и желанной казарме. Два с половиной месяца мы не спали в кроватях и не ели в столовой за столом и сидя на стуле. Два с половиной месяца мы не мылись в бане. Не видели телевизор. И еще много чего…
Теперь нам обещали неделю на отдых и подготовку к следующему боевому выходу. Рота высадилась с техники перед парком боевых машин, взводные остались проверять людей и оружие, а мы с ротным прямиком через забор рванули в казарму. Перед входом в нее стоял, заграждая нам проход, какой-то незнакомый капитан с огромной залысиной. Он высокомерно бросил нам:
— Вы кто такие?
— А вы кто, товарищ капитан? — недоуменно взглянул на него ротный. — Я — командир роты старший лейтенант Шарапов, а это мой замполит — лейтенант Коренев.
— А я, — с нескрываемой гордостью произнес капитан, — ваш новый замполит батальона капитан Шинкаренко.
Предыдущего замполита батальона с понижением отправили в Союз, за то, что он отказался ехать в последний перед его заменой в Союз рейд, из которого мы только что вернулись, так как ему оставалось до замены из Афгана около месяца. Говорят, что такая примета есть, не рисковать последний месяц перед заменой. Когда мы уходили из полка, нового замполита еще не прислали, потому мы этого «бравого фраера» не знали.
— Товарищ лейтенант, — обратился капитан ко мне, — почему в роте третий месяц не выпускается стенгазета?
— Мы, товарищ капитан, уж третий месяц как здесь не были, только с боевых идем, — вступился за меня ротный.
— А я вас не спрашиваю, — чванливо произнес капитан, — вы можете идти.
Ротный недоуменно посмотрел на него, потом на меня и пожал плечами, мол, извини, твой прямой начальник, разбирайся с ним сам. Еще раз удивленно покачал головой и пошел в казарму.
Вот так я познакомился с моим непосредственным начальником, благодаря которому понял, почему командиры презирают и не уважают в основной массе политработников. Объяснять ему что-либо было бесполезно. Он дал команду собрать редколлегию стенгазеты и редакторов боевых листков для немедленного выпуска наглядной ротной агитации. Когда он начал мурыжить нас, заставляя третий раз переделывать газету, я не выдержал, встал и пошел из ленинской комнаты.
— Вы куда, товарищ лейтенант? — подскочил он.
— Какать, — бросил я ему.
В нашей с ротным комнатушке я лег на кровать, обсуждая с командиром нового замполита. Он нашел меня через полчаса.
— Вы, почему здесь, товарищ лейтенант? — его глаза с негодованием уставились на меня. — Я вас ищу!
