Прощание славянки - Южный Вадим (бесплатные версии книг .txt) 📗
— За бумажкой приходил, опять какать пойду, — ответил я ему, поднимаясь с кровати.
— Что? Обосрался, да? Обосрался? — решил поиздеваться он надо мной.
— Ага, товарищ капитан! — засмеялся я, — Как вас вижу, так сразу какать хочется.
Я вышел на улицу, закурил. Вышедший за мной ротный посоветовал:
— Он не даст тебе отдохнуть, иди лучше к мужикам в минометную батарею или в четвертую роту.
Что я и сделал. Утром на разводе капитан Шинкаренко подскочил ко мне:
— Вы где были ночью?
— В туалете, — искренне и недоуменно глядя на него, пояснил я.
— Не обманывайте! Я вас там всю ночь искал!
— Наверно разминулись по дороге, туалет все-таки в десяти метрах от казармы, да еще темно, — отечески пояснил я ему. Офицеры роты еле сдерживали смех, а его трясло от злобы. Вот так мы и провели ночь. Я — сладко посапывая в каптерке четвертой роты, а он — в поисках меня по туалету.
Мы видимо «нравились» друг другу, потому что никак не могли друг без друга. Выдумывать ответы на его докапывания и действовать приходилось на ходу, спонтанно. Раз он вошел в казарму через полчаса после отбоя, когда в роте как обычно бодрствовал только ответственный офицер, а я разделся и собирался ложиться спать, как отворилась дверь, и в комнату вошел Шинкаренко в форме.
— Вы что, товарищ лейтенант, спать собрались? — возмущенно лупя глазами, с огромным негодованием выговорил он. — Значит я, замполит батальона, еще не сплю, а вы, замполит роты, уже разделись?
Не говоря ни слова, я моментально оделся и выскочил из комнаты в казарму. Шинкаренко, думая, что я хочу от него куда-нибудь спрятаться, кинулся за мной.
— Рота подъем! — гаркнул я, — Строиться в две шеренги!
Когда мои бойцы, удивленно поглядывая на меня и стоящего рядом ошарашенного замполита батальона, построились, поеживаясь от сна, я спросил:
— Вы что, товарищи солдаты, спать собрались?! Значит, мы с замполитом батальона еще не спим, а вы уже разделись?
Шинкаренко что-то негодующе хрюкнул себе под нос.
— Дайте команду отбой, — и кинулся вон из казармы.
А через несколько дней его покарал аллах. В Афганистане есть муха, в обиходе зовущаяся пиндинкой, от укуса которой вследствие заражения крови на всем теле вылезают какие-то чирьи, только огромные размером. Их вскрывают в санчасти, а место разреза заклеивают лейкопластырем, в результате чего человек выглядит весь как изрешеченный пулями. Тут-то я на нем и оторвался. Он избегал меня как мог. Но я ловил его и сострадательно спрашивал:
— Ой, товарищ капитан! Вас что, на боевых так ранило?
Он с ненавистью смотрел на меня, потому что окружающие еле сдерживали смех, так как знали, что он ни разу на боевые не ходил.
— Нет, это муха укусила. А вы как будто не знаете! — и взбешенный куда-нибудь убегал. Чувства юмора у него не было совсем.
Из Афганистана нашу 201-ю дивизию вывели в Душанбе. Средняя Азия мне понравилась, и я попросил оставить меня для дальнейшей службы здесь. По распределению меня направили в Киргизию. Гвардейская часть, расположенная в предгорье недалеко от Фрунзе, и куда я прибыл под вечер, встретила меня туманом, теплом и безлюдностью. Был выходной день, накануне офицеры отметили день части, поэтому военный городок был пустынен и тих. Офицеры лечились по домам от головной боли, опохмеляясь, кто чем горазд, и оправдываясь перед женами за вчерашнее.
Дежурный по части проверил мои документы, дал команду в офицерскую гостиницу и выделил мне посыльного, еле говорящего по-русски рядового узбека, показать гостиницу и помочь донести мой огромных размеров чемодан.
В гостинице меня ждали. Сосед по комнате, старший лейтенант, к которому меня подселили, с опухшим от перепоя лицом сразу без обиняков заявил мне:
— Лейтенант, за то, что будешь жить со мной — ставь бутылку!
Я, поддерживая взятый им шутливый тон, парировал:
— Нет, это ты, за то, что я согласился жить здесь, должен мне бутылку.
Так шутливо препираясь, он попытался выставить меня за дверь, чтобы не пускать, пока я не куплю водки. Хоть он и был в два раза меня шире, но за дверь чуть не вылетел сам. Поняв, что со мной ему не справиться, огорченно вздохнул, и предложил:
— А, пошли вместе!
Начинались будни советского офицера…
Через месяц службы я пожалел, что был в Афганистане. Весь мой опыт был мне во вред. На войне нет ничего лишнего, все действия и помыслы направлены на выполнение боевой задачи и недопущение потерь среди личного состава. Здесь же, в Советском Союзе, все в армии было направлено на показуху, выполнение хозяйственных работ, муштру, перестраховку и лицедейство. Круглое носили, квадратное катали, умеющие щелкать каблуками и вовремя прогнуться, росли в званиях и должностях.
Первый шок я испытал, когда должен был заступить помощником дежурного по караулам гарнизона и прибыл в парк, чтобы выгнать дежурную машину. Заместитель командира полка по вооружению подозвал меня к себе:
— Товарищ лейтенант, покажите вашу справку старшего машины.
В Афганистане я гонял колонны по 60-70 машин, будучи старшим колонны и, отвечая за их безопасность от Хайратона до Кабула, что по расстоянию немного не дотягивало до пятисот километров. Здесь мне не дали одну машину, чтобы проехать пятнадцать километров до Фрунзе, пока я не пройду три инструктажа, не сдам какие-то экзамены и не получу справку старшего машины. Что-то сродни тому, когда вы знаете высшую математику, а у вас требуют сдать экзамен по таблице умножения…
На занятиях по огневой и тактической подготовке самое главное для начальства было не то, чтобы солдаты и сержанты умели думать и воевать, а их красивое и ровное передвижение на тактическом поле, соблюдение интервала и дистанции. Я плевался и ругался, но переубедить других офицеров не мог, мы просто говорили на разных языках и они меня не понимали. Наверно легче объяснить негру, что такое снег, чем научить думать старательного советского офицера. Командир батальона, грамотный мужик, знающий назубок все воинские уставы, выслушав мою ересь, ответил:
— Есть уставы, по которым мы служим, не можем же мы самодеятельность проявлять, лейтенант. Пиши в Москву в Министерство обороны свои предложения. Изменят уставы, будем по-твоему воевать.
Я поморщился:
— Да им на это всем плевать, кто там мои предложения читать будет? Кровью будем за это расплачиваться…
Было обидно осознавать себя ни кому не нужной пешкой, незаметным винтиком в дребезжащей от негодности, безжалостной ко всем и ко всему машине, носящей гордое название — советская армия. И чувствовать свою причастность к общественно-экономической формации — неразвитому социализму, который на ступень выше стоит, чем капитализм. И пускай у них колбаса, и масло свободно лежат в магазинах, а у нас по талонам, зато у них моральный дух низкий. Тьфу ты. Хорошо хоть начальники мысли читать не могут, иначе меня давно бы в тюрьму посадили.
Военная служба подавляет всякую самостоятельность. А самостоятельность — это мысли, творчество, прогресс. Интересный парадокс: каждый человек в чем-то неординарен, а военная служба исключает неординарность, требуя подчинения всех единой воле начальника. Между тем ординарны и похожи друг на друга только идиоты.
Тут еще моя школьная любовь написала мне романтичное письмо, о том, что какая же она была дура. Только спустя семь лет она вдруг поняла, что любит меня и не мыслит своей жизни без меня. Но я уже вышел из того возраста, когда верят в эти вдруг. Где-то в глубине души я был уверен, что, в конце концов, она вернется ко мне, когда немножко посмотрит, что такое жизнь, и чуть-чуть начнет разбираться в людях. И вот, наконец, научилась, но интересно, какой ценой ей это далось? Я написал в ответ письмо, полное «любви и нежности», в конце которого пожелал ей найти богатого и солидного мужа. Мне она была глубоко безразлична. По объедкам я побираться не был намерен.
