Прощание славянки - Южный Вадим (бесплатные версии книг .txt) 📗
Как потом выяснилось, водитель в соседней бригаде был, но только раз, и дорогу помнил очень смутно. Поэтому он проскочил нужный поворот и прямиком рванул в духовскую зону. Заехали мы в нее километров на шестьдесят, когда что-то заподозрили, и в одном кишлаке остановились у дукана, чтобы спросить, где шурави? Дуканщик смотрел на нас с ужасом, крутил пальцем у виска и показывал, что вокруг везде духи.
Нам повезло, назад мы проскочили так же спокойно, как и туда. Только воняло шибко от заезжего полковника. В бригаде он сразу рванул в штаб, после чего меня, почти что сразу, вызвали к особисту. Как оказалось, этот полковник написал на меня заяву, что я хотел его сдать духам за большие деньги, так как он шибко важная персона и носитель больших военных секретов. Ох, и кутерьма была. Даже запрос в военное училище делали о моем политико-моральном состоянии.
Во время зачистки одного из кишлаков, проводимой совместно с царандоем, случилось ЧП. Работали в парах, один наш солдат и один царандоевец. Дух подорвал себя с трехлетней девочкой и царандоевцем гранатой. Наш солдат Джумаев чудом остался жив, и мне поручили взять с него объяснение. Я мурыжил его долго, пытаясь выяснить, как так получилось, что царандоевец погиб, а он остался жив? Пока он не выдержал и не спросил меня:
— Товарищ лейтенант, хотите, я вам откровенно расскажу, как было дело, не для бумажки, а лично вам? — его типично восточное лицо смотрело спокойно, не выражая никаких эмоций.
— Давай, — согласился я.
— Гад царандоевец был. В первом доме он у старика деньги требовал. Я киргиз, и немножко разобрал, что он говорил. Меня он за дверь отправил, мол, прикрывай, а сам мародерничал. Чтобы следы скрыть, бросил старику гранату — и за дверь. Мне знаками показал, что это дух был, который себя гранатой подорвал. А я видел, как он потом афгани прятал. В следующем доме старик был с девчонкой. Маленькой совсем. Он с них тоже деньги вымогал. Я понял, что дальше будет. Не жить им. И решил, что ему тоже не жить. Я им гранату в дом бросил и дверь закрыл.
Меня передернуло. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Я не знал, что ему сказать, и отпустил его.
Ротный долго не брал меня на операции. Как я понял потом, он присматривался ко мне, что я за человек, и как могу себя повести в экстремальной ситуации. И когда признал за своего, дал команду — собирайся.
Спецназ уходил в свободный поиск. Группа выдвигалась на трех трофейных японских машинах, двух «Тойотах» и одном «Нисане». На некотором удалении за группой следовал наливник с горючим, для заправки машин, то есть группа автономна, и может уходить от места постоянной дислокации за несколько сотен километров. Как я несколько раз слышал от наших офицеров, не раз они заходили даже на территорию соседнего Пакистана, граница с которым была только формально, на карте.
Машины оборудованы станковыми пулеметами, прикрытыми тряпьем. Спецназовцы идут все в национальных афганских одеждах под видом мирных граждан. Цель группы — караваны с оружием. А там как повезет. Помощи ждать не от кого, да и из-за большой удаленности от бригады нам вряд ли успеют оказать помощь. Документы все сдаем. Фотографии и награды — тоже. С собой ничего, что говорило бы о принадлежности к стране. Спецназ в плен не сдается. Каждый знает, что с ним сделают духи, если он попадет к ним в плен. Поэтому мы — безымянная группа безымянной страны…
Я иду в первый раз на такое мероприятие, и поначалу азарт приятно щекочет мне нервы. Но через несколько часов азарт проходит. Однообразные пейзажи приедаются, песок и пот разъедают глаза и тело, жара клонит в какой-то полусон, в котором перестаешь различать реальность. Только командир что-то напряженно оценивает по карте, что-то рассчитывает. Он старый волкодав, у него за Афган два ордена и представлен к третьему. Он знает, как свои пять пальцев все духовские тропы, и ведет нас к ним. Потому что должен пойти караван.
Два афганца появляются неожиданно. Им прятаться некуда и поздно. Оружия в руках у них нет, хотя я понимаю, что пеший человек раньше заметит автомобиль, чем его можно обнаружить с машины, и при необходимости успеет спрятать оружие. А искать оружие здесь можно долго.
Взять афганцев мы не можем, потому что они безоружны, и я огорченно думаю, что придется возвращаться в бригаду, так как теперь про нас будут знать все в округе. Духи вряд ли пустят дорогостоящий караван, пока здесь шарится неизвестная группа. Но ошибаюсь, потому что командир думает иначе.
Наша головная машина останавливается, и командир знаком подзывает их. Они подходят, двое мужчин неопределенного возраста, в бедной потрепанной одежде, с безразличными обветренными черными лицами.
— Кто вы и куда идете? — спрашивает их на дари солдат-таджик. Те что-то спокойно объясняют ему и ничего невозможно прочитать на их лицах.
— Говорят, что пастухи, верблюдов потеряли, третий день ищут, — переводит солдат.
— Ага, — усмехнулся командир, обращаясь ко мне, — здесь по карте ближайшая кошара и ближайший источник воды через пятьдесят километров. И никаких заблудившихся верблюдов здесь не может быть, потому что этого вообще не может быть. А караваны здесь ходят. И это их разведка.
Он, усмехаясь, смотрит на них.
— Спроси, — дает команду переводчику, — где и когда пойдет караван, и они останутся живы.
Тот переспрашивает, и афганцы начинают горячо оправдываться.
— Говорят, что не знают, — осклабляется переводчик с жестокой усмешкой, от которой меня продирает мороз по коже.
Командир не говорит ни слова, а кивает на них головой, и афганцев моментально скручивают, связав по ногам и рукам. Командир внимательно смотрит им в лицо, выбирая послабее характером, кого можно побыстрее сломать и его закидывают в машину. Второго за ноги привязывают веревкой к машине.
Мы трогаемся дальше, как ни в чем не бывало, а я спиной чувствую позади биение тела о грунт и стоны умирающего человека, звучащие все слабее и слабее.
Командир бросает изредка на меня взгляды, в которых я читаю любопытство и стараюсь скрыть обуревающие меня эмоции. Через несколько километров мы останавливаемся, и к командиру подтаскивают окровавленный, но еще живой кусок мяса.
— Ну что, вспомнил, где пойдет караван?
Он не вспомнил, и его оставляют привязанным к машине. Мы едем дальше. Второй афганец с ужасом смотрит на нас.
— Ты следующий, — объясняет ему солдат-таджик.
Еще через несколько километров изуродованный труп отвязывают и бросают в какую-то яму. Второй, только его вытащили из машины, сразу вспомнил, где и когда пойдет караван. Дальше нас ведет он. Командир перепроверяет его объяснения по карте, и видимо они соответствуют действительности, потому что мы идем туда, куда показывает этот перепуганный афганец.
Мы ждали караван два дня. В указанное афганцем время караван не пошел, мы выждали для приличия еще несколько часов, и командир дал команду сниматься.
— Суки, почуяли что-то, — матерится он, — и, наверное, пустили караван по другой тропе, есть тут неподалеку…
Негромкий хлопок из ПБС и тело второго афганца беззвучно падает в пропасть, а мы уходим дальше в поиск.
Командир не зря считается опытным волкодавом, потому что он угадал, подсознательно почуял, куда надо идти, и вывел группу прямо на караван.
И вот мы идем навстречу друг другу, два каравана. Наш на трех машинах, с советским спецназом из двенадцати человек и навстречу духовский на шести машинах, с охраной из двадцати человек. Но они не знают, а могут только гадать, кто мы — торговый караван, другой отряд или враг, а мы знаем, кто они и что сейчас будет. На нашей стороне внезапность и наглость, вера в победу и в себя.
Мы быстро сближаемся, наши солдаты в афганской одежде весело улыбаются и приветливо машут руками, и те начинают опускать стволы автоматов и махать в ответ. И зря. Потому что неожиданно тряпье откидывается, и кинжальный перекрестный огонь трех станковых пулеметов и шести автоматов начинает свою грозную, несущую смерть песню. Бой был скоротечен. У нас легко ранено два бойца, у духов — ни одного живого…