Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Трупы лежали в каком-то напряжённом ожидании, словно и мёртвые продолжали отбывать свой законный срок.
— К морякам! К морякам! — тыкал пальцем пожилой лейтенант.
— Их бы усих — к морякам! — рычал, постукивая покойников прикладом по голове, заспанный Стадник. — Злыдни, своих не пожалели. Девять голов тильки сгорело…
— Ваших сколько, земеля? — поинтересовался Опенкин.
— Четверо, — по инерции ответил Стадник, но, узнав вора, показал ему кулак и сразу же устало отмахнулся. — Выжил-таки, змей чахоточный.
Старшина подошёл к лейтенанту и доложил без излишних формальностей:
— Вроде сдохли. Стрелять будем?
— Как хотите. Только побыстрей!
— Все куда-то торопятся, а порядок кто соблюдать будет? — ворчал Стадник, поставив автомат на одиночный выстрел.
Тем временем с покойников уже стащили рубахи, сапоги и даже кальсоны. Старшина методично выстрелил в грудь каждому, кроме Культяпого, чья грудь была занята портретами вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
Культяпого пришлось стрелять в живот.
Арестанты подвезли тачки, не торопясь погрузили в них покойников, повезли к озеру пополнять команду «моряков». Не успевшие окоченеть руки свисали с бортов дощатых коробов, прощаясь с бывшими земными товарищами по несчастью безвольным помахиванием.
— Досрочно освобождённые, — сказал вслед похоронной процессии Ведров, сербая простуженным носом.
— Не глумитесь, — попросил недавний сосед по карцеру. — На все Воля Божья.
— Чепуха! Было время, весь в загадках измотался, а Бога вашего не познал.
— Неверие есть духовная слепота. Пребывание на земле в том состоянии не наказуемо, ибо Вседержитель больных не карает…
— Вы кто такой, чтоб морочить людям голову?!
— Монах, — ответил просто блондин неопределённого возраста. Скорее всего, он был молодым.
— Что ж тогда Господь о вас не позаботился?! По знакомству мог бы оказать милосердие.
Блондин запахнул своё чёрное драповое пальто без пуговиц, с отеческим сожалением посмотрел на Ведрова:
— Вы не в том расположении духа, потому останетесь при своём упрямом мнении. Но сказано: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явное…»
— Да пошёл ты! Все извилины заплёл!
Монах не обиделся, что весьма удивило прислушивавшегося к их беседе Упорова. А Ведров и дальше продолжал выкрикивать полушёпотом что-то о моральной трусости и опиуме для народа. Бывший сокамерник улыбнулся одними глазами и ушёл в себя.
Он видел далёким зрением души угасающего от телесной ветхости отца Никодима и слышал его едва шелестящий голос:
— Уйми гордыню, брат мой, изгони крамолу из речей своих. Паства должна знать одно: всякая власть — от Бога!
— От кого нонешняя, святой отец? — спрашивает молодой монах.
Отец Никодим молчит смущённо… Игумен искренне хочет, чтобы слуга божий Кирилл переплыл мутное житейское море без катастроф.
Кудрявая борода бесстрастного красавца лежит на литом кресте, белые руки скрещены на чёрной рясе, как два ангельских крыла, а голубые глаза ждут ответа. Молодой монах знает о доносе, написанном соседом по келье Лазарем при свете свечи, источающей медовый запах. Слогом мягким, но разящим. Знает о том и отец Никодим, но оба берегут свои тайны, дабы не приносить друг другу большего огорчения.
— Власть нынче антихристова, — решается на ответ Никодим. — Обличать её воздержись: терпение дарует терпеливому мудрость…
— Благодарствую, святой отец мой. Только «возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад не благонадёжен для Царства Божия», кое стремимся стяжать мы, с вами…
Старец перекрестил спину удаляющегося монаха, едва сдерживая слезы. Ему не дано совершить подвиг по причине крайней немощи, оттого жизнь, прожитая в послушании и служении, кажется какой-то незаконченной…
— Смирно! — гремит на студёном ветру хриплый голос злющего, как собака, лейтенанта.
Это прошлого не сразу покидает отца Кирилла, он ещё улыбается своим воспоминаниям и немного похож на счастливого человека, позабывшего своё имя.
— Смирно, сука небритая! — кричит на него окончательно взбешённый лейтенант.
Упоров дёргает монаха за рукав чёрного пальто, тот медленно возвращается в действительную жизнь. Закопчённые лица зэков поворачиваются в сторону появившегося из обгоревшего рубленого дома начальника лагеря с таким подкупающе интеллигентным и одновременно жёстким лицом. Тёмные круги под глазами придают ему выражение какой-то недосказанности: майор похож на революционера — разночинца, возвращающегося после неудавшегося теракта.
Он кашлянул в кулак, поднял глаза, впечатление усилилось, даже грязные сапоги как бы подчёркивали его поколебленный душевный порядок.
— Бандиты, совершившие поджог, находятся среди вас, — опечаленный голос не дрожал. В нем ещё осталось достаточно воли. — В результате их кровавого преступления погибли 25 человек, в том числе 18 ваших товарищей. Пусть каждый из вас спросит у себя — заслуживает ли это наказания?
Этап загудел.
— Пусть ответ даст ваша совесть. Они так или иначе будут найдены. Долг тех, кто желает заслужить досрочное освобождение, назвать их имена. Мы будем ждать.
Они ждали сутки. Голодные заключённые сбились у тухнущих костров, жуя заплесневелые сухари. Утром умерли ещё четверо, у одного из груди торчал огромный гвоздь. Стадник пристрелил их менее охотно, а целясь в заколотого гвоздём, сказал:
— Этот знал злыдней…
— Чого ж мы уси должны лягать в могилу, гражданин начальник?! — затравленно озираясь по сторонам, спросил вислоухий казак, прирезавший но пьянке родного брата. Из четверых стоящих подле него бандеровцев только один сочувственно поддакнул. Это взбодрило казака: — За що страдаем, братцы?! Аль жить никому не хотца?! Выходи, колы виноваты!
— Верно! — поддержал казака идейный педераст с веснушчатым бабьим лицом. — Мы не желаем отвечать за чужое преступление!
— Не копти, Маруся, — одёрнул его бывший командир танкового батальона. Правая часть лица танкиста парализована, левая обожжена. — Из этой зоны живьём не уйдём.
— Дело к теплу. Выдюжим! Давай, выходи, поджигатели!
Упоров туже запахнул полы телогрейки и пощупал большим пальцем лезвие опасной бритвы, подаренной Каштанкой.
«Это быстро, — думает он, одновременно ощущая биение крови в артерии на горле. — Одно движение… и порядок!»
Неподалёку от Вадима задыхался человек, вероятно, он хотел пройти вперёд, но его начал колотить кашель, и кровь обагрила сухие губы. Опенкин с пониманием посмотрел на его плачевное состояние, протянул ему свой клетчатый платок:
— На, утри сопли, мужик.
Человек задыхается, острые лопатки бьются крыльями раненой птицы. Одет он, как говорится, не по сезону: в ветхое латаное пальтишко поверх рваной кофты.
— Худые дела, — покачал головой Опенкин. — Такое здоровье надо в карты проиграть.
— Нет уже дел, товарищ, — больной попытался улыбнуться. Улыбка получилась вымученной, скорее даже не улыбка — гримаса боли. — Я — врач, все понимаю, а сделать ничего не могу. Надо ещё подождать… — Он торопился высказать случайному слушателю самое сокровенное: — Ждать не хочется. Ничего не надо ждать!… Вы, я вижу, не потеряли здесь сердце. Вот конверт — письмо сыну. Отправьте, пожалуйста.
Каштанка стушевался от столь неожиданного доверия, враз утратив всегдашнюю привычку ёрничать.
— Да, ещё очки. Оправа золотая. О каких пустяках я говорю?! Простите. Но всё равно, возьмите.
— Бросьте вы, доктор! Нехай меня казнят — отправлю! Хотите: я вам свой гнидник дам, а вы мне — свой шикарный макинтош?
Доктор закашлялся, благодарно улыбнулся взволнованному вору. Затем, худой и узкоплечий, он протолкнулся сквозь бандеровцев, осторожно похлопав по плечу самого широкого из них, загородившего ему путь:
— Разрешите.
— Я знаю, кто «петуха» пустил! Здесь они, поджигатели! — громко произнёс до сих пор напряжённо молчавший секретарь парткома колхоза «Путь Ильича» на Херсонщине Шпаковский, подарив Упорову осатанелый взгляд. Тот догадался — секретаря ничем не остановишь, его надо только убить. Ещё он знал — это придётся сделать ему самому. И постарался успокоиться, объяснить себе — выбора нет, так хоть кто-то спасётся из тех, кого ты вёл за собой на поджог. Прилив решимости очистил голову от посторонних мыслей.
