Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Почему один должен отвечать за всех? — спросил кто-то рядом с Упоровым.
Майор не ответил, только вопросительно поднял брови.
Из строя вышел бывший директор прииска «Коммунистический», взволнованный и оттого ещё более перекошенный Ведров.
— Не стану прятаться, гражданин начальник. Он рта не открыл, а его — в карцер. Почему один должен…
— Двое. Лейтенант! И этого в карцер!
Начальник лагеря «Новый» забыл о Ведрове обращался только к лейтенанту:
— Ещё раз прошу — позаботьтесь о тишине.
В баню шли партиями. На всю помывку отводилось полчаса, ложка зеленого мыла в ладонь и шайка тёплой воды. После бани однорукий зэк выбрасывал из прожарки прямо на двор пахнущее хлоркой бельё, приговаривая:
— Хватай шмутье, сидельцы! Кто смел, тот и успел.
Увидев Каштанку с наколотым на груди крестом и профилем Ленина, он постарался спрятать чувства поглубже, равнодушно процедил сквозь зубы:
— Был слух: тебя трюманули на Кручёном?
— Обошлось, — лаконично ответил Опенкин, тут же спросил: — Что там за «моряки» в озере?
— Местные. Все местные. И вам не обойдётся. Три месяца, а потом — или на проволоку, или в купальню. Здесь человеку при любом здоровье не сдюжить. За зиму ползоны передохло.
— Спасибо — успокоил.
— Чем богат. Дальше сам додумывай. Ко мне больше не подкапывай — спалишь.
— Сарай за вахтой, ну, вон тот… Что в нём?
— Не зарься. Керосин, бутор хозяйский. Сто раз проверен.
— С тобой ясно, Культяпый. Даёшь отмычку — и я тебя не знаю.
Культяпый бросил очередной тюк с бельём, слегка задумавшись, пошамкал широким ртом. Исчез он незаметно, в тот момент, когда Федор осматривался по сторона: а вернувшись, сунул ему в руку аккуратный свёрток.
— Выиграл у одного беса.
Каштанка развернул серую тряпку, удивлённо посмотрел на Культяпого:
— Это инструмент Нежного.
— Какая разница? Не сдюжил, а ведь подковы гнул…
Культяпый с силой швырнул ком белья в амбразуру, проверив обстановку скорыми глазами, закончил мысль:
— Жизнь здесь дешевле подлости. Иди, Федя, царство тебе небесное…
Трое сидели у остывшей печи, сделанной из куска большой трубы, и пытались понять друг друга перед тем, как на что-то решиться.
— Такой ночи больше не будет, — говорил взволнованный беседой с Культяпым Федор Опенкин. — Это не ночь, а подарок! Все устали. Все хотят отдыхать. Усталый человек не может быть бдительным. Вы уж мне поверьте: я всегда работал ночами.
— Бежать? Куда?! — спрашивал его Ираклий. — Карты нет. Продуктов нет! Друг друга кушать станем?!
— Зачем — друг друга?! «Сухаря» прихватим пожирней. «Корову»!
Ираклий выразительно скрипнул зубами:
— Помолчи, слушай, а! Людей кушать не могу! Ещё раз скажешь — знать тебя не хочу!
— Разборчивый! Видал, каким скоро будешь?! Голый, синий, главное — мёртвый!
— Какой буду, такой буду! Людей кушать не хочу!
Упоров слушал молча. Он предполагал, что этот полуразвалившийся барак может их всех пережить. Попробовать все объяснить заключённым? Разобрать барак и с кольями пойти на пулемёты? Кто-то обязательно вложит… Да и пулемёты не пройти. Барак не обязательно ломать, не обязательно. Зачем? Он сухой, как солома. Его высушил ветер. Сухой…
— Стоп! — выдохнул он вслух, и двое, перестав спорить, уставились на него, ощутив живое присутствие интереса. Они подвинулись друг к другу. Тень стала общей.
— Так что хранится в том сарае?
— Керосин. Разный бутор, нам не сподручный. Бежать надо, Вадим! Бежать! Не хрена пудрить мозги! — Летучий взгляд его метался по сторонам, ни на чём не задерживаясь.
Упоров перебил:
— Мы не бежим. Все равно поймают, поставят у доски почёта, как тех троих. Надо спалить этот гроб. Поджечь бараки! Ветер снесёт огонь на караульное помещение…
— Ты… — Опенкин не мог найти подходящие слова, — ты прямо это, в рот конягу шмендеферить, гений какой-то!
— В бараках люди, их надо предупредить, — предложил Ираклий, глянув на зэков, понял, что сказал глупость.
— Федор, ты идёшь?! — окликнул Вадим.
— Спрашиваешь?! Ну, и фраер нынче пошёл отчаянный. Другой вор позавидует.
Они по одному исчезли от печи. Крались вдоль нар, стараясь не попадать в узкие полоски лунного света из оконных щелей. Бесшумно вошли в подсобное помещение. Ираклий держал решётку. Упоров выламывал скобой ржавые гвозди. Первым прилип к подоконнику и соскользнул во двор Опенкин. Через минуту его голова возникла из темноты:
— Мотай портянки на сапоги: скрипучие шибко. Сидор оставь!
Вдоль стены крались на четвереньках, ловя за воем ветра каждый посторонний звук. Вадим не дополз до угла с метр и замер, усмиряя расходившееся дыхание.
За углом таилась опасность. Он думал о ней, как о живом человеке, напряжённо сжимавшем автомат… Предчувствие не обмануло: человек стоял, приплясывая на ветру. До него было метров десять, не больше. Ираклий молча протянул к Опенкину раскрытую ладонь, вор сунул ему нож. Он полежал совсем немного, вернул нож обратно, Федор с одобрением показал ему большой палец. У всех сразу поднялось настроение. Грузин неслышно поднялся, выскользнул из-за угла. Пошёл, чуть надвинув на глаза шапку, ступая на носки. Ему удалось пройти больше половины пути, прежде чем скрюченный охранник увидел выросший из ночи силуэт арестанта.
— Ты! Ты! — оцепенело замямлил он, пытаясь сдёрнуть с плеча ремень автомата.
— Т-с-с! — прижал к губам палец грузин. Словно тугая пружина сработала внутри его тела: он выпрыгнул на уровне головы часового, пяткой ударил в лоб! Соучастник — ветер тут же скрутил звук, вытянул и отнёс в дальний угол зоны.
Ираклий вытряхнул охранника из тулупа, с блаженной улыбкой забрался в тёплую овчину.
— Я их покараулю. Они в бане гужуются.
Потом поднял автомат и перевёл затвор на боевой взвод.
Опенкин справился с замком без хлопот. Зэки не зажигали спичек: бидон с керосином нашли по запаху.
Ираклий прикрыл тулупом охранника, снял с автомата диск и спрятал под доски.
— Может, подожжём? — кивнул на баню Опенкин…
— Не надо. С карцера замок сними.
На земле застонал часовой, разговор сразу смолк…
— Т-с-с, мент очнулся. Крепкий, гад: каблук его не берет.
После чего расчётливо пнул солдата в челюсть. Охранник затих.
— Теперь не скоро разговорится.
— Одеваются! Одеваются! — заспешил Ираклий. — Двое уже в сапогах. Пошли, ребята!
— Я подпалю первый барак, — сказал Упоров, — Ираклий — второй, ты, Федя, третий. Сейчас льём. Считаем до ста и поджигаем одновременно! Ну, мужики, не знаю, чем это кончится, но желаю удачи!
Огонь родился не сразу. Прежде он мелко побежал по сухим доскам, подпрыгивая и смеясь, этакий весёлый хулиган, притих и неожиданно дал мощную вспышку, подбросив ввысь пропитавшиеся керосином опилки. Пламя закрутилось на месте, начало расти, как огромная змея из горшка заклинателя. Змея обвила угол барака, подстёгнутая стремительным ветром, расплескалась на весь торец здания, выросла гудящей стеной, согнулась под ветром, багровея и набирая неудержимую силу. На крышу барака огонь обрушился, как ни странно, сверху. Он словно упал на неё, и крыша сползла набок, где рассыпалась на отдельные пожарища.
Ветер все плотнее и плотнее вбивал жар в глубокие щели, срывал куски толя, бросая горящие полотнища на казармы охраны.
Через час огонь охватил весь лагерь. Через шесть часов «Нового» не стало… Заключённые лежали на земле, прижатые к ней автоматными очередями. Свет погас, только огромные чадящие костры освещали безлесные горы. Скрипнула и завалилась набок вначале одна, затем другая вышка.
— Как же без охраны-то? — занудный Ведров толкнул в бок Культяпого. Культяпый не откликнулся: он только что умер.
День обещал быть плохим…
Утром по команде «Встать!» с земли не поднялись пятнадцать человек. Старики, больные да сидельцы из новеньких, не догадавшиеся по неопытности прихватить на подстилку кусок толя или доску.
