Пангея - Голованивская Мария (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Болтовня Клавдии?
Вонючие мемуары ее подруг?
Тамерлан?
Он разрыл каждую секунду этих таких разных по своему движению событий.
Вот они едят. Молча, каждый уставившись в свою баранину.
Едят сосредоточенно, потом начинаются доклады.
Вот у Клавдии говорят про яд, про водоканал.
Он видел досконально.
Но ведь не решают же они ничего!
Не здесь момент. Не здесь.
Все расходятся. У Клавдии. У Тамерлана.
Рахиль едет домой и звонит ему, Платону, а он сонно говорит ей: «Конечно, дорогая, мне всегда нужен твой совет».
Но дело ведь не в Рахиль.
Не она точка отчета.
Он должен был выставить охрану на водоканал?
Но ведь не было же плана, откуда тогда яд оказался в воде?
Случайность.
Но опора не в случайности.
Ее просто не должно было быть.
Ключ в другом.
Он вынырнул, почти посинев от отсутствия кислорода. Поплыл к берегу. Вышел. Сел на траву, даже не заметив, что Лизы там уже не было. Поискал сигареты. Не нашел. Лег опять на траву.
Тамерлан.
Вот заканчивается заседание его штаба. Все расходятся.
Но он же не уходит сразу?
Платон почувствовал, как заколотилось его сердце.
Он не уходит сразу. Сидит за столом, хозяин заведения говорит ему комплименты. Потом он смотрит на одну из девушек, убирающих со стола. Возгорается желанием? Конечно, он должен смотреть на девушку, ведь после звонких докладов он уже вкусил свою победу и он захотел охмелеть от нее заранее, пускай даже и от случайной близости, прямо здесь, на кухонном столе.
Платон опять сел. Поискал сигареты. Нашел пачку с двумя окурками. Хмыкнул. Закурил. Откуда окурки в пачке?
Ну да, он вожделел к ней.
Попросил хозяина оставить их наедине.
Заговорил с ней.
О чем?
О женщинах. Нужно, чтобы он заговорил с ней о женщинах. Платон напрягся изо всех сил: ну давай же, гони свою высокопарную муть. Он пролез к нему в голову через ухо, надавил на барабанную перепонку, просочился в мозг. Ну давай, шевели своими губами в бараньем жире, выноси свой курдюк наружу, ну!
Платон закашлялся. Выкашлял какую-то муть, как будто проглоченную во время купания лягушку. Сплюнул на траву, растер ногой.
Тамерлан заговорил:
— В женщине мужчина хранит свою силу, он никогда не берет ее с собой, чтобы не потерять. Он хранит до поры, но временами приходит за ней, ты же дашь мне взаймы немного моей силы? Как зовут тебя?
— Майя.
— Ты еврейка?
— Молодец, — похвалил Платон то ли себя, то ли Тамерлана, — постарался.
— Макай ее в свои приторные речи, давай, обмазывай ее своей паучьей слюной!
— Твои щеки как персики, — повиновался Тамерлан, — твои глаза как черные бездны, в которых горит огонь моей души!
— На нее не действует, — отметил Платон торжествующе, — она же не какая-нибудь дура! Чистая девочка, хорошая девочка. Боится, а не загорается. И как устала, глаза просто слипаются. Умница моя.
Платон вдруг отчетливо увидел, что Тамерлан заговорил о матери. Вот ведь прохвост! Не хочет брать силой, хочет голову заморочить. Прикидывается ручным, нестрашным — ну давай, давай, иди в западню! Она слушает, кивает своей головкой в такт его словам, кивает и засыпает на стуле. Именно так. Спи покрепче, слышишь меня? Спи, я приказываю тебе!
Это ключ, наконец-то он поворачивается, почувствовал Платон. Здесь нужно повернуть.
Встал. Вытянулся в струну. Вспомнил, как Хомяков однажды приподнял его в воздухе, дав почувствовать, что он, Платон, может то, чего не могут другие люди. Нужно повернуть этот ключ, отпереть ход событий, пустить по другому коридору. Как же он тогда с Хомяковым это сделал? Что именно смог?
Он стоял, вытянувшись струной среди набежавших на берег людей, ему показалась странной их безмятежность, почему они ловят рыбу и играют в мяч, почему мамаши купают детей, если все перевернулось в Пангее и ее жрут уже Тамерлановы черви? Тамерлан. Оловянный придурок.
Он напряг все силы, всю свою волю. Собрал события в кучу, спрессовал их в плотный пласт: девушка спит, а Тамерлан гадает на Коране. Он отменяет выступление. Кто-то бросает яд в водоканал. Тамерлановские бойцы захватывают город. Клавдия арестована. Он спрессовал это в плоский, как лист бумаги, пласт. Сейчас нужно толкнуть события в другую сторону, свернуть этот лист в комок и вышвырнуть его в небытие, в гигантскую урну, где кружатся не случившиеся события. Ну же!
Он сумел напустить на него ярость. Добавить в позу уснувшей Майи особенного пренебрежения к нему. Уснула, раскинувшись, расставив ноги. Он сумел позвать к нему самую сильную ярость, подтянуть к его глазам и устам ее набухшее жало, выплеснуть ему в лицо белый ядовитый сок. Сделано! Ну же!
Он мысленно скомкал лист.
— Ах ты дрянь, — закричал Тамерлан, обводя все побелевшими глазами — маленькая безликая сучка!
Он искал, на ком бы выместить своей гнев, все же не решаясь поднять на нее, теперь уже рыдающую, свою холеную руку.
— До чего ты доводишь своих работниц, скотина? — заорал он на хозяина. — Я рассказывал ей о матери, а она задрыхла, у тебя здесь работают свиньи, а не люди.
— Пошла отсюда вон, дрянь, — злобно прошипел хозяин Майе, — хоть раз увижу тебя здесь — скормлю собакам, ты меня знаешь.
— У меня есть прекрасные девушки, Тамерлан, не гневись, — умолял его хозяин, — сейчас я позову их. Прости меня. Ради Аллаха, прости.
Платон выдохнул, опять сел на траву. Ну вот, события сдвинулись, история развернулась. Все теперь пойдет по-другому.
Не будет гадания на Коране, он не отложит выступление.
Теперь все будет, как должно было быть.
Он вернул разговор с Рахиль:
— Сейчас я сам к тебе приеду.
Он выслушал Рахиль. Отчетливо осознал, что может произойти любая случайность. Выставил охрану.
Наутро Тамерлан, конечно, выступил. Со всей помпой и бутафорской показухой. Знамена, молитвы до небес. Повеселил людей. Нехитрое это дело — гарцевать да ножами посверкивать, ну, попугал домохозяек. Убили нескольких, скорее по случайности, но люди, даже городские, подоставали свои ножи да топоры — лавки скобяные стояли обнесенные еще недели две после события, на полках — ни шиша кроме садков для рыбы не осталось, и армия встрепенулась, вспомнила, как заряжать-разряжать. Аяна давала жару, разгуливала среди солдат, насвистывала мотивчики, подзадоривала их, и они сходили от нее с ума, от нее, сильно уже не молодой. Она дразнила тамерлановцев, задирала юбки перед ними, распевала скабрезные песенки про Аллаха, но тронуть ее никто не посмел, глядели на нее с раскрытыми ртами, как завороженные, не отворачивались даже. Нур была рядом с Платоном, хохотала, как бешеная, танцевала прямо на заседаниях, но он был рад, что она здесь и хохочет, значит, победили они, а отчего же еще она смеется?
Увидев все это отчетливо, Платон вновь подошел к реке. Наклонился, потрогал воду. Она показалась ему очень холодной: странно в такую жару, и как же он тогда купался в ней? Он посмотрел на небо. Ясное, ни облачка. Но как же ясное, если все это время даже здесь, в двухстах километрах от города, чувствовался запах гари и в воздухе висела сероватая дымка, напоминавшая о погребальных кострах в столице?
Платон поднял камешек, кинул его по воде, тот послушно совершил пятикратный прыжок, поднял еще один, бросил — тот же результат. Поднял третий.
— Нам пора, — сказал Хомяков, потрогав его за плечо, — что ты тут играешься, как мальчишка?
Платон вздрогнул:
— Куда пора?
Хомяков вздохнул:
— Ты что, на радостях взялся за старое, обкурился до одури? Через час заседание по реконструкции храмового парка, архитекторы придут, потом назначение правительства, потом назначение судей, — ты что, Платон, все забыл? Не пугай меня!
— Нет, нет, — успокоил его Платон, и они оба бодро зашагали к его машине, в составе большой колонны двигавшейся в город. — Но есть более важное дело, — сказал он, усаживаясь рядом на заднее сиденье, — завтра я открою границы.
