Противоречие по сути - Голованивская Мария (бесплатные серии книг .TXT) 📗

Противоречие по сути.

(Авторский сборник)

Мария Голованивская

Истинный смысл вещей ускользает от нас. "И событий", – добавил бы Сократ. Хочется услышать, как пьяный Гораций вносит последние коррективы: "Нам не дано познать истинную суть того, что показывает нам мир, не дано уловить подлинное содержание драмы, которая и есть наша жизнь". И маленькое добавление ритора, к примеру, Цицерона: "Вероятно, точнее без сомнения, правы те, кто воспринимают жизнь как метафору". Космос. Катарсис.

Что ж, а может быть, и на самом деле разумны по доброй воле отказавшиеся от разума, ушедшие в предчувствия, поверившие в приметы, отдавшиеся страхам. Дабы избежать смертоносной случайности, способной обратить любое внутреннее построение в прах, заставить кружиться в водовороте времени обессилено, обреченно, чувствовать, как разрушается крепость твоих дней, гулко падают камни, проваливаются мосты, некогда дававшие возможность выходить наружу, выбегать вовне. А затем страшнейший хаос в клетках, чудовищное размягчение костей, хлопающие воспаленные глаза, преследование иллюзорной цели, которая, по самому своему названию, уже не может быть достигнута. Безумие, которое овладевает тобой наподобие сильной инфекции, паучьего племени страсть, заманивающая каждую мысль, каждое движение в липкую ядовитую невидимую паутину и жадно пожирающая все из своей жертвы, оставляя безжизненную оболочку, а не то, другое, тихое помешательство, которое подкрадывается на цыпочках, незаметно вплетается в представления и разговоры, помешательство скорее обороняющее, предохраняющее, тлеющее и поэтому щадящее силы. И все будто в марионеточном танце тихо водят вокруг тебя хороводы, кивают головами, поддакивают…

Ты словно безумный король, все королевство которого внутри, и залы, и дворцы, и роскошный парк с пирамидальными кипарисами, и серебристое озеро, и конюшни с отменными рысаками; и закрыты ставни, и подняты мосты, и строгие стражи цифр охраняют ворота, цифр, складывающихся, умножающихся, вычитающихся, выстраивающих неумолимые законы, самозарождающиеся и непреклонные: тревоги от лопнувшего стекла, разбившегося зеркала, просыпанной соли. Луна с ее бесконечной, полной загадочного смысла переменчивостью, форма облаков, словно вычерчивающих на небе судьбоносные шифровки: круглое облако – завершай дела поскорее, перистое облако – обходи острые углы, залегай на дно, беспросветные облака – не выходи наружу, углубись в себя, разглядывай узоры собственных мыслей, настроений, предвкушений и послевкусий. И ничто не потревожит, ничто не помешает, ничто не взорвет тебя изнутри, и ты не будешь разглядывать свои же потроха, развешенные по веткам, словно экзотические плоды на экзотическом дереве жизни. И не будет встречи, имя которой – случайность, и не будет болезни, имя которой – страсть, и будут ровно дышать часы и течь ровным течением дни, поскольку нам не дано уловить истинный смысл вещей, а, следовательно, и взлетов, и падений, и катастроф.

Противоречие по сути (Contradictio in adjecto)

Роман

Странная мешанина из сегодняшних утренних разговоров, когда в последний раз все вместе завтракали в просторном зале гостиницы с розовыми скатертями и салфетками на столах. Русская делегация сидела за одним столом, в первый день конференции кто-то сказал, что у русских принято сидеть всем вместе, и официанты покорно сдвинули столы. Одеты все были очень просто, нарочито по-походному, ведь впереди небольшая прогулка по городу, а потом – в аэропорт. Сначала молодой женский голос рассказывал о каком-то эспандере, крошечном, умещающемся в небольшой сумке, при помощи которого можно творить с фигурой настоящие чудеса, затем голос постарше, пониже, с утра чуть хрипловатый, жаловался на пропажу золотого кольца с рубином: "Вчера на банкет хотела надеть, весь номер обшарила – нигде нету, наверное, горничная стянула…", но жалоба, готовая растянуться до бесконечности, обрасти версиями и предположениями, была оборвана прокуренным баском, напомнившим ("Напоминаю…"), что всем говорилось, ничего ценного в номерах не оставлять. Затем градом посыпались впечатления о прошедшей ночи, розовый квартал, цены, несколько мужских голосков, затем женские голоса изумлялись европейским вкусам, а также "сумасшедшим ценам" на "сущее барахло", мужское трио о местном пиве, черном, бархатном, хмельном, дальше – одеколоны: "Эгоист" – точно, чтобы баб отпугивать, клопами пахнет, а вот этот свежий, как его… а модные, так вообще сладкие, как варенье. Затем почти что всем оркестром обсуждали докладчиков с "их" стороны, горячась, входя в непредвиденные подробности. Иногда кто-то солировал:

– Ланье-то трижды был женат, а с виду сморчок сморчком. – Арфа.

– У Бертрана, как всегда, жиденький доклад был. – Саксофон.

– У них секцией экологии водной среды заведовала Бретоньер, ну, такая маленькая брюнетка, ей и сорока нет, а она… – Скрипка.

– Этот вот, ну, который лысый с бородой, во второй день с часовым докладом выступал, так вот, он – сын того самого, который был женат на этой, знаменитой… – Барабан.

– Да нет, нам нужно просто с ними, просто с ними, просто с ними… – Фортепиано.

А потом опять контрабас про потерянное кольцо с рубином, и пошло, поехало, полный разнобой и какофония, кто, где, что, когда забывал или терял, часы на ночном столике, белье на батарее в ванной, костюм в шкафу… У меня голова пульсировала и разрывалась на части, поскольку горло разболелось еще вчера.

Вчера в зеркале. Сразу после банкета. В ванной. Горло бордовое и отекшее. Глотать очень больно. Все тело влажное. Думал, аллергия от непривычной пищи. Может быть, на какой-нибудь соус. В новой обстановке аллергия – нормальная реакция. Ночью явно был жар. Кровать казалась несносной, слишком мягкой, и подушка никак не ложилась правильно – между плечом и ухом. Несколько раз подходил к наглухо задраенному окну. Ненавижу эти мерзкие из искусственной серой кожи шторы. Проснулся сосед. Я сказал: "Душно". Ручка ужасно скрипела, но я поднял штору. Из окна вид на улочку, узенькую, маленькую, без украшений. Как будто изнанка другой, параллельной улицы, где вывески, запахи и кипит жизнь. Напротив – гараж, контейнеры, на тротуаре – скомканные газеты, таблички, предлагающие за бесценок подержанные автомобили. Справа от гаража – крошечное, скрытое за железной решеткой кафе, в котором, видимо, перекусывают механики, слева от гаража, метрах в ста, на самом углу улицы, выходящей на некое подобие проспекта, такой же забронированный цветочный магазин с розовой неоновой надписью "Fleuriste". Ни души.

Сегодня утром в ванной. Как будто появляются белые налеты, но разглядеть их очень трудно – свет падает не правильно. Глотать совершенно невозможно. Как будто бы слюна идет не вниз, а куда-то вверх, в нос.

Сосед вернулся в номер около двух часов ночи и до половины четвертого буйно болтал. От него страшно несло перегаром. Я глотал с трудом и думал о том, что вернусь совершенно больным.

Я все-таки отправился на прогулку по городу, автобус привез нас в центр, и я честно топтался по крошечной центральной площади, разглядывал старые дома, на каждом из которых под крышей красовалось имя некогда торговавшего на первом этаже купца, некогда – много веков назад. Я пошатался по прилегающим к площади улицам, забитым многоголосым, многоязычным туристическим воркованием, поизумлялся неизменному составу анемично ползающих туристических групп: вечный рыжий верзила изможденного вида в коротковатых болтающихся штанах, толстяк коротышка в яркой куртке и кроссовках "Reebok", старушки с седым перманентом и птичьим профилем, несколько разодетых девах, толстозадых и полногрудых, влюбленная парочка, дебил в коляске, пускающий слюни…

Я неизвестно почему забрел в лавочку, торгующую охотничьим снаряжением. Хозяин магазинчика – прокуренный лысеющий мужчина лет пятидесяти с желтыми редкими зубами и сморщенным пористым лицом – хрипло расхваливал необъятных размеров американцу нож для освежевания кабана. Тут же крутился его сын, парень лет двадцати, длинный и тощий, как церковная свеча, в ковбойских кирпичных сапогах, длинные пальцы все в кольцах со змеями и черепами, на шее черный платок. Вначале он сидел на высоком табурете и любовался тем, как солнечный луч играл с лакированным носком его сапога, но затем словно змея его ужалила: в лавочку вошел какой-то с виду то ли поляк, то ли венгр и на ломанном французском спросил свисток, "имитирующий зов утиной женской особи". Парень вывалил на стеклянный прилавок гору свистков и принялся по очереди дудеть в них, наполняя магазин звуками птичьего двора. Когда он свистел, его впалые щеки раздувались необычайно, а лицо становилось багровым от усилий.