Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Не хочу и трястись с ним в долгих железнодорожных поездках в Нью-Йорк, где генерал Томпкинс время от времени зажигал огонек в горстке подмокших финансовых стружек. Не хочу смотреть, как они с надеждой дуют то на один, то на другой костерок, а тот гаснет. Не хочу этих унылых возвращений домой, шесть дней в пути, каждый раз все с бóльшим грузом неудачи. Неудивительно, что он столько времени проводил в клубном вагоне.
Дома после этих вылазок он мог избывать свое разочарование, помогая Джону корчевать кусты полыни вдоль линии предполагаемого канала. Он уже разуверился в том, что эта расчищенная линия, огибающая холмы, может кого‑нибудь обмануть, заставить думать, что строительство канала продвигается; просто он был из тех, чья озабоченность выражается мускульным образом. Я же, оставшийся без мускулов, не могу разделить с ним даже это минимальное облегчение. Пытаясь вообразить его состояние, я делаюсь нервным и беспокойным, слишком много думаю, лежу без сна, теряю уверенность в том, чем сам занимаюсь, и даже порой склоняюсь к мысли – не пойти ли Родману навстречу, не предпочесть ли пустое усмиренное существование на пастбище стариков в Менло-Парке? Может быть, умнее было бы посвятить свои отшельнические годы какой‑нибудь глупенькой и спокойной теме вроде Лолы Монтес?
Тягостней всего мне видеть, как мало-помалу разъедаются привязанность и верность, соединявшие Оливера и Сюзан Уорд. Мне стыдно, что он, когда тоскливо, хватается за бутылку, мне ненавистна эта картина: бабушка сидит у себя в глубине каньона, хмурая, печальная мать семейства, и тревожится не без злобности, что он может, возвращаясь, упасть с моста или показаться детям в неприглядном виде. И испытывает при этом глубочайшую, абсолютно безнадежную жалость, хочет помочь и понятия не имеет как. Она понимала, что алкоголь – искушение почти непреодолимое, сколько бы она ни ждала от Оливера способности по‑мужски ему воспротивиться.
Все меньше и меньше подруга ему, все больше и больше зануда, она приросла к рабочему столу, охваченная отчаянным чувством, что семья полностью зависит от ее заработка; и чем больше заставляла себя работать, тем больше досадовала на разобщенность из‑за этой работы между ней и детьми, между ней и мужем. Могу себе представить, как она выходила из дома тихим ранним утром, оглядывала безотрадное запустение, в котором жила, и содрогалась из‑за произошедшего с ней; и, если ей попадалось на глаза ее собственное лицо в темном зеркале ведра с водой, она пугалась.
Если он говорил – а он, я уверен, говорил это не раз: “Давай на несколько дней отсюда выберемся, пока нас тут не похоронило, поднимемся в гору, порыбачим”, она отказывалась, ссылаясь на работу, предлагала ему отправиться вдвоем с Олли. А когда они отправлялись‑таки, ощущала себя брошенной, вынужденной трудиться, пока другие развлекаются, и все время, пока их не было, переживала из‑за уроков, которые Олли пропускает. Если он вечно на рыбалке, то никогда не научится читать как следует.
Но когда Оливеру предлагали должность – рудник в Келлогге, отдел в администрации губернатора, – она подавляла позыв повлиять на него и мирилась с его решением, принятым, думалось ей, вопреки интересам семьи. Когда он, обсудив с ней очередную альтернативу их кабале, отклонял предложение, атмосфера на время разряжалась. Но проходило несколько дней – и это решение вносило свой вклад в копившееся у нее недовольство.
Ее дети бегали босиком по тамошнему царству гремучих змей. Она поругивала их за то, что растут дикарями и легкомысленно относятся к своим урокам с Нелли. Если даже ей и хотелось где‑нибудь побывать, она не считала возможным покинуть каньон: не было одежды, которую она сочла бы приличной, а появляться в Бойсе этакой обтрепанной аристократкой было ниже ее достоинства. И всякий раз, как Оливер возвращался из города, она непременно старалась среди своих домашних дел пройти близко от него и понюхать. В детстве я обнаружил, что нюх у бабушки просто собачий. Если я два часа назад съел какую‑нибудь запретную отраву вроде лакричной конфетки, она это знала. Так что я понимаю, как могла чувствовать себя в 1888 году виноватая сторона, как дедушка мог досадовать на бабушкин безупречный детективный дар.
Оба они были несчастны, всякая их надежда подавлялась, все радостное глохло под грузом бедности и неудачи. Меня подмывает – и настоящим я поддаюсь этому побуждению – перескочить вперед, не запечатлеть ни единого несчастливого часа вплоть до ноября 1888 года. В тот день почта наконец разродилась письмом, где было зерно перемены.
Не таким письмом, какого Оливер ждал, где гарантировалось бы финансирование его проекта. Письмо было от майора Джона Уэсли Пауэлла, сменившего Кларенса Кинга на посту директора Геологической службы Соединенных Штатов. Там говорилось, что Служба, которой Конгресс недавно поручил обследовать все реки Запада, определить районы, пригодные к орошению, и наметить места для водохранилищ, могла бы привлечь его к этой работе. Капитан Кларенс Даттон, который возглавляет гидрографические изыскания, горячо рекомендовал его (отзвук одного из вечеров в Ледвилле). Насколько известно майору Пауэллу, собственный проект мистера Уорда временно приостановлен. Не пожелает ли он отвлечься от него, допустим, на два года и занять должность регионального помощника капитана Даттона, отвечающего за бассейн реки Снейк, где он уже много потрудился? Если мистер Уорд решит принять предложение, ему необходимо будет приехать в Вашингтон на неделю в январе и приступить к работе весной, как только позволит погода.
Обсуждая это письмо, Оливер и Сюзан прекрасно понимали, что уйти на два года из Горнодобывающей и ирригационной компании Айдахо значит уйти из нее насовсем. Понятно было и то, что, если Оливер поступит в Службу, их жизнь изменится кардинально. Сюзан, дети и Нелли не смогут жить в каньоне одни. Переезжать в Бойсе, который она презирала, ей не хотелось ни в какую.
– Может, тебе домой наведаться? – спросил Оливер.
Но она стояла, сложив руки на груди и хмуро глядя в пол. Ее родители оба умерли. Старый дом был выставлен на продажу. Оставалась Бесси, у которой в маленьком доме не найдется для них места, и Огаста, перед которой Сюзан было бы стыдно. Когда подняла глаза и ответила ему, ответ вылетел дешевый, схватила первое попавшееся, чего не думала на самом деле, и выставила как предлог:
– В том же платье, в каком уезжала? Восемь лет как вышло из моды, локти заштопаны.
Она увидела: он взвесил ее слова, понял и простил. Не стал даже говорить, что сейчас нет препятствий к тому, чтобы купить новое платье. Спросил только:
– Что тогда ты думаешь делать, если я соглашусь?
– Не знаю, – сказала она, – но ты должен согласиться.
– Капитулировать.
– Это не будет полная капитуляция. Все, что ты сделал, пригодится для этих государственных изысканий. А после них орошение, может быть, станут понимать лучше, ты получишь поддержку и сможешь продолжать.
– Ты в это веришь?
– Не знаю. А ты?
– Нет.
– И все равно!..
– Все равно надо соглашаться, да?
– Да, думаю, надо.
– А как ты, как дети?
– Не важно, как мы и что мы! Я буду счастлива где угодно, если буду знать, что ты трудишься и… доволен собой. Я могу содержать детей. Я уже это делаю, не так ли?
Этого лучше было не говорить. Она знала, но поневоле сказала. Его ровный, тяжелый взгляд сообщил ей, что, сказав, она ожесточила его, и, увидев его реакцию, она тут же ожесточилась сама.
– Тебе полезно будет отъехать подальше от этих людей и этого города, – сказала она. – Начнешь в горах заниматься любимым делом. Я хочу, чтобы ты взял эту работу и пообещал мне, что перестанешь пить. Если у тебя появится работа, то не останется оправдания, верно же?
– Не останется, – сказал Оливер.
Его тон возмутил ее.
– Ты что? Ты что?! Я старалась понять, я оправдывала тебя, потому что знаю, каково… Но если ты теперь опять при деле, уже нет никакого оправдания. Ты должен мне пообещать!
