Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Но где Оливер? Он никогда так поздно не возвращался из своих бестолковых, малопродуктивных поездок в город. Мгновенный страх, что его, может быть, сбросила лошадь, что он повредил себе что‑нибудь по дороге, она прогнала. Он был не из тех, с кем такое случается. Беспокойства подобного рода она никогда за него не испытывала, даже в Ледвилле после того, как избили Прайси, когда Оливер ездил на работу вооруженный, ездил мимо врагов, которые не смели напасть на него из засады, хотя были не прочь.
Какая‑то задержка, кого‑то пришлось долго прождать. Может быть, даже некий успех. Оливер его более чем заслужил. Он отказался от четырех предложений, включая должность в администрации губернатора, оставаясь верным своему грандиозному плану, и она поддерживала его, разве не так? Поощряла его, подбадривала, верила в него, мирилась со всем, чего ей эта поддержка стоила.
Словно чтобы собрать в ладони воду с небес, она развела руки в стороны. Вновь подняла лицо к луне.
От своего облика перед мысленным взором у нее перехватило дух. Она понимала, как выглядела бы со стороны… в чьих глазах – Оливера? Нет, он такого не замечает. Фрэнка? Возможно. Самое лучшее – в глазах Огасты. Стоя под луной, подставляя ладони мягко падающему свету, который придавал им эфирную бледность, она вглядывалась в эту бледность и думала мыслями Огасты: Не изменилась. Все та же Сюзан.
Верхняя половина тропинки к реке была обманчива, лунный свет, наплывая, скрадывал глубину; но, когда она вошла в тень Эрроурока, чернота обострила ей зрение и вселила осторожность в ее шаги. Спускаясь ощупью, преодолела скрипучий береговой гравий. Когда приостанавливалась, из расщелины в скале доносился плеск и бульканье реки; от воды шла прохлада. Глаза уже привыкли к темноте, и ей теперь видна была граница между матовой галькой и слабо отсвечивающей водой, отделанной там, где она перекатывалась из теснины в верхний омут, белым трепещущим кружевом. С того места, где Сюзан сейчас стояла, сарай и корраль за рекой выглядели иначе, они утратили выпуклость, растворились в бледности, лишенной глубины. Когда она запрокинула голову и посмотрела долгим взглядом на светящееся небо с тусклыми от лунного сияния звездами, зрачки снова сузились, и, опустив глаза, она поначалу не могла видеть саму себя.
Освещенный противоположный берег манил ее. Может быть, рискнуть и перейти мост в темноте, чтобы дождаться Оливера у корраля? Она подошла к мосту и стояла там во мраке, пока смутно не проступили предметы: бледные доски настила, черные утесы на фоне неба. Внизу сильно шумела река, щиколотки овевало влажной прохладой. Воду она не видела, лишь более темное перевернутое небо внизу, почти без звезд. Если судить только по тому, что сообщали глаза, мост мог покоиться на черном скальном основании, поблескивающем от слюды, – а мог быть переброшен через бездну, разверзающуюся под дном мироздания.
Она робко прошла пару шагов и встала. Под ногами было на удивление надежно. Влажное дыхание воды будоражило ее. Одной рукой она приподняла юбку, другой взялась за витой канат, размягченный дождями. Неуклонно, затаив дыхание, но без колебаний спустилась до нижней точки, потом поднялась. И уже под ногами камень. Когда вышла из темноты утеса под прохладный лунный свет, запах реки сменился запахами пыли, полыни, лошадей, сухого сена. Радостно взволнованная, чувствуя себя кем‑то размером с куклу, подошла к корралю и, обогнув его, приблизилась к сараю. Положила согнутые руки на верхнюю жердь ограды, одну ладонь поверх другой, и легла на них подбородком – белая фигура, омытая луной, высвеченная и объемная позади круглящихся белых жердей, отбрасывающая назад тень, как бы распятую на тени ограды.
Завороженно, не поворачивая ни головы, ни глаз, она смотрела разом и вверх, и вниз, и вперед, и в стороны. Перед ней, вплоть до ее ступней, лежала посеребренная, испещренная ямками пыль корраля, и противоположная сторона ограды прочерчивала эту пыль тенью, похожей на нотный стан. За рекой, на высоком берегу, ее окно светилось оранжевым светом; впереди чуть ли не до самой луны возвышался черный Эрроурок. С правой стороны была сплошная чернота утеса. Наверху открывалось небо – широкая серебристая полоса, которую прожгла и позолотила луна, словно метнувшая звезды гаснущими искрами к рубежу мироздания.
Она смотрела, расширив, как только могла, глаза, и, пока она смотрела, небосвод совершил головокружительные полоборота, так что теперь она глядела не вверх, а вниз, в каньон, наполненный свечением, где луна лежала на дне среди серебристой гальки – монетка, брошенная на счастье в некое космическое озеро Серпентайн.
– Я хочу… – сказала она, не зная, чего она хочет.
Ее шея напряглась, подбородок оторвался от рук. Она прислушалась – только что донесся какой‑то звук. Потом услышала его снова, мелодичное протяжное завывание откуда‑то ниже по течению. Звук умолк, затем подобие лая, и опять завывание.
По шее сзади пробежали иголочки. Она представляла себе, какие животные могут водиться в этих горах и пустынях, и знала, что это не пума: та жалобно хнычет, как обиженный ребенок. Звук был более глубокий и проникающий, чем тявканье и вой койота. Выходит, волк? Даже овчары, которые любили расписывать опасности своей жизни, признавали, что волков становится мало. Но кто еще? Из всех ночей, когда волку хочется задрать морду к луне и излить в завывании свою дикую душу, эта самая подходящая.
Звук пропал, рассеялся в небе, затерялся промеж стен каньона. Напрягая слух, она улавливала из воздуха лишь некий звон – нет, решила она, точно не из воздуха, а из ее собственной головы. Она опять опустила подбородок на сплетенные ладони и задумчиво вгляделась в рисунок тени на пыли корраля.
Минуту спустя звук послышался вновь, на этот раз определенно ближе. Его источник обогнул какой‑то приглушающий угол; он двигался в ее сторону. В приливе боязни она отступила назад, оценивая взглядом расстояние до невидимого начала моста. Но потом замерла и повернула голову боком, чтобы послушать еще раз.
Что‑то не совсем волчье было в этом волке, слишком человеческое. Он завывал слишком уж музыкально, в лае угадывалось что‑то похожее на слова. С двойным облегчением она рассмеялась в голос. Это Оливер, едет домой в полночной тишине, перебирается из тени в лунный свет и опять в тень, шляпу, может быть, снял, рубашка распахнута навстречу мягкому воздуху летней ночи, распевает, как мальчишка на возу сена.
Осознание и вывод пришли почти рука об руку. Раз он возвращается домой с песней, долгий день, должно быть, дал результаты. Кто‑то, должно быть, готов предоставить несколько тысяч долларов, необходимых ему, чтобы прорыть свою милю канала “Сюзан”. Любые возможные вкладчики средств, каких генерал Томпкинс пришлет следующей весной, смогут увидеть, как вода бежит по проложенному руслу от устья каньона и как растет пшеница на полынном уступе над Олпенами.
Еще один угол обогнут; звук внезапно сделался громче, усиленный эхом.
Один, довольный собой и мирозданием, он голосил так, что она не могла сдержать улыбку. Пропев мелодию, он тут же начал то же самое в басовом регистре, словно пытаясь гармонически подстроиться к самому себе, и ей пришли на ум гиды, о которых рассказывала Огаста: пропев последовательно две ноты в потолок баптистерия в Пизе, они добиваются того, что купол сливает одну с другой в полнозвучный аккорд.
