Ветер удачи (Повести) - Абдашев Юрий Николаевич (книга регистрации .txt) 📗
Кирилл попытался приподнять Федю за плечи, но голова друга беспомощно мотнулась и откинулась назад. Снег под ней почернел и подтаял от горячей крови, ручьем бежавшей сквозь продранный на затылке капюшон.
Отчаяние и злоба охватили Кирилла. Он увидел рядом две гранаты, заботливо прикрытые плоским камнем, схватил их и, поднявшись, изо всей силы метнул одну за другой в мутный провал. Гранаты рванули где-то внизу, скупо озарив мглу желтоватыми всполохами. Потом он бросился за автоматом и, став у самого края обрыва, начал строчить длинными очередями в это клокочущее вспененное «молоко», и только пульсирующее пламя отчаянно билось в пазухе дульного тормоза, на его косом срезе…
Расстреляв все патроны, Кирилл сел на обломок скалы спиной к ветру и обхватил голову руками. Что делать? Теперь он остался совсем один. Кирилл вдруг отчетливо осознал, что потерял очень близких людей. Всего остального сейчас просто не существовало.
Как поступать ему дальше? Еда прикончена, боеприпасы на исходе. Не может же он бессменно стоять в карауле — не есть, не спать, не отлучаться. И все-таки теперь, после всего, что было, разве он способен отсюда уйти? Раз уж тройной заслон, пусть и остается тройным до конца. Скорее он сдохнет от пули или от голода, чем сдвинется с места.
Снег, закручиваясь в вихри, хлестал его по лицу. Щеки горели.
«Камни помогут», — вспомнил он слова, быть может, случайно оброненные Костей. Но вдруг ему показалось, что все это было сказано не зря. Ведь он же своими глазами видел, как снег слепил фрицам глаза, как валуны выставляли им навстречу свои широкие обледенелые лбы, как противотанковыми надолбами ощетинивались на их пути каменные утесы, а лавины устраивали лесные завалы. И разве самого Кирилла перевал не вознес на недоступную высоту? Значит, горы, родина его друга, были с ним заодно…
Кирилл поднялся, собрал все оружие и отнес в блиндаж, потом, отворачиваясь от секущего снега, подошел к Феде, снял с его пояса ножевой штык, вытащил документы и переложил в свой карман. С трудом нащупал винтовочные патроны. Ровно пятнадцать штук. Про запас. Сделав штыком надрез на маскхалате, он оторвал капюшон. Следы крови под ним уже припорошило снегом. Кирилл снял с Феди каску, вытер чистым углом тряпки его бледное лицо с посиневшими губами и уже заострившимся носом, осыпанным крупными веснушками. На белой материи остались красные полосы, и он удивился, что не испытывает ни брезгливости, ни страха.
Кирилл даже не заметил, как прекратился снегопад и стало видно далеко вокруг. Егерей внизу не было. Не заметил он и убитых. Может быть, немцы унесли трупы с собой, а может быть, их попросту замело снегом.
Окровавленным обрывком халата Кирилл обернул Федину голову. Потом он стал подбирать куски плитняка — до мелочи было уже не докопаться — и обкладывать ими мертвого друга, который, сам того не подозревая, облегчил ему работу, заранее натаскав камней в бруствер своей огневой. У Кирилла обледенели мокрые рукавицы, занемели пальцы, но он все выбивал каблуками смерзшиеся сланцевые плитки и таскал, таскал, не чувствуя ни усталости, ни обжигающего ветра, словно то, что он делал, было решающим в его судьбе, словно от этого зависела вся его жизнь.
Кирилл разогнулся только тогда, когда закончил работу. Он заметил, что уже вечереет, что снова, гуще чем прежде, пошел снег. Он сходил за винтовкой и дал прощальный залп.
— Вот и все, — сказал он вслух.
Вернувшись в блиндаж, Кирилл засветил коптилку, растопил печь и стал набивать пустые автоматные диски. Когда стало тепло, он стащил с себя маскхалат и снял каску. Потом повесил сушить рукавицы и принялся чистить Федину винтовку. Покончив с этим делом, он вставил в винтовку заряженный магазин и прислонил ее к стене рядом со своим пулеметом. Затем сунул запалы в оставшиеся гранаты и разложил их на пустом ящике возле нар.
Действуя все так же, как заведенный, Кирилл набрал в котелок снегу и поставил на печь. Ожидая, пока закипит вода, чтобы бросить в нее последнюю горсть манки, он стал просматривать документы погибших друзей. Рядом с Фединой красноармейской книжкой лежал сложенный вдвое треугольник. Письмо было написано на листке из ученической тетради в клеточку. Кирилл развернул его и прочитал: «Здравствуйте, Федор! Пишет вам ваша знакомая Люда из Хосты. Вы не представляете, как рада я была получить ваше письмецо прямо с передовой. Значит, вы живы и здоровы…»
Всю ночь он просидел на нарах, завернувшись в тулуп и держа автомат на коленях. Всю ночь, не переставая, лепил снег, хлестал ураганный ветер. Он дико завывал в жестяной трубе, яростно трепал и надувал парусом плащ-палатку…
…Только перед рассветом Кирилл забылся в недолгом и чутком сне. Проснулся он от холода, оттого, что перестал чувствовать собственные ноги. Дрова в печке давно прогорели, и ветер выдул из блиндажа остатки тепла.
К утру метель утихла, но стужа усилилась. Он сидел, скорчившись, коченея в темноте, как последний житель на остывающей мертвой планете.
Кирилл с трудом разогнул колени, спрыгнул с нар и стал изо всех сил топать тяжелыми ботинками по смерзшейся земле. Только сейчас пожалел, что с вечера не обул валенки. Возле дверного проема сквозь щели за ночь надуло целый сугроб, и он, взяв лопату, принялся раскапывать проход. Нашел заготовленную с вечера растопку, снова затопил печь. Когда раскалившаяся железная бочка стала отдавать тепло, он разулся и долго растирал ладонями окоченевшие ступни, пока к ним не вернулась чувствительность. Потом надел валенки, растопил в кружке немного воды, плеснул туда остаток спирта и выпил залпом. Тряхнул головой, вытер слезы и стал закусывать остатками вчерашней несоленой каши.
Уже совсем рассвело, пора было выбираться из блиндажа. От мороза у Кирилла перехватило дыхание и стали слипаться ноздри. Стояла удивительная, редкостная тишина. Кирилл был поражен, увидев, что на самом перевале и крутых южных склонах сохранилось совсем мало снега. А ведь он валил почти целые сутки! Снег задержался только внизу, на более пологих местах, по руслу ручья и у самой границы леса. Там уже чувствовалась его внушительная толща. Видимо, ночной буран вылизал наветренную сторону хребта, сдул снег с перевала.
Вид северного склона поразил его еще больше. Он едва узнавал примелькавшийся ландшафт. Весь цирк потонул в снегу. Ни один куст, ни один валун не возвышались над этой однообразной белой равниной. Со скальных уступов и карнизов снег свисал мощными козырьками. Казалось, тронь его или выстрели рядом, и вся многотонная масса тут же обрушится вниз. Снег забил дальнюю теснину и скрыл под собой осыпи. Только отвесные скалы грозно чернели в слепящей белизне.
И разве найти тут Володю Конева? Он станет теперь частью этих гор, этих камней, скользкой глиной, хрупкой солью, холодной росой на траве. И кем он был в жизни, в какой части служил, имел ли семью, где оставил свой дом? Прекрасна судьба его и жестока! На веки веков суждено ему оставаться в списках пропавших без вести…
Не дожидаясь, пока прогорят дрова, Кирилл выжег штыком на фанерке: «Красноармеец Федор Силаев. Боец заслона». Попытался вспомнить точно, какое сегодня число, и не смог. Фанерку он прикрепил проволокой к черенку лопаты, а лопату поставил в изголовье могилы, до половины обложив камнями, которые с трудом выбил из бруствера пулеметной точки. Сверху повесил пробитую на затылке каску, обросшую потеками ржавой наледи.
Потом Кирилл надел тулуп, сухие рукавицы, взял автомат и пошел под скалу, где обычно они несли свою службу и где сейчас, занесенный снегом, возвышался холм над могилой сержанта. Он вдруг подумал о том, что привычное выражение «предать земле» здесь утрачивало всякий смысл. Здесь можно было предать только камню.
На ворот тулупа медленно оседала морозная пыль. Опущенные и завязанные тесемками наушники обросли по краям инеем.
Перевал стал частью его жизни, его судьбы. Он не знал, что будет с ним через час, через день, через месяц. Одно он знал твердо: если ему суждено остаться в живых, перевал сохранится в нем, как незаживающая сквозная рана. И что бы ни случилось теперь, Кирилл вечно будет стоять в заслоне, на водоразделе добра и зла, до последней минуты, до последнего судорожного удара сердца…
