Страшная месть(Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

Но виден в толпе красный верх казацкой шапки пана Данила; мечется в глаза золотой пояс на синем жупане, вихрем вьется грива вороного коня; как птица мелькает он там; покрикивает и машет дамасскою саблей и рубит с правого и левого плеча. Руби, казак! Гуляй, казак! Тешь молодецкое сердце; но не заглядывайся на золотые сбруи и жупаны: топчи под ноги золото и каменья! Коли, казак! Гуляй, казак, но оглянись назад: нечестивые ляхи зажигают уже хаты и угоняют напуганный скот. И, как вихорь, поворотил пан Данило назад, и шапка с красным верхом мелькает уже возле хат, и редеет вокруг его толпа.

Не час, не другой бьются ляхи и казаки; немного становится тех и других, но не устает пан Данило: сбивает с седла длинным копьем своим, топчет лихим конем пеших. Уже начали разбегаться ляхи; уже обдирают казаки с убитых золотые жупаны и богатую сбрую; уже пан Данило сбирается в погоню, и взглянул, чтобы созвать своих… и весь закипел от ярости: ему показался Катеринин отец. Вот он стоит на горе и целит в него мушкетом. Данило погнал коня прямо к нему… Казак, на гибель идешь!.. Мушкет гремит — и колдун пропал за горою. Только верный Стецько видел, как мелькнула красная одежда и чудная шапка. Зашатался казак и свалился на землю. Кинулся верный Стецько к своему пану — лежит пан его, протянувшись на земле и закрывши ясные очи; алая кровь закипела на груди. Но, видно, почуял верного слугу своего; тихо приподнял веки, блеснул очами: — Прощай, Стецько! Скажи Катерине, чтобы не покидала сына! Не покидайте и вы его, мои верные слуги! — и затих. Вылетела казацкая душа из дворянского тела; посинели уста; спит казак непробудно.

Зарыдал верный слуга и машет рукою Катерине:

— Ступай, пани, ступай: подгулял твой пан; лежит он пьянехонек на сырой земле; долго не протрезвиться ему!

Всплеснула руками Катерина и повалилась, как сноп, на мертвое тело.

— Муж мой! Ты ли лежишь тут, закрывши очи? Встань, мой ненаглядный сокол, протяни ручку свою: приподымись! Погляди хоть раз на твою Катерину, пошевели устами, вымолви хоть одно словечко!.. Но ты молчишь, ты молчишь, мой ясный пан! Ты посинел, как Черное море; сердце твое не бьется! Отчего ты такой холодный, мой пан? Видно, не горючи мои слезы, не в мочь им согреть тебя! Видно, не громок плач мой, не разбудить им тебя! Кто же поведет теперь полки твои? Кто понесется на твоем вороном конике, громко загукает и замашет саблей пред казаками? Казаки, казаки, где честь и слава ваша? Лежит честь и слава ваша, закрывши очи, на сырой земле. Похороните же меня, похороните вместе с ним! Засыпьте мне очи землею! Надавите мне кленовые доски на белые груди! Мне не нужна больше красота моя!

Плачет и убивается Катерина; а даль вся покрывается пылью: скачет старый есаул Горобец на помощь.

X

уден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет, ни прогремит: глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод, и прибережным лесам ярко отразиться в водах. Зеленокудрые! Они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются ему, и приветствуют его, кивая ветвями; в середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него; редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает — и человек, и зверь, и птица, а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды; звезды горят и светят над миром, и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем; ни одна не убежит от него — разве погаснет на небе; черный лес, унизанный спящими вóронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею; — напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня, виден за столько в даль, за сколько видеть может человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе серебряную струю, и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли, а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат, и молния, изламываясь между туч, разом освещает целый мир, — страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются; вдали. Так убивается старая мать казака, выпровожая своего сына в войско: разгульный и бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила и ломает над ним руки и заливается горючими слезами.

Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется о берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из казаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает людей, как мух.

Лодка причалила, и вышел из нее колдун. Не весел он, ему горька тризна, которую свершили казаки над убитым своим паном. Не мало поплатились ляхи: сорок четыре пана со всею сбруею и жупанами, да тридцать три холопа изрублены в куски; а остальных вместе с конями угнали в плен продать татарам.

По каменным ступеням спустился он, между обгорелыми пнями, вниз, где, глубоко в земле, вырыта была у него землянка; тихо вошел он, не скрипнувши дверью, поставил на стол, закрытый скатертью, горшок и стал бросать длинными руками своими какие-то неведомые травы; взял кухоль, выделанный из какого-то чудного дерева, почерпнул им воды, и стал лить, шевеля губами и творя какие-то заклинания.

Показался розовый свет в светлице, и страшно было глядеть тогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глубокие морщины только чернели на нем, а глаза были как в огне. Нечестивый грешник! Уже и борода давно поседела, и лицо изрыто морщинами, и высох весь, а все еще творит богопротивный умысел. Посреди хаты стало веять белое облако, и что-то похожее на радость сверкнуло в лице его; но отчего же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смея пошевелиться, и отчего волосы щетиною поднялись на его голове? В облаке перед ним светилось чье-то чудное лицо. Непрошенное, незванное, явилось оно к нему в гости; чем далее, выяснивалось больше и вперило неподвижные очи. Черты его, брови, глаза, губы, — все незнакомое ему, никогда во всю жизнь свою он его не видывал. И страшного, кажется, в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него. А незнакомая дивная голова сквозь облако также неподвижно глядела на него. Облако уже и пропало; а неведомые черты еще резче выказывались и острые очи не отрывались от него. Колдун весь побелел, как полотно; диким, не своим голосом вскрикнул, опрокинул горшок… Все пропало.

XI

спокой себя, моя любая сестра! — говорил старый есаул Горобец, — сны редко говорят правду.

— Приляг, сестрица! — говорила молодая его невестка. — я позову старуху, ворожею; против нее никакая сила не устоит: она выльет переполох тебе [9].