Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Собаки вроде бы стихли. Юозас передохнул. Так он и думал – бочка с водой в углу у двери, поэтому из окна не видно. А возле печки – радость! – охапка дров. Люди все-все позаботились приготовить, мечтая о хлебе… Будет вам хлеб!
Крыльцо скрипнуло, или снова чудится? Юозас сторожко обернулся через плечо. Дверь отворилась, и за порог один за другим ступили два черных силуэта.
Глава 22
Казнь
После мытья поселенцев нанятые женщины чисто-начисто выскоблили отмякшую баню песком и натопили печь для вольнонаемных так, что волосы трещали от жара. Хорошо попарившись, начальники возвращались домой и услышали стук-гром.
Юозас тщетно пытался растолковать им задумку с хлебным сюрпризом. Вероломное горло мгновенно охрипло, заикание усилилось, и Тугарин с милиционером не захотели разобраться. Заведующий сразу решил, будто Юозас помышлял украсть муку, и не собирался отступать от своей догадки, Васю же воодушевила поимка вора на месте небывалого здесь преступления, ведь если к хищению рыбы мыс привык, то кражей муки отметился впервые.
Юозаса пригнали в контору и связали по рукам и ногам, а сами ушли то ли совещаться, то ли спать. Он сумел подкатиться к боку теплой печи у входа в Сталинский уголок и стал ждать дальнейших событий. Гадал, какое наказание придумает ему Змей. Скорее всего, по санному пути отправит в Тикси, а там судят недолго… Юозас немного поплакал. Он видел зэков, привезенных из Столбов для зарывания трупов. Каторжники были как дикари – косматые, грязные, лохмотья едва прикрывали их изжелта-серые тела. Скоро и он превратится в подобного безумца…
Будь время летнее, он согласился бы отдаться на съедение комарам. Никто после этой казни не умер. Мучились страшно, а через две недели выздоравливали. Те парни, что прокатили себя на досках, болели от заноз дольше. Их жалели, но ведь они все-таки были виноваты… Зря Юозас отказался учиться читать и писать по-русски, мог бы объяснить на бумаге, что побудило его залезть в пекарню и как сам он относится к воровству.
Жаль было братишку, Нийоле и отца. Жаль, что никогда-никогда не увидит Сару. Юозас так мечтал ее увидеть. В конце концов, не на всю же оставшуюся жизнь их заперли на мысе. Наверняка до окончания войны, а война, по словам пани Ядвиги, продлится не больше пяти-семи лет. Хаим, правда, сомневался, что поселенцев сразу отпустят на родину, но вдруг будет позволено родным приехать сюда из Литвы? Погостить на месяц, и не на поезде трястись, а прилететь самолетом. Скоро с едой, говорят, станет не хуже, чем в Тикси. Юозас уговорил бы Хаима вызвать Сару…
Она сейчас, конечно, выросла. Сара дразнила его, приходя в булочную, нарочно спрашивала о чем-нибудь и ждала ответа, чуть-чуть склонив голову набок, а в больших черных глазах играли смешинки. Юозас не обижался, сам был готов хохотать над своим заиканием. Сара ему нравилась, и, несмотря на дразнилки, он видел, точно видел – он ей тоже нравится.
Он дорого дал бы за то, чтоб хотя бы раз еще ее увидеть. Мизинец, например, дал бы отрубить на левой руке. Без мизинца вполне можно прожить, а как жить, не сказав Саре, что он ее любит? Любит так же сильно и верно, как Хаим Марию. Одной встречи с Сарой Юозасу бы хватило, она бы поняла и согласилась остаться с ним.
Он знал наизусть множество стихов и песен, словарный запас его вовсе не был беден. Он привык разговаривать сам с собой внутри и даже пел нежные литовские песни-дайны. Иногда казалось, встанет в какое-то прекрасное утро, и свободная, красивая речь легко польется с губ. А открывал рот – и по-прежнему тык-мык, ничего не получалось.
Но здешним девчонкам он и такой нравился. Парень нынче перерос Хаима почти на полголовы, плечи у него раздались, и зубы сохранились целиком, что удивительно после цинги, и все же он не обольщался насчет себя – просто парней на острове мало, вот и лезут к нему девчонки. В последнее время они будто с ума спятили, то одна вызвала на свидание – не пошел, то вторая на рыбалке прильнула в темноте и давай целовать в губы, он оттолкнул – обиделась, третья норовит подкараулить вечером у юрты, до ветру не выйдешь…
Ни одна не нравилась. Не потому, что на мысе нет симпатичных, – есть и симпатичные, и красивые, а потому, что – Сара. Первая, на кого он обратил внимание. Первая и единственная.
Бывало, Юозас вспоминал довоенные фильмы, виденные в Каунасе, красивых актрис Полу Негри, Вивьен Ли, Марлен Дитрих… Раньше, мальчишкой, не думал ни о чем таком, а на мысе эти актрисы стали приходить к нему по ночам во сне. Они обнимали и целовали его, разговаривали с ним, – и надо было слышать, как четко, без единой запинки Юозас произносил слова и длинные предложения!
Позже актрисы проделывали с ним всякое, и утром он обнаруживал впереди на трусах мокрые, липкие пятна. Однажды, прокувыркавшись ночь с Гретой Гарбо, он несколько дней не мог смотреть на Хаима, и тем более – на Марию. До войны Мария очень походила на Грету Гарбо. Сейчас совсем не напоминает, но Юозасу все равно было стыдно.
Сара ни на кого не походила и ни разу не снилась. Юозас, если честно, и о ней думал так, но – наяву, не во сне, и по-другому. В мечтах все происходило почему-то на зеленой весенней поляне, наверное, где-нибудь под Каунасом или дальше, где никого нет. Юозас расплетал шелковистые косы Сары. Он их в жизни не трогал, но знал, что они шелковистые. Он распускал ее чудные волосы по плечам и груди, Сара смотрела на него, чуть-чуть склонив голову, и в глазах играли смешинки, а вокруг стояли, шумя листвой, большие деревья, липы и дубы, по которым истосковалось сердце.
Грудь Сары была маленькой и прохладной… нежной, как два розовых бутона… и он делал то, чего никогда не стал бы делать ни с одной из снившихся женщин, – он прижимался к бутонам ртом и ощущал на языке тугие круглые сосцы. Юозас мечтал, что со временем это случится в реальной жизни.
…Он откатился от печки, задыхаясь в своей телогрейке от духоты и стыда – опять трусы завлажнели. О чем он, дурак, думает перед неминуемой карой?! Алоис и Нийоле – вот о ком надо думать и сожалеть в часы, возможно, последние в жизни!
Три года назад он был глупым недоростком и плохо простился с отцом, не пообещал ему беречь братишку и Нийоле. Он тогда считал ее мачехой, ведь она отняла у него отца. Юозас поздно все понял и хорошо узнал Нийоле – работящую и простую. Он любил всех, с кем его на Алтае и на мысе близко свела судьба, даже брюзгливую, неровную в настроениях Гедре, и Вита была ему как сестренка. А Хаимом и пани Ядвигой Юозас не уставал гордиться. Он очень жалел, что не может рассказать братишке об отце. Пусть отец не слышал, он принес ему клятву сохранить семью. Не вслух, про себя, но – настоящую клятву… И что теперь?
Тугарин пожалел Хаима, укравшего нельму из-за лекарства, а его не пощадит. У Юозаса нет доказательств, что пекарня позвала воспоминанием о запахах сдобы и желанием в них окунуться.
Люди мыса, наверное, поддержат Тугарина. Правильно, скажут, такому мерзавцу на Столбы и дорога! Он сам рассердился бы на человека, посмевшего покуситься на будущий хлеб. На святое…
Тело словно налилось свинцом, проклятые веревки врезались в запястья. Мышцы онемели, особенно на шее, плечах и в икрах. Юозас медленно сжал за спиной тесно сведенные в ладонях пальцы, вытянул и снова сжал, все быстрее и быстрее. Связанным в коленях ногам было легче. Валенки с него, слава богу, не сняли. Он подобрал колени и, переворачиваясь с боку на бок, извиваясь ужом, прокрутился до стены и обратно. Казалось, тело оголено и ерзает не по ровным половицам, а по еловым веткам, в кожу впивались множество мелких игл, будя одеревенелые мышцы.
Он катался по полу, как ожившая вязанка дров, до тех пор, пока проснувшаяся кровь не разошлась. С движением страх вновь выпустил когти: что надумает сотворить с ним Тугарин? Юозас прикусил губу – раз движение вызвало испуг, пусть оно же его и перебьет. Оттолкнувшись от печи ногами, он кувыркнулся, и хорошая встряска впрямь вернула самообладание. Мысли прояснились настолько, что Юозас вдруг осознал всю глупость своей затеи с хлебом. Зачем он решился на это? Разве Тугарин простил бы ему дерзкую выходку, даже если бы все получилось?
