Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Обидно было Юозасу, что Тугарин его выгнал и посмеялся над ним. Он не сомневался – заведующий все понял, просто не захотел поставить его пекарем. Тугарину везде мерещатся воры. У самого, все знают, рыльце в пушку… А Юозас бы спичку чужую без спросу не взял. Он ни одной рыбины не взял, когда его шатало и мутило от голода. Юозас – упрямый и владеет собой. Как Хаим.
Правда, Хаим выкрал нельму под носом у сторожа. Но ведь Мария болела, ей было необходимо лекарство… Разве Юозас слепой? Он видел перед собою такую любовь, о которой каждый мечтает. Перед этой любовью разговоры пацанов о всяком таком казались глупыми…
Пацаны рассказывали, будто девчонка по имени Лора продалась одному матросу за буханку хлеба. Матрос потом хвастался, что она оказалась целка. Целками называют девчонок, еще не спавших с мужчинами. У целок в теплом месте вроде что-то такое есть, что в первый раз то ли рвется, то ли ломается. Какой-то, видимо, хрящик. А после его поломки можно сколько угодно…
И все-таки жалко – за буханку хлеба. Хоть бы за три. За свежий, причем, хлеб. Не тот, что привозят матросы – старый, сырой и кислый, отдающий бражкой. Сразу видно: эти кирпичи пек нечистый на руку человек. Густым водным паром надышан хлеб, чтобы стал тяжелым, как глина. С одной мокрой буханки десять граммов, с другой – пятнадцать, – глядишь, наберется на неучтенную лишнюю.
Разве честная душа позволит так поступать с хлебом? Со своей работой, если она – любимая? Как женщина любимая. Ведь не станет человек хитрить и лукавить с тем, кого любит. А если лукавит – значит, не любит…
Юозас бродил вокруг пекарни, размышляя, и кое-что надумал. В воскресенье отправился в баню. Жаль, мыла не было, но попросил щелока у пани Ядвиги. Отменно попарился, до костей пробрало, всю грязь, наверное, смыл. К приготовлению хлеба человек должен приступать чистым.
Пекарню никто не сторожит. Замок на двери висит обычный, дужка соскочит от одного удара обухом топора. Ночи темные, но у Юозаса зоркие глаза, хватит двух лучин, а что где лежит, он до мелочей изучил через окна. Дрова для пекарни давно приготовлены, наколота изрядная поленница хорошо просушенных дров.
Утром по всему мысу пронесется запах свежего хлеба. Лишь бы опара успела подняться. Юозас испечет формовочный хлеб и один каравай – для Тугарина. Пусть заведующий убедится на деле, попробует горячий сдобный мякиш, поджаристую корочку и поймет, что Юозас – настоящий пекарь.
Он едва дождался вечера и улегся в чистом. Единственная рубашка сохранилась с необтерханными рукавами, почти новая, только вырос из нее… Потом он ждал, когда женщины уснут. Пани Ядвига долго кряхтела, вздыхала, – бессонница у нее, что ли? У Юозаса сна не было ни в одном глазу. Пальцы от переживаний совсем перестали болеть, абсолютно не ныли, даже непривычно. Тоже, наверное, предвкушали, какая важная работа им предстоит.
Наконец и пани Ядвига засвистела носом. Юозас тихо-тихо встал и бесшумно оделся. Если кто проснется, подумает – до ветру парню захотелось. Прихватил топор, лучина у пекарни отщепается, а спички в кармане. Выменял у мальчишек на птичий силок, сам мастерил… Проскользнул в дверь без скрипа. Давеча смазал петли нерпичьим жиром. Весной Хаиму удалось поймать нерпу. Чуть-чуть жиру до сих пор осталось в банке, вонючий он, как внутренности подтухшей рыбы. Пани Ядвига жарит на нем налимьи котлеты, и ничего, вкусно…
Рыба – хлеб моря. Не земной хлеб. Юозас думал: вот кончится война, и позволено будет вернуться в Каунас, он в жизни не притронется к рыбе, так она ему надоела. Бежал, остерегаясь. Темно-то темно, но вдруг кто-нибудь, не дай бог, заметит. От спешки и волнения запыхался страшно. Грудь заболела, все-таки, видно, фельдшерица права, и здоровье не полностью восстановилось. А попробуй, восстанови, – на клейстерной похлебке. Это же не хлеб… Хлеб! Юозас побежал быстрее.
Хоть бы собаки не попались на пути. Он боялся их с малых лет. Наверное, у каждого человека есть какой-то определенный страх – то, чего он боится больше всего, не страх даже, а беспредельный кошмар, крайняя степень ужаса, ни с чем не сравнимый, невыносимее мысли о смерти от голода или болезни.
Ужас был самым ранним и самым ярким воспоминанием Юозаса о детстве. Отец купил ему зеленый резиновый мяч. Юозас бегал за новым мячом в солнечном дворе возле дома, когда на него налетел и повалил на землю огромный лохматый зверь с вываленным наружу розовым языком. Длинный язык мотался из стороны в сторону, как флажок, и с кончика, похожего на головку живого угря, на лицо Юозасу падали капли тягучей слюны. Зверь дышал прерывисто, жарко, азартно и смотрел блестящими глазами, в которых не было ни разума, ни каких-либо чувств, а была только беспощадная охотничья жажда. Глухой нарастающий рык громом катился откуда-то изнутри, из знойной вонючей глотки. Зверь сморщил верхнюю губу, клацнул зубами, заливая слюной рот Юозаса. Прямо перед его лицом распахнулась чудовищная красно-веснушчатая пасть с частоколом свирепых клыков, и он перестал жить.
Потом, через некоторое время, выяснилось, что Юозас все-таки жив, но нехорошие перемены произошли с его горлом – оно отказалось свободно выталкивать слова, которые мальчик уже было научился бойко выговаривать.
Он смертельно боялся собак и ничего не мог с этим поделать. От одного огромного страха, как круги на воде, расплывались другие. Бродя по лагуне, Юозас боялся встретить волков. Хорошо, что тундра плоская, издалека все видно, но ни одного дерева на ней нет, и никуда не денешься от волков, бегущих во много раз быстрее слабого человека.
Он опасался, что парни когда-нибудь заметят его страх перед собаками и станут дразнить, ведь зимой только и разговоров о собачьих упряжках. Без того все смеются над заиканием, и многие на мысе называют Юозаса Заикой, не вспоминая об имени.
Хаим тоже хочет завести пять-шесть ездовых псов, чтобы возить на них дрова и лед. Хаим думает о Марии. Он всегда о ней думает и старается облегчить ей жизнь. Как решиться сказать взрослому другу, что, если он возьмет собак, жизнь второго из троих мужчин в юрте будет невыносима?..
Контора, новый дом Тугарина, – удалось просквозить легким ветром, собаки не учуяли; школа, цех засолки, и вот она – пекарня. За нею только баня. На крыльцо Юозас взмыл, не глядя на ступеньки. Луна из-под туч мерцала неясно, тускло, играла рукастыми тенями. Собственная тень на двери почудилась прошедшим сквозь порог черным призраком, и сердце екнуло. Юозас не поддался малодушию, спокойно прощупал замок, нашел некрепкую дужку. Гвоздодер бы сюда, но где его добудешь на мысе? Некогда размышлять, да и поздно. Примерившись, ударил сбоку обухом топора.
…Какой звон! Юозас обмер. Звук в ночной тишине показался оглушительным, отдался гудом в руках, и далеко-далеко откликнулось эхо. Собаки залаяли. Сейчас набегут псы, вся тугаринская упряжка или конторская, а то и обе, и смерть тогда придет Юозасу от самого его большого страха.
Дужка не выдралась, лишь чуть-чуть вылезла. Крепкое попалось дерево, держит железо, будто их вместе выковали. Пальцы внимательнее исследовали запор – вот здесь и здесь тоньше, надо с замахом. Вновь пойдет звон-лязг, а что делать? Может, стукнуть острием? Так бы вернее. Но нет, топор жалко, зазубрится, и дома попадет.
В следующий удар Юозас постарался вложить всю силу. Эхо, приблизившись, понесло по поселку стук и захлебывающийся собачий лай. Теперь уже страх подгонял Юозаса. Некуда спрятаться, если примчатся собаки. Ездовые напоминают волков – дикие серые псины, линялая шерсть болтается клочьями, вечно грызутся между собой, клацая жуткими челюстями…
Немного осталось, дужка поддалась, еще раз тюкнуть, и отвалится. Дрожа и подпрыгивая от нетерпения, он замахнулся и саданул обухом… Померещился грохот. Сам знал – мерещится, у страха глаза велики. Зато дужку вышибло, и замок закачался на железной щеколде. Юозас шмыгнул за дверь. Тугарин не мог слышать. Не вовсе же рядом, не вплотную стоят дома, хоромы заведующего за школой-юртой и цехом засолки, вокруг здоровенный забор, единственный на всем мысе…
