Дневник проказника - Фуллер Метта Виктория (книга жизни TXT) 📗

Так написала миссис Питкинс. Я переписал это в мой дневник. Я не могу лгать. Я переделал это так, как было по правде, и прочел очень громко и быстро. Она не знала, что я все изменил.

«Школа. Школа ужасна. Маленькие мальчики, которых родители посылают в школу, достойны сожаления. Бедные беспризорные проводят время куда веселее. Они с утра и до вечера играют в городки и чехарду. Я лучше хотел бы быть уличным мальчишкой. Пансионы хуже всего. Масло и варенье получаешь только один раз, всего чаще дают овсянку. Из-за каждого пустяка приходится стоять в углу. Если бы я был большой и у меня была школа, я не был бы такой противный, как миссис Питкинс. Вот все, что я знаю о школе.»

Мне кажется, что гости нашли это очень удачным для такого маленького мальчика. Все смеялись; профессор и миссис Питкинс тоже смеялись, но так, как будто им было больно. Когда все ушли и я стал надевать коньки, чтобы позабавиться немного после обеда, пришла миссис Питкинс и очень сладко сказала:

– Тебе незачем утруждать себя коньками, Жоржи, ты можешь посидеть в школьной комнате и позаниматься сложением. Зачем ты переделал то, что я написала, ужасный мальчишка? Должно быть, ты от природы испорченный мальчик. Если бы твой отец платил за двоих, то и этого было бы мало за труд держать такого скверного мальчика, который портит других учеников!

Она повела меня в классную комнату, втолкнула меня туда и заперла дверь.

Я целую неделю ждал пятницы. Я слышал, как другие мальчики веселились и развлекались. Огонь потух. Я чувствовал такую тоску по дому, что мне казалось, я разлечусь на десять тысяч кусков. При каждом числе, которое я должен был складывать, слезы мои падали на аспидную доску [33], так что мне не нужно было смачивать губку водой. Мои пальцы так одеревенели, что я открыл дверцу от печки, чтобы посмотреть, горит ли еще огонь – там был только один уголь. Я разорвал свою тетрадь и сверху положил линейку, она чудесно разгорелась. Я бросил туда еще несколько арифметических тетрадей, пока совсем не согрелся. Но когда я захотел закрыть печку, старая заржавевшая дверца отвалилась. Я больше не мог ее закрыть. Дым пошел ужасный.

Я кричал и кричал, потому что мне щипало глаза, потом я стал задыхаться. Я начал стучать в дверь и кричал, чтобы миссис Питкинс меня выпустила. Но она ушла в город с ключом в кармане. Мисс Гавен сказала, чтобы я открыл окно и высунул голову, пока она позовет человека, чтобы он отпер двери. Но окна замерзли и не открывались. Она кричала мне:

– Разбей окно, Жоржи, пока ты еще не задохся!

Услышав это, я почувствовал облегчение. В десять минут не осталось ни одного цельного стекла во всех пяти окнах. Пришел человек и взломал дверь. Профессор побледнел от злости, когда увидел разрушение.

– Зачем разбил ты все стекла, маленький дурачок? – спросил он меня. – Мне понадобится целая неделя, чтобы привести в порядок комнату. Но я пошлю счет твоему отцу.

– Адония [34], – сказала миссис Питкинс, – не думаешь ли ты, что было бы умнее сейчас же отослать мальчика вместе со счетом? Мы совсем разоримся, если оставим его до конца года. Я жалею, что не позволила ему кататься на коньках. Может быть, он провалился бы и утонул!

Я, кажется, никому не нужен. Мои прислали меня сюда, потому что не хотели держать дома, а теперь миссис Питкинс желает, чтобы я умер. Но я придумал, что мне делать. Я раз прочел в газете: «Желают усыновить здорового мальчика». Я напишу письмо в газету, чтобы кто-нибудь меня усыновил. Скажу, что я здоровый. Никому не придет в голову, что я такой скверный. Меня будут считать хорошим маленьким мальчиком. Сегодня же вечером напишу. Джек отнесет мое письмо в газету:

«Здоровый мальчик желает быть усыновленным. Обращают более внимания на хорошее обращение, нежели на вознаграждение».

Глава 17. Ура! Меня исключают!

Вот так сцена была вчера, когда я вернулся домой! Они сказали кондуктору, чтобы он присматривал за мной, и последние слова профессора были:

– Хорошенько смотрите за этим мальчиком, кондуктор! Это ужасный ребенок, я должен был исключить его из моей школы.

И когда кондуктор пришел пробить мой билет, он, улыбаясь, спросил меня:

– Что это ты наделал, мальчик, за что тебя выгнали? Ты выглядишь невинным, как овечка. Поверить нельзя, чтобы ты был такой уж безобразник!

И похлопал при этом меня по спине.

– О, я наделал целую кучу ужасных вещей, – отвечал я ему. – Я причинил профессору большие убытки из-за его париков, но все это были только случайности, я никогда не шалил нарочно! Мне просто не везло. Я очень несчастен, – прибавил я с глубоким вздохом. – А последнее происшествие, которое случилось со мной, так совсем сломало спину верблюда – этой миссис Питкинс.

– Хорошо, – сказал он, – когда я освобожусь, вернусь сюда и ты расскажешь мне, как это случилось.

Итак, он вернулся и уселся на другом конце скамьи.

– Поверите ли, господин кондуктор, – сказал я, – чтобы можно было исключить маленького мальчика, действительно доброго, хорошего маленького мальчика только за то, что он взял из кухни кусочек сырого теста?

– Ну, это уж, конечно, слишком, – сказал он несколько задумчиво.

– А вот они это сделали! – сказал я. – Вся моя вина в том, что я взял кусочек величиною с два мои кулака. Я взял его наверх, в мою комнату, потому что профессор должен был читать в городе благотворительную философскую лекцию. Миссис Питкинс была совсем одна, а я воспользовался удобной минутой, пока она была в кухне и говорила кухарке, чтобы та не тратила понапрасну яиц для трески к завтраку, и вымазал себе тестом все лицо, точно я пирог, и сделал в нем дырку, как это делает кухарка, в том месте, где у меня рот. Потом я прокрался в комнату миссис Питкинс, сел в кресло в углу и закрылся простыней, которая доходила до земли. В комнате было темно, и когда она вошла с лампой, то свет упал прямо на привидение. Она стала кричать и убежала. Все было бы хорошо и ничего бы не случилось, если бы глупая женщина не уронила лампу: на ковре образовалось жирное пятно, и платье ее стало гореть. Она сгорела бы вся, но Джек в сенях бросил на нее свой сюртук, и у нее сделался только пузырь (на руке, но платье погибло, совсем новое платье), а от испуга с ней сделался истерический припадок, и она сказала, что отлично понимает теперь, почему моя мать послала меня в школу, но она (миссис Питкинс) не будет держать меня и за десять тысяч долларов.

Мне было очень жаль ее нового платья, и я хотел ей отдать мой золотой в пять долларов, чтобы она могла купить себе другое. Но она не взяла. Она сказала, что сама поставит его в счет.

Что скажет папа, когда увидит счет! Со мной случилось столько бед! Вечно я попадаюсь! Господин кондуктор, не нужен ли вам мальчик моего роста, чтобы продавать газеты на железной дороге, или бутерброды с ветчиной, или конфеты от кашля? Я хотел бы сам на себя зарабатывать, я уже причинил столько убытков.

Он сказал, что для такого дела нужны мальчики побольше.

– А теперь, дружок, – сказал он, – сиди смирно, вот тебе газета с картинками, рассматривай их. Я буду заходить справляться о тебе.

Я поблагодарил его очень вежливо. Как раз, когда он пошел в другой вагон, пришел мальчик с конфетами. Я купил четыре пакетика и дал ему доллар. Я решил тоже попробовать торговлю, и когда мальчик ушел, вскочил, прошел по вагону и прокричал, как он: «Конфет не угодно ли?» Пассажиры смеялись, но никто не хотел покупать; тогда я отворил дверь и вышел на площадку, так как хотел попытать счастья в другом вагоне. Было ужасно ветрено, и должно быть вагоны сильно качались, потому что первое, что я помню, было то, что я выползал из снежной кучи.

Мои уши были полны снегу, рот тоже – ужасно! Поезд был уже далеко, он летел как молния, и я был совсем один в поле. Мисс Гавен плакала, когда я покидал школу, и дала мне кусок пирожного на дорогу; он был у меня в кармане, я вынул его и стал есть. Пачка конфет была тоже при мне, я держал ее крепко в руке. Я решил, что съем их, и коль уже умирать голодной смертью, то все-таки будет не так горько; вдруг вижу, поезд идет задним ходом, как рак. Мне было смешно; обер-кондуктор, все другие кондукторы, машинист и кочегар – все высунулись, чтобы разыскивать куски от меня, все окна были открыты, и пассажиры высовывали головы. Кажется, двести человек вышло, когда остановился поезд. Кондуктор был бледен, как полотно, но когда он увидел, что я ем конфеты, ужасно рассердился.