К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Твой брат силен и удал, как подобает настоящему пахлавану, однако перед Гюлимкан он робеет, как сущее дитя!
— Я могу с ним поговорить, — предложил старший Органа.
— Да уж ладно, что там, — небрежно махнул рукой самоуверенный сын Церена. — Я лучше сам его напрямик спрошу. А ты пока растолкуй ему, какими благами сулит нашим племенам его выбор!
Куря понизил голос, но его по-прежнему слышали все.
— Твои храбрецы да мое золото покорят всю степь. Создадим державу, которая не снилась даже сынам Тогармы. Объединимся с Русью и разгромим хазар, а потом захватим хазарские степи и двинем походом на Русь!
Когда сын Церена неспешно и важно удалился, люди, близкие роду Органа, долго стояли, пытаясь осмыслить серьезность высказанных предложений. Первым молчание нарушил Лютобор, во время разговора усердно делавший вид, что помогает Улану разобраться с новой упряжью.
— Сколько у него людей? — спросил он у старшего брата, все еще следившего взглядом за перемещениями отбывшего соседа.
— Не менее трех тысяч, — рассеянно отозвался Камчибек, думая о чем-то своем.
Он еще какое-то время постоял, силясь отыскать растворившегося в толпе Курю, затем вдруг резко повернулся:
— Ты что, хочешь заключить с ним союз? Тогда на нашу помощь не рассчитывай!
Русс спокойно выдержал горячий, возмущенный взгляд брата, а затем горько усмехнулся:
— Я просто прикидываю, сумеем ли мы отбиться, в том случае, если ответ Аяна его не удовлетворит.
Надо сказать, что для своих опасений Лютобор имел немалые основания, и Тороп лучше других знал какие.
Несколько дней назад накануне отъезда русс, помимо обычного утреннего урока, решил погонять своего отрока еще и на закате: похоже с мечом в руке ему лучше думалось. Урок походил на десятки таких же: льющийся по спине пот, вытоптанная трава под босыми ногами, песок на зубах, хмельное ощущение полета внутри и стайка мальчишек в стороне. Завтра те приемы, которые приметят внимательные глаза младших сыновей хана Камчибека и их ровесников, будут повторены и закреплены во время игры.
Тороп плохо воспринимал звуки окружающего мира: свист и треск, летающих вокруг и сшибающихся деревянных мечей оглушал не хуже веселого перестука топоров зимой на просеке, да и юные зрители вопили так, будто все происходило всерьез. И тем удивительнее и невероятней показался ему прорвавшийся сквозь эту кутерьму звук: над степью летела песня.
Окрашенный ярче лица княжны Гюлимкан, изливающийся из самых сокровенных глубин души голос вел затейливую, непривычную для славянского уха, но очень нежную и красивую мелодию, перекликаясь со звучанием струн домбры, иногда споря, иногда дополняя. Временами, заливаясь переливами серебряных колокольчиков, временами достигая грудной глубины, он летел легко и свободно на широком, как сама великая Степь, дыхании, которое могла породить только великая жажда жизни, да еще негасимая любовь.
Тороп, как завороженный, пошел в сторону шатров, благо суровый наставник, сам песнотворец и гусляр, оставил учение. Сделав несколько шагов, Тороп остановился, словно ноги его по колено вкопали в землю: дивный голос принадлежал слепой Гюльаим. Девушка сидела возле ханского шатра, на вытканном незадолго до болезни ковре, по углам которого неподвижно и внимательно застыли, внимая пению, чета пардусов и мудрый волкодав Акмоншак. Лицо певуньи выражало безмятежную умиротворенность, ибо рядом с ней был хан Аян. И во всем мире в этот миг не и нашлось бы двух других таких счастливых лиц.
Зато на празднике у Кегена подле гордой княжны Гюлимкан в глазах хана Аяна не загорался даже отблеск того счастья, а ресницы с бровями, как говаривали в степи, частенько покрывал иней.
Впрочем, сегодня брови молодого хана хмурились не только по поводу чрезмерного к нему внимания со стороны княжны. В состязание вступали на своих скакунах взрослые егеты, и именно ему вместе с Кары выпала честь представлять свой род.
Хотя юноша не принимал участия в переговорах, которые вели его братья, он не хуже других понимал, что его удача в столь любимом состязании принесет еще большее уважение его роду, придав дополнительный вес словам великого Органа и Лютобора. Потому он с особой тщательностью проверял упряжь, холил и гладил любимого коня. Родичи внимательно наблюдали за ним.
— Тебе придется очень постараться, чтобы переплюнуть меня! — самодовольно заметил юный Улан, позволявший себе некоторые вольности в общении с младшим из дядьев из-за того, что сам отстоял от него по возрасту всего на пять лет.
Аян, не глядя, натянул мальчишке шапку на нос, чтобы не особо задавался и повернулся к братьям:
— Я вернусь с победой, — пообещал он.
— Будь осторожен и береги себя, — напутствовал его Лютобор.
— Кто бы это говорил, — в глазах молодого хана загорелись лукавые огоньки, словно туда попала оброненная Уланом смешинка. — Я видел, как ты управлял ладьей! Кажется, ваш старый кормщик все еще на тебя сердит!
— Охолонь! — строго одернул его Камчибек. — Барс дело говорит. Нам предстоит большой поход, и я совсем не хочу, чтобы ты или твой конь перед его началом оказались с переломанными ногами или чем похуже! Противники у вас серьезные и награду ждут не только ту, что приготовил старый Кеген!
— Меня эта награда не интересует! — сверкнул глазами Аян.
— Тогда тем более! — сдвинул брови Лютобор. — Думай на семь ходов вперед, как в тавлеях, и не делай глупостей!
Говоря о серьезных противниках, хан Камчибек имел в виду, кроме красавицы княжны, которая вопреки всем правилам и традициям тоже собиралась вместе со своей Айей принять участие в скачке, молодого главу одного из подвластных Кегену родов, за силу и удаль прозванного Моходохеу — Черным богатырем. Моходу хан давно отдал свое сердце своенравной Гюлимкан, и теперь испытывал все муки ада, поскольку жестокая красавица, нисколько не поощряя ухаживаний молодца, так до конца его не отпускала, заставляя терзаться ревностью, предаваясь отчаянию и горьким, бесплотным мечтам.
Впрочем, здесь княжну, в какой-то мере можно было понять. Помимо сугубо незнатного происхождения, Моходу хан обладал более, чем заурядной внешностью. Стоило раз взглянуть на его плотную, коренастую фигуру, передвигавшуюся по земле с неповторимой грацией бурого медведя, чтобы понять, почему сердца степных красавиц не замирают при встрече с ним. Особенно мало внимания добрые боги, творившие юношу, уделили внимания его лицу. Дело в том, что, наградив его отменно гладкой и чистой кожей, они едва не забыли сделать на ней прорези для глаз. Спохватившись в последний момент, они слегка чиркнули ножом, как попало и где придется, да слегка провели углем там, где у прочих людей располагаются ресницы.
Сегодня в этих узких щелочках, обычно вмещавших меру страдания отпущенного не одному десятку человек, горел проблеск надежды. Давеча, когда молодые егеты состязались в удали, тщась выбить друг друга из седла, Моходу хан в очередной раз подошел к княжне с просьбой о поединке. Сначала прекрасная дочь Кури смерила его обычным надменно-насмешливым взглядом:
— Сначала сделай свой захудалый род великокняжеским или хотя бы попроси кого-нибудь из великих ханов, чтобы тебя усыновил.
Потом, однако, глянула на Аяна, который, ниспровергая одного соперника за другим, совсем не глядел в ее сторону, и сменила гнев на милость:
— Победи в завтрашней скачке! — велела она Моходохеу, — тогда и поговорим.
Хотела ли красавица избавиться от докучливого воздыхателя, надеялась разжечь страсть в сердце Аяна, плела ли козни, чтобы, стравив двух егетов, самой воспользоваться плодами победы, Даждьбог весть! Однако нет противников опаснее, чем одержимая страстями женщина и ревнивый соперник.
Но вот раздался голос гулкого била, и более сотни лошадей разом сорвались с места и понеслись, поднимая тучи желтой пыли. Здесь не было места жеребячьей неуклюжести и наивной детской хитрости. Прекрасно тренированные, неоднократно участвовавшие в жарких схватках и изнурительных погонях кони поражали статью, а ездоки выучкой.
