К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Надо сказать, что в силе, ловкости и быстроте, прославляя жизнь и приманивая удачу к славному роду Кегена, соревновались не только люди, но и их мохнатые и пернатые любимцы. И не было такого егета, которому не хотелось бы доказать, что его пес имеет самые крепкие мышцы и острые зубы, у его сокола самые верный и зоркий глаз, а его пардус проворнее других настигает в степи легконогую горбоносую сайгу.
Особенно захватывающими и собирающими толпы зрителей и баснословные заклады были различные игры и состязания с участием быстроногих степных скакунов. Оно и понятно: от их резвости и выносливости, от умения слушаться и понимать седока, от мастерства наездника, в степных войнах зачастую зависела не только победа, но и сама жизнь.
Нынче пастухи-кочевники переживали не самые легкие времена. Веками щедрая степь кормила не один народ. Веками по ее бескрайним просторам двигались бесконечные стада, вскармливаемые сочной травой. Их хозяева не знали иного горя, кроме набегов более воинственных соседей, от которых их спасали собственная храбрость и могучие верные кони.
Но потом что-то случилось, и орошавшие эти земли благодатными дождями облака ушли на полночь. Наполненный водами с верховий Итиль и другие крупные реки, не уступая по полноводности и широте иному озеру, несли к морю огромные массы воды, а по степи гулял суховей, превращая некогда тучные пастбища в безводные пустыни. Отощавшие овцы с отвращением щипали жухлую сухую траву, кони падали под седлами седоков, а люди в поисках лучшей доли искали иные края.
В великом пути на закат один народ теснил, а зачастую и поглощал другой. Неспокойные кочевые племена проносились горючим суховеем, сметая все на своем пути, шли по земле, не успевая оставить на ней никакого следа, кроме своих костей. Низовья Итиля еще не успели забыть прихода хазар и горькой судьбины булгарского народа, расколотого ими на три орды, как к границам Хазарии и Руси подошли мадьяры и унгры. Оседлые жители едва успели свыкнуться с обличьем и укладом этих новых соседей, как степной ветер и острые сабли прогнали их на запад в Моравию и Панонию. Освободившееся место поспешили занять победители — кангары-печенеги, искавшие за Итилем спасения от засухи и воинственных врагов — торков-огузов.
На тучных полях междуречья Итиля и Днепра, сменивших превращенные засухой в пустыню земли близ озера Челкар, ослабевшие кони нагуляли силу, на курдюки овец вернулся жир, под сводами ханских шатров появилась дорогая посуда и серебряные украшения, а в руках воинов зазвенели дамасские клинки. А поскольку сытому коню и хорошо вооруженному всаднику сподручней воевать, вместе с новой родиной печенеги обрели могущество, став силой, с которой пришлось считаться и хазарам, и Руси, и даже горделивому Царьграду.
Впрочем, сила и могущество имеют цену лишь в том случае, если достигаются не для сиюминутной выгоды, а для обеспечения лучшей доли будущих поколений, а доля эта становится действительно лучшей только тогда, когда эти поколения, зная цену отцовским трудам, стремятся их плоды не только сохранять, но и преумножать. Вот потому-то печенеги с малых лет приучали сыновей к седлу, а жеребят к уздечке, и потому первыми на тое у Кегена состязались двенадцати-тринадцатилетние мальчишки на жеребятах двухлетках.
Что за зрелище для гордых отцов и счастливых матерей! Что за повод для разговоров! Даже хан Камчибек забыл свою привычную невозмутимость. Еще бы! Ведь честь рода Органа защищал не кто-нибудь, а его первенец Улан, верхом на гнедо-чалом Бурыле, сыне Лютоборова Тайбурыла и гнедой кобылицы.
Все новгородцы, включая Торопа, болели за мальчишку, Белен, как самый азартный, даже поставил заклад, благо стрый Вышата не возражал. В самом деле, новгородский боярин мог быть почти спокоен за свое серебро: и всадник и конь заслуживали доверия. Чай, держаться в седле Улана обучал сам хан Камчибек, а коня любимому внуку выбирала госпожа Парсбит. Рассказывали, что, когда гнедой кобылице пришло время рожать, Владычица, сама отправилась к ней на пастбище, сама разрезала пузырь и приняла жеребенка, сама растила и обучала его до тех пор, пока не пришло время примерять на спину седло.
Улан, впрочем, заставил своих болельщиков поволноваться. Первые несколько кругов он неизменно шел третьим или даже четвертым, придерживая рвущегося вперед, разгоряченного Бурыла и пропуская своих более нетерпеливых сверстников. Но зато, когда настало время последнего рывка, а у простодушных торопыг, гнавших своих коней на пределе возможностей, уже не осталось ни сил, ни воли, хитрец отпустил поводья, и его конь понесся так, что со стороны показалось, будто у него, словно у легендарного тулпара, выросли крылья.
Старый Кеген лично вручил награду юному герою, а своему внуку Колчко, который сначала вырвался вперед, а в итоге пришел лишь четвертым, попенял на безрассудство:
— Побеждает не самый быстрый, а самый дальновидный! — сказал он.
— Не тужи, владыка! — успокоил старика хан Камчибек. — У тебя растет сын. Пройдет десять лет и победителем этой скачки станет уже он.
— Я это уже вряд ли увижу, — печально улыбнулся старый хан. — Разве только, подобно деду Коркуду расстелю на водах Итиля ковер и стану играть на домбре, чтобы костлявую обмануть!
Пока Улан любовался наградой, роскошной, совсем как у взрослых, украшенной серебром и эмалями упряжью, великие и малые ханы поздравляли его отца. В числе прочих со словами приветствия подошел и великий Куря.
— Неплохую смену вырастил ты, Органа-ветер! — любезно улыбнулся он. — Такого удальца можно хоть завтра отправлять в поход!
— Придержи поводья, сын Церена, — усмехнулся хан Камчибек. — Вот минет Бурылу шесть лет, тогда и можно будет говорить о каких-нибудь походах!
На лице хана Кури появилась озабоченность:
— Очень жаль, очень жаль! — зацокал он языком. — Юному егету, небось, не терпится стать героем. И случай вскорости может представиться такой, что грех упустить.
— Какой такой случай? — приподнял бровь его собеседник.
— Ну как же, говорят, ты, с Приемышем на пару, большое войско собираешь. Весь той об этом гудит!
Тороп отметил, что при этих словах по лицу наставника пробежало облачко досады. Похоже, кто-то из его собеседников обладал чересчур длинным языком, или дело не обошлось без шептуна соглядатая.
Хан Куря, меж тем, как ни в чем не бывало продолжал:
— Я вот о чем хотел тебя, сын Ветра, спросить. Если ты собираешь большой поход, может, у тебя и для моих людей местечко найдется? Или добычей делиться жалко?
— Что добыча, — усмехнулся хан Камчибек. — С тобой, доблестный сын Церена, я бы и славой поделиться не пожалел. Да только, ты же знаешь, — сын Ветра выдержал паузу, чтобы подчеркнуть значительность того, что будет сказано далее, — если я на кого и пойду, то только на хазар. Должок у них есть! Помнишь?
Хану Куре пришлось отвести в сторону взгляд. Все ханы знали, что пять лет назад он предпочел запятнать свое имя обвинением в трусости, дабы оставить за собой сытное, вольготное жилье и влиятельных друзей. Нынче времена изменились, следовало искать новых друзей, и потому можно было пойти на очередное предательство.
— Да разве я хазарам друг? — притворно удивился хан. — Соседи они мои ближайшие. («Мзду небольшую платят» — подумал про себя Тороп) А так никакой дружбы между нами нет!
— И ты пойдешь на них походом?
— А почему не пойти? Особенно если ты, хан Органа, позовешь! Мы, чай, с тобой того и гляди породнимся! Твой младший-то брат, Аян, смотрю жить не может без моей Гюлимкан, и в гости нас с ней зазвал, и нынче не на шаг не отходит. Похоже, дело к свадебному тою идет!
У Торопа да и не только у него брови незаметно уползли куда-то далеко на лоб. Мерянин, конечно, пока мало смыслил в делах любви, но, по его скромному разумению, все происходило с точностью до наоборот!
Но хан Камчибек остался невозмутим.
— Это тебе мой брат сказал? — поинтересовался он.
Хан Куря лукаво улыбнулся:
