Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович (читаем книги .TXT) 📗
И Салават решил все выяснить лично. Прийти к царю и спросить его смело и прямо: «Что дашь башкирам? Они пойдут за тебя, а что ты им дашь?..»
Пусть царь ответит…
Так размышляя, стоял Салават у ворот дома, где помещался Овчинников, когда тот подъехал и сам.
— Здорово, батыр! Ну как, не видал ещё государя?
— Какое! — отчаянно махнул рукой Салават.
— А ты не крушись — увидишь. Я сам про тебя государю ныне скажу. Меня самого ещё до него покуда не допустили. Добьёмся!
— Салават-агай! — в это время обрадованно окликнул молодой башкирин с другой стороны улицы. — Насилу тебя я нашёл, — сказал по-башкирски юный, преданный Салавату Абдрахман, больше всех веривший в лук Ш'гали-Ш'кмана и, как святыню, хранивший, пока не было Салавата, сделанный им когда-то курай.
— Ты зачем сюда, Абдрахман? — спросил Салават.
— Салават, ты покинул войско. Ты забыл, что Мустай — друг писаря. Он смущает народ без тебя… Если ты не вернёшься к войску, он всех уведёт назад в горы… Я за тобой, Салават-агай! Едва нашёл тебя.
К удивлению Салавата, Овчинников понял башкирскую речь.
— Пусть малый останется тут в избе. Когда государь укажет, я пошлю его за тобою, — сказал казацкий полковник, — а ты иди к войску!
И, оставив в избе Абдрахмана, Салават зашагал к Сакмарским воротам крепости.
Улицы опустели. Погода переменилась, моросил мелкий дождь, и под ногами хлюпала грязь.
Тревога, охватившая Берду, казалось, висела и в вечерней мгле. Проходя по улицам, Салават слышал какую-то сдержанную возню за воротами во дворах, приглушённые восклицания, звяканье конской сбруи.
Салават понял, что недаром тревожился мужик с топором: тайно готовилось в крепости что-то большое…
Как и другие отряды, пришедшие с Урала, башкиры Салавата толпились под стенами Бердской крепости. Дождь лил с короткими передышками, мелкая осенняя морось сменялась ливнем, и все промокло вокруг. Нельзя было найти для костра сухой щепки. Войлочных кошей было немного, их не хватало на всех. Башкиры были мастера строить шалаши из ветвей и луба, но в оголённой местности все ветви были порублены на шалаши, все деревья разбиты в щепу для костров великого войска, которое с каждым днём и часом все больше возрастало.
В первые часы они в возбуждении ждали царских указов, ждали возвращения Салавата, ждали, что царь позовёт их к себе, что они увидят царя и он поведёт их в битву… Но шли сутки, другие, и ничто не менялось…
День протекал в безделье, медленный, нудный, ленивый. У кого были коши, те спали, тесно прижавшись боками или дыша друг другу в затылки, но прошёл ливень, и под края кошей налилась вода, промокли кошмы, подушки.
Люди возились перед кострами, стараясь раздуть огонь, но сырые дрова шипели и без пламени превращались в золу… Прокопчённые дымом, вымазанные сажей, с золой в бороде, усах и бровях, голодные люди бранили царя, всех русских и Салавата.
Кинзя спал целый день. А что было делать, стоя табором под дождём на одном месте? Что значит начальник, когда нет ни похода, ни битвы? Приказать дождю, чтобы больше не лился? Не станет ведь слушать! И Кинзя простодушно спал…
Зато не спал Мустай — друг и приятель писаря Бухаира. Он не сидел на месте: целый день переходил он от коша к кошу, от кучки к кучке людей, от одного едва дымящегося костра к другому, разжигал недовольство, будил гнев и ненависть…
— Ждём тут у ворот, как нищие подачки! — ворчали башкиры и мишари. — Вторые сутки сидим. У нищего больше стыда — тот бы плюнул, ушёл от такого дома!
— Смотри, смотри — казаки ходят в крепость, из крепости, а нам не велят, нас не пускают! Мы тут, как свиньи, будем валяться под дождём! — озлобленно указывали друг другу голодные и промокшие люди.
— А все кто виноват? Салават! — подзадоривал Мустай. — «К царю пойду! Царю скажу!..» На царские милости у него разгорелись глаза: хотел первым из всех прибежать к государю, хотел подслужиться… Ан что-то назад не идёт? Небось не так просто к царю-то!.. Ох, чем всё это кончится, бай-бай-ба-ай!.. — вздыхал друг писаря.
— А чем, сказать, кончится? Ты на что намекаешь? — в испуге спрашивали более робкие.
— Как вперёд-то узнаешь?! — разводил руками Мустай. — А всё-таки вышло неладно: нас царица звала идти на царя, а мы-то пошли ведь к царю, значит — против царицы. Ну, кто же мы теперь? Солдаты царя? Нет, царь нас к себе не принял… Ведь мы — ни то ни сё, бунтовщики какие-то!..
— И то ведь сказать, — ни туда, ни сюда не попали! — покачивали головами собеседники Мустая.
— Салават обещал нам почёт у царя. Почёта ведь кто не хочет! Ну, вот мы пришли… Мы думали — царь для нас сразу станет барашков резать, золота каждому насыплет по полной тюбетейке, а он нас и знать не хочет!..
— Не очень ведь хочет, пожалуй! — признавали отдельные голоса.
Смутные речи Мустая породили во всём стане смутные мысли.
— Дождь, ветер… Я в такую погоду собаку не прогоню из дома — пусть лежит у огня. А мы, знать-то, хуже собак для царя, — шептались люди между собою. — Мяса куска не сваришь!
Мустай понял, что его разговоры сделали дело: он смутил народ, поселил раздражение и страх. Тогда он пошёл в кош Кинзи, который беспечно спал.
— Кинзя! Чего мы тут ждём под стенами? Давай уводить народ… Чего мы тут ждём? — с жаром заговорил Мустай.
— Как так «чего»?! Салават ведь к царю пошёл. Его-то и ждём! — ответил, потягиваясь, Кинзя.
— Судьба стольких воинов в руках одного мальчишки, который три года не жил среди своего народа. Что смыслит он в наших нуждах? Чего он добьётся?! Забрался в крепость, попал к царю во дворец, сладко пьёт, ест, сидит и забыл уже о том, что мы тут, как собаки, скулим у порога!..
Кинзя засмеялся:
— Ай-бай-ба-ай! Ты сам хотел бы сидеть у царя за столом и есть его бишбармак!.. А тебя-то к столу как раз не позвали!
Мустай вспыхнул:
— Стыдно, мулла Кинзя! Ты человек учёный, и я учёный. Не будем играть недостойной игры со словами. Я хочу сказать, что если бы ты или я говорили с царём, то знали бы лучше, чего потребовать от царя за помощь против царицы… По правде сказать, что нам за дело до царя и царицы? Пусть царь возьмёт её в плен и выдерет за косы: на то он ей муж. Пусть царица поймает царя и удавит да выйдет сама за кого-нибудь замуж. Какое нам дело! У нас ведь заботы свои — давай уведём людей по прямой дороге ислама. Царь не сумел принять нас достойно — уйдём. Давай звать народ на Урал! Давай уходить, пока не пришла напасть! — призывал Мустай.
— Какая напасть, Мустай-агай? Что за напасть? — спросил Кинзя.
— Ты спишь, Кинзя. Не видишь, что творится: со всех сторон нас окружают солдаты, а казаки бросают крепость, я считал — из ворот прошло пятнадцать возов с казацким добром. Они уходят к себе по домам, а нас покидают на растерзание солдатам царицы. У нас нет ни ружей, ни пушек… Нас тут одних окружат; кого перебьют, а кого и живыми захватят, судить нас будут, а с нами судить весь наш народ. Скажут: «Кто бунтовал? Одни башкиры бунтовали. Повесить вожаков на железные крючья за ребра, обрезать им уши, повырывать им языки, а деревни все сжечь, а детей забить плетьми, а женщин отдать в рабство!»
Вслед за Мустаем в кош Кинзи во время этой беседы один по одному пробирались башкиры. Речи Мустая слушало уже десятка два собравшихся воинов. Слова Мустая, которые он твердил, начиная ещё со вчерашнего дня, находили все больший отзвук в сердцах промокших, голодных людей.
— Пугаешь, Мустай! Чего же ты хочешь? Народ знает лучше сам, куда он идёт. Народ не бараны! — усмехнулся Кинзя.
— А за кем мы пошли? Кому поверили? Певцу Салавату? Его дело песни складывать… Певец всегда будто пьяный… Помнишь, Кинзя, что сказал пророк Магомет о певцах: «Они шляются всюду, горланят слова, нашёптанные им дьяволом, и увлекают заблудших…» Нам надо спасти народ от безумца. Мальчик в игре напялил себе на лоб коровьи рога, а вы подумали, что он и вправду Искандер Двурогий… Что за вождь для народа мальчишка, забывший родные обычаи, несколько лет таскавшийся по дорогам?! А может быть, правду шепчут в народе, что он крестился…
