Прекрасные незнакомки - Бенцони Жюльетта (мир книг .txt) 📗
Истинный ирландец, он не слишком хорошо относился к действиям англичан в Америке, и его симпатии были скорее на стороне «разнуздавшихся» инсургентов Вашингтона, чем на стороне великолепных полков в красных мундирах короля Георга III. И если бы его не удерживало вполне законное почтение к традициям семьи, он охотно присоединился бы к совсем другим ирландцам, Диллону или О’Браену, которые сражались на противоположной стороне в белых мундирах Рошамбо.
Однако, открыв глаза в жалкой лачуге, затерянной в болотах Чесапика, лорд Эдвард возблагодарил Господа за то, что Он сохранил ему жизнь, хотя рана причиняла ему немалые страдания. И еще все то время, пока он лежал в этой хижине, он благодарил славного чернокожего, который подобрал умирающего, дотащил до своего жалкого жилища и выхаживал его.
– Когда мы увозили мертвых, чтобы похоронить их, я увидел, что вы еще дышите, – объяснил Тони.
– И решил, что мне с мертвецами делать нечего? Спасибо тебе за это!
Таково было начало бессловесной дружбы. Эдвард привязался к своему спасителю, Тони – к спасенному им, и поскольку у Тони не было никого на свете, он решил сопровождать Эдварда и быть ему слугой, когда тот, поправившись, решил немного ознакомится со страной, где чуть было не оставил свои кости, сражаясь за то, что было ему совсем не по душе.
Фицджеральд вместе с Тони побывали в Канаде, потом на берегах Миссисипи. Интерес Эдварда к новым краям все возрастал, а желание возвращаться к себе неустанно убывало. Ощущение свободы в этой необъятной стране пьянило его!
Но возвращение стало неизбежностью. Мир, подписанный в Версале, обязывал английские полки – а точнее, тех солдат, что уцелели, – вернуться к родным очагам. Молодой Фицджеральд вдруг почувствовал, что соскучился по семье и Ирландии.
Но свидание с родиной его разочаровало, он не узнал родных мест и не сразу понял причину этого. А произошло это потому, что вернулся в Ирландию совсем другой человек. Все, что Эдвард видел, все, что пережил по другую сторону Атлантики, открыло ему глаза на драму, которую проживала его родина по вине все того же английского короля, потерпевшего поражение за океаном. И когда после положенного отпуска Эдвард вновь возвратился в свой полк, который был заново укомплектован, он не почувствовал никакой радости, облачившись в красный мундир, которым когда-то так гордился.
Вполне возможно, он стал бы стремиться к самым безнадежным сражениям, если бы с ним не случилось то, что случается с каждым нормальным юношей: он влюбился.
Любовь могла бы быть спокойной, умиротворяющей и привела бы без всяких историй к счастливому браку с детишками. Но Эдварда переполнял романтизм и пылкость, присущие ирландской крови, они не позволили ему просто полюбить какую-нибудь милую девушку из подруг его сестры Сары. Нет, он влюбился до безумия в идеальное существо, нежное, как цветок шиповника, и, совершенно очевидно, заранее избавленное от тягостей старости. Прозрачная Элизабет Линли была дочерью композитора Линли и в прошлом актрисой, к ногам которой склонилась вся Англия. В 1773 году она вышла замуж за директора театра Друри-Лейн драматурга Ричарда Шеридана, который потом стал государственным секретарем в Министерстве иностранных дел, соблазненный демоном политики и своим другом Фоксом.
Элизабет была больна. Чахотка подтачивала совершенное создание, силы молодой женщины с каждым днем убывали, и пылкая любовь молодого ирландца виделась ей последней улыбкой жизни.
Пылкая страсть соединила Элизабет Шеридан и Эдварда Фицджеральда, настолько пылкая, что даже муж не мог не узнать о ней. Страсть удерживала Эдварда от бегства из армии.
А бегство вполне могло осуществиться. Во Франции раздавались первые раскаты революции, гром их перекатывался через Ла-Манш, ускоряя биение сердца воина, сражавшегося в Америке. Генеральные штаты, взятие Бастилии глубоко волновали молодого человека, и если бы не нежная привязанность к Элизабет, он бы со всем пылом помчался во Францию, чтобы присоединиться к тем людям, которые, вдохновившись примером Америки, готовились свергнуть ярмо тирании. Дух свободы влек их к себе с той же силой, что и любовь к приключениям. Эдварда удерживала только Элизабет, она слабела с каждым днем, и он, страдая от бессилия, проводил целые дни у изголовья кровати возлюбленной.
Однажды вечером 1791 года Шеридан, вернувшись домой, сам того не подозревая, подлил масла в подспудно тлевшее в юноше желание ринуться в обетованный край.
– Дорогая, – сказал Шеридан, целуя жене руку, – со мной приключилась престранная история. До сих пор не знаю, что и думать. Я встретил ваш живой портрет!
– Неужели?
– Представьте себе. У вас есть двойник, почти совершенный, и это юная эмигрантка-француженка удивительной красоты. Ее зовут Памела, и она приемная дочь госпожи де Жанлис, которую называли «наставником» сыновей герцога Орлеанского. Дама Жанлис, скорее всего, родила ее от принца. Как бы там ни было, девушка на вас похожа, но, к сожалению, очень бедна: покидая Францию, дамы мало что могли взять с собой.
– Дамы?
– Юная Памела сопровождает свою мать, а ее мать в свою очередь сопровождает госпожу Аделаиду Орлеанскую, сестру принца. Четвертая дама – это мадемуазель де Серсей, и все они на грани нищеты.
– Неужели эта Памела похожа на меня? – с печальной улыбкой переспросила Элизабет.
– Так похожа, что могла бы быть вашей сестрой.
– Она, конечно, моложе и здоровье у нее лучше… Знаете что, Ричард, как только я умру, а это случится очень скоро, женитесь на ней, и вы спасете ее от нищеты!
Шеридан и Фицджеральд в один голос возразили, что никто не заменит божественную Элизабет. Но в глубине души молодой ирландец, сам не ведая почему, объединил незнакомку-француженку и свободу, которой дышала в этот миг ее страна. Что она делает в Англии, если ее отец – тот самый герцог Орлеанский, на которого англичане смотрят с подозрением и который так отважно встал на сторону революции?
Отложив ответ на свой вопрос на некоторое время, Эдвард, стремясь скрасить себе мучительное ожидание, вступил в масонскую ложу и распространял там не без успеха новые идеи, пришедшие из Франции. Правда, офицеры его полка не разделяли эти идеи, были несогласные и среди гражданских, поэтому у Эдварда случилось несколько дуэлей. Родные забеспокоились.
– Он совсем с ума сошел со своими французами, – жаловалась сестра Фицджеральда Сара. – Если он не образумится, нам нельзя будет видеться с ним.
Старший брат Генри, герцог Лейнстер-второй, поддержал сестру.
– Свободолюбивые идеи слишком сильно укоренились в голове у Эдварда, – вздохнул он. – Хорошо бы помочь ему увидеть происходящее в более трезвом свете. Я представить себе не могу, как можно восхищаться этими оголтелыми французами.
Но родные напрасно теряли время, стараясь образумить Эдварда. Эдвард окончательно стал пленником свободы, и назад уже не было пути.
В августе 1792 года Элизабет умерла. Одна мысль утешала молодого человека в его горе: связь, что удерживала его в Англии, оборвалась… Свой пехотный полк он ни в грош не ставил.
Теперь он был свободен и мог следовать по пути апостолов свободы. Госпожа де Жанлис со своими дамами в это время тоже вернулась во Францию. Их позвал обратно Филипп Орлеанский, ручаясь теперь за их безопасность. Кроме всего прочего, Эдварду страстно хотелось увидеть двойника своей незабвенной усопшей.
В последние дни августа Эдвард добился для себя поручения от своей ложи к другой масонской ложе, к которой принадлежал Лафайет. Он быстро сложил вещи и сел на пакетбот в Дувре в сопровождении верного Тони, ставшего его тенью.
Не прошло и недели, как он, счастливый, шагал по мостовой Парижа – кипящего Парижа, уже обагрившего себя кровью в сентябре 1792 года. Парижа, который заточил королевское семейство в башне Тампль и без суда и следствия перерезал узников в своих тюрьмах. Но Эдвард был верен мечтам и спокойно расположился в славной гостинице Уайт в проезде Пти-Пер, где жил уже один из лучших его друзей американский журналист Томас Пейн. Изгнанный из Англии за яростную полемику с Питом, Томас укрылся во Франции и 6 сентября этого самого года получил разрешение присутствовать на заседаниях Конвента.
