Прекрасные незнакомки - Бенцони Жюльетта (мир книг .txt) 📗
Однако все оказалось не так просто, как предполагал наш влюбленный. Герцогиня Лейнстер была очень нежной матерью, и сын ее сказал чистую правду, утверждая, что она хочет для своих детей только счастья. Впрочем, как и все остальные матери на свете, а детей у нее было семнадцать человек! Неясное происхождение Памелы омрачило ее лицо легким облачком печали. Кровь Орлеанов? Допустим. Но этого никак не докажешь, и уж тем более не напишешь в пригласительном билете на свадьбу… К тому же, как любая мать, имеющая холостого привлекательного сына, она сама уже приглядела ему несколько невест и готова была немедленно представить их перед очами сына.
– Я мечтала для вас, Эдвард, о родовитой и знатной невесте, – вздохнула она. – Неужели вам так дорога эта девушка?
– Не могу даже выразить словами, до какой степени, мамочка! Когда вы ее увидите, вы меня поймете, я в этом не сомневаюсь! К тому же незаконнорожденных хватает и в нашей семье. А у Памелы почти королевская кровь!
Говорить с влюбленным молодым человеком бессмысленно. Герцогиня поняла, что отказ нанесет ее сыну смертельную рану и подтолкнет к самым жестоким крайностям. И если эта Памела, которая бежит из Франции вместе со своей семьей, способна отвлечь сына от революции, то пусть он на ней женится. Герцогиня больше не заставляла себя просить и написала то самое согласие в письме с просьбой о руке Памелы для ее сына. Обезумев от радости, Эдвард доставил письмо в Бельгию так быстро, как только позволили копыта его лошади.
Счастью молодых людей больше ничего не препятствовало, и медлить со свадьбой тоже не стали. Венчание состоялось 27 декабря 1792 года в замке неподалеку от Турне. Принц де Сальм, епископ этого города, предоставил его в распоряжение госпожи де Жанлис. Герцог Орлеанский собирался сам присутствовать на свадьбе, таким образом исправляя в некоторой степени сомнительное положение Памелы, но в разгаре был процесс над Людовиком XVI, и будущий цареубийца не мог покинуть скамью депутатов Конвента. Однако оба его старших сына, Луи-Филипп, революционный генерал под началом Дюмурье и одновременно герцог Шартрский, и Антуан, герцог де Монпансье, приехали и подписали брачный контракт. Их приезд преисполнил удовлетворения госпожу де Жанлис, она сияла. Молодые супруги тоже сияли, но их радость не имела никакого отношения к снобизму, она была искренней и трогательной. Влюбленные были заняты друг другом.
– Я буду любить вас всегда, Эдвард, – прошептала Памела, вкладывая свою руку в руку молодого человека.
– Я буду всегда вас любить, Памела, – отозвался Эдвард, сжимая ее ручку.
Оба они сдержали свое слово, и день их свадьбы стал началом редкостного счастья, рожденного искренней взаимной любовью, которой не суждено было погаснуть.
Сразу же после свадьбы Эдвард поспешил на родину, чтобы все его родные и весь Лондон восхитились его молодой женой. Уже 2 января молодые были в Лондоне. Памела своей красотой произвела сенсацию, ее успех в обществе был огромен. Она стала бы «королевой сезона», если бы они остались в Лондоне на более долгий срок. Но в Дублине собрался ирландский парламент, и Эдвард счел своим долгом присутствовать на нем. После месяца балов, приемов и светских триумфов лорд и леди Фицджеральд уехали в Ирландию.
Лорд Эдвард вернулся на родину в разгар волнений. Благодаря усилиям масонов, вдохновленных деятельностью французских якобинцев (Фицджеральд, надо признать, был не единственным, кого вдохновила Французская революция), сторонники свободной Ирландии действовали весьма энергично. Где только могли, они поднимали восстания, которые поддерживали страну в состоянии нестабильности и будили надежду на лучшее в сердцах простых людей, живших под тяжелым гнетом вот уже два века. Разбуженный народ стал подниматься повсюду, чтя своих вождей как святых, не произнося громко их имена, но передавая их друг другу тайком, и молва о них распространялась по всей стране со скоростью ветра. Слух о них вскоре дошел до парламента, и восставшие обрели горячего защитника в лице Эдварда Фицджеральда.
Даже, пожалуй, излишне горячего, по мнению местных дворян и, в особенности, старинных аристократов-пуритан, которые задавали в Дублине тон и диктаторски властвовали в гостиных. Чтобы офицер английской армии, вычеркнувшей его из своих рядов за пагубные взгляды, смел проповедовать в Ирландии кровавые идеи Французской революции – такого эти люди потерпеть не могли.
С какой радостью принялись недоброжелатели о нем злословить! И то, что он был сыном самой могущественной дамы в округе, не имело ровно никакого значения. Поспешили вытащить на свет все темные стороны его брака. Подумать только, он женился на незаконнорожденной дочери отвратительного Филиппа Орлеанского, чьи руки по локоть в крови его кузена Людовика XVI!
Вскоре Памела узнала, что такое унижения и оскорбления. Говоря с ней, знакомые язвили и даже поворачивались к ней спиной. Правда, не отличаясь большим умом, Памела сама постоянно собирала беды на свою голову.
Так, однажды вечером она поехала на бал без мужа и вернулась чуть ли не через час, утопая в слезах. Эдвард перепугался:
– Что случилось, сердце мое? Кто вас обидел?
– Ах, Эдвард! Если бы вы только знали! Люди до того невоспитанны! Никогда больше я не поеду на бал!
– Но скажите мне почему? Вам сказали что-то обидное?
– Надо мной открыто насмехались. Вы спрашиваете, из-за чего? Могу назвать вам сотню причин! Например, из-за моего платья. Хозяйка дома очень грубо попросила меня отправиться домой, сказав, что ее дом – не то место, где можно выставлять напоказ притворный траур!
Эдвард внимательно посмотрел на свою жену и нахмурился. Памела ничего лучше не придумала, как одеться с головы до пят в черное, украсив лишь прическу розовым бантом. Наряд смотрелся восхитительно, но одеваться в черное, когда только что был казнен король, которого ее отец отправил на эшафот, было по меньшей мере вызывающе.
Бедняжка Памела таких вещей не понимала, и Эдвард не стал объяснять ей, в чем тут дело. Он постарался успокоить свою девочку-жену, которая умоляла мужа увезти ее из этого ужасного города. Объяснил, что им придется прожить здесь еще какое-то время, но вся история, разумеется, не пришлась ему по нраву.
Волнения росли, и мало-помалу мятежники стали считать Эдварда Фицджеральда своим знаменем. Парламент продолжал заседать, и Эдвард по-прежнему присутствовал на заседаниях. Возможно, он надеялся расшевелить противников английской тирании, число которых росло очень медленно. Памела терпеливо ждала. Если у нее не было большого ума, то сердце отличалось щедростью, она очень любила своего Эдварда и не собиралась ему противоречить. И она просто-напросто сидела дома.
В мае месяце наказание Памелы закончилось. Парламент прекратил работу и был распущен на лето, и молодые супруги отправились во Фраскатти, великолепное поместье герцогини Лейнстер на самом берегу моря. Там среди зеленых равнин супруги жили мирно и счастливо. Деревенская жизнь среди цветущего боярышника подходила им как нельзя лучше еще и потому, что Памела ждала своего первенца.
Здоровье ее не страдало, но щадить ее следовало, и Эдварду потребовалась вся его любовь, чтобы оберегать ее от грозных новостей, которые приходили из Франции. Революция омрачилась потоками крови. Госпожа де Жанлис, госпожа Аделаида и Анриетта де Серсей вынуждены были срочно уехать из Турне, найдя себе приют кто в Швейцарии, а кто в Гамбурге. Была и еще одна новость, куда страшнее прежних: герцог Орлеанский закончил свои дни 9 ноября, поднявшись на тот же самый эшафот, куда, проголосовав за смерть, отправил не так давно короля.
Ужас охватил Памелу. Она ни за что не хотела возвращаться в Дублин, где теперь уже точно ее должны были закидать камнями. А поскольку герцогиня решила продать Фраскатти, Памела стала умолять мужа подыскать для них что-то в этих краях, которые она так полюбила, чтобы пожить здесь еще.
По-прежнему страстно влюбленный Эдвард отложил на время борьбу, которая была ему так дорога, и постарался смягчить горе жены. Он снял для них чудесный замок Килдар, маленькую средневековую крепость среди роз, и летом 1794 года Памела дала в нем жизнь маленькому Эдварду.
