Схватка за Родос - Старшов Евгений (библиотека книг TXT, FB2) 📗
Естественно, на раненых не экономили, равно как и на бойцах, а вот на служащих госпиталя…
Сэр Томас Грин хоть на вылазки и не отправлялся, не уберегся от турецкой стрелы, попавшей ему под ключицу, и попал в госпиталь, питая поначалу радужные надежды вволю там покушать и праздно провести время. Однако правила госпитального содержания настолько пришлись ему не по вкусу, что он при первой же возможности покинул Эскулапово царство и перебрался поправляться в родимый "оберж".
В самом деле, старый бражник чувствовал себя под практически монашеским надзором неуютно. Вина давали, по его меркам, мало. В кости или картишки тоже не поиграешь. Малейшее шутовство или сквернословие нещадно пресекалось и подавлялось, а устная фривольность — всего лишь устная! — по отношению к одной послушнице привела к доносу инфирмирарию — то есть старшему санитару (не имевшему, конечно, ничего общего по правам и обязанностям с современным значением этого слова), истинной грозе госпитальных врачей, назначаемому лично великим магистром. В итоге тот при очередном ежедневном обходе прочитал сэру Томасу целую заунывную нотацию и повторил правила поведения сообразно грехам Грина:
— Ежедневное посещение мессы обязательно, да возблагодаришь ты, сэр Томас, Господа, что не отъял Он тебя еще с лица земли, но дал время и возможность покаяться в грехах, великих и малых. Имущество госпитальное — не портить, да не воздашь злом за оказанное тебе добро. В карты не играть, ибо все это от лукавого — уже две колоды у тебя, почтеннейший, отняли и сожгли. Сиделок не щупать, но относиться с почтением, как к сестрам и дочерям твоим. Книги читать исключительно высоконравственного содержания, а не Чосера!
— Если вы мою рукопись Чосера вместе с картами спалили, я вам этого не прощу!!! А сестры мои староваты для того, чтоб я их щупал! Да в турецком рабстве, наверное, легче, чем тут, у вас! Во всем обвинили! Мало только, что не сказали, что я еще у вас серебряную посуду ворую, а?
На разбуянившегося пациента пытались найти управу через его достойного внука, сэра Томаса Даукрэя, но и это не помогло. Когда тот явился увещевать деда, Грин только мрачно изрек:
— Ты окажешь мне большую услугу, если выцарапаешь меня отсюда. Право, рана моя не столь велика, чтобы пребывать в этой юдоли вечного уныния. — А затем старый фавн задорно рассказал о процедуре извлечения стрелы и прочих своих медицинских злоключениях: — Вообще, смех! Раздели до порток два придурка в белых фартуках, нагнули меня, словно шлюху, а потом третий взял щипцы поболее кузнечных, откусил головку стрелы, что торчала из спины, и уж потом спереди всю стрелу вытащили, а опосля еще прутом прижгли с обоих сторон дыры. Больно! Коновалы чертовы! Потом кровь мне пускали, словно и так ее из меня мало вылилось, и убеждали, что без этого меня удар может хватить. Да меня от их лечения чуть удар не хватил! Еще и в банку помочиться заставили — потом языком попробовали — фу! — смотрели на свет, будто чего-то путное хотели увидеть там, где ничего путного быть не может, одна мерзость! Не пойму, какая связь стрелы с мочой. То ли себя шибко умными показать хотят, то ли издеваются от нечего делать! Пришел к вам со стрелой — вот ею и занимайтесь, и раною от нее — а это все к чему? А если б я тебе поведал, что тут вообще с людьми вытворяют, ты не поверил бы мне! Видал я страшную картину, как грешников в аду пытают, так тут не легче! Пилами пилят, головы сверлят, вставляют в зад чего-то… Помощники смерти!
Но поскольку внук считал, что деду нужно долечиться именно в этой юдоли, сэр Грин, как уже было упомянуто ранее, сам вырвался из высоконравственных тенет инфирмирария и теперь долечивался в "оберже" жареной говядиной и сладким красным вином.
Лео тоже был несерьезно ранен во время оной из вылазок, его перевязали и дали пару дней отлежаться — при условии, что не будет штурма или лихорадки. Он без зазрения совести воспользовался этим, ибо понимал, что отдых нужен; только недосуг все было, а тут, коль велено — почему бы нет. Пара дней с любимой под обстрелом османских больших пушек — что ж, и в этом тоже есть своя романтика. Да и Элен была при нем, тоже за нее спокойнее. Последние дни она проводила уже не на стенах, а помогая в госпитале. Вновь ее облекла зеленоватоболотная ряса.
Торнвилль внутренне усмехался — ряса, как тогда, когда он лежал в госпитале Святой Екатерины, а Элен о нем заботилась… Вот и теперь — никто им не мешал. Вечерами, когда умолкали турецкие орудия и только лишь потрескивали дрова в освещавшем комнату камине, Элен нежно пела своему рыцарю, а он, положив голову на ее колени, слушал, слушал, слушал… Элен пела о любви, ее радостях и горестях, о том, что настоящая любовь сильнее самой смерти…
Пела она и игривый родосский "Стослов", передававший диалог влюбленного юнца и красавицы. Вот как это выглядело:
[Юноша]:
[Красотка]:
[Юноша]:
[Красотка]:
[Юноша]:
[Красотка]:
