Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Находясь здесь, в сердце южной Руси, они защищены: с севера — каким-нибудь жиденьким договором и покладистостью простых киевлян, с востока — Днепром и укрепгородками русичей на нем, с юга — бескрайним морем, с запада — переместившимися с того же востока народами…
Печенеги не состояли поголовно из вояк. Умнейшие и спокойнейшие из них перенимали у южных славян культуру обработки нивы и строительства, культуру быта мирного человека и конечно же большой и умный славянский язык. Печенежское дело продвигалось. Их поселения имелись по Роси и Суле, печенеги растворялись в волынянах, полянах и северянах. Никуда они оттуда никогда ни от кого и не собирались уходить, вливаясь в русский народ.
…Еще век русско-печенежское соседство будет представлять собой приобщение отталкивания — иной раз доходя до кипения. За этим веком последует забвение печенегов. Худая память о них сохранится лишь в летописях историков той поры, умолчавших, где и каким числом отметились еще представители сего народа, а главное — откуда взялась такая внушительная численность его? Ведь за то сравнительно короткое время, когда пространство между Днестром и Доном заполонили азиатские народы, Заволжье должно было переварить бессчетную людскую бездну!
Видится лишь одно объяснение этому. Некий из множества народов Востока вышел оттуда с крепким этническим ядром и покатился на Запад, подобно снежному кому, обволакиваясь массой встреченных племен. Добрался в конце концов до мест, где народы создали более аргументированное собственное ядро… При столкновении двух побеждает сильнейший. В те поры ничья была исключением, и оттого проигравшая масса, отбросив части кома и осколки своего ядра, притянулась к победителю. Те осколки, вероятно, сохранили великие народы в порой противоречивых чертах своих характеров.
Докатить свой, скажем так, культурно-обозначенный колоб смогли немногие… Несомненно это подвиг и удача последних. Ведь мало кому удавалось пройти такой толщины буфер, будто губка впитывавший в себя все, поглощавший и изменявший целые народы. И горе было бы русской губке в толще веков, если б не умела она отжать вредный субстрат и подпитаться порцией европейских культурных ценностей из Греции, Польско-Литовского королевства, Германии, Франции… И всегда взгляд на мир, ныне называемый русской самобытностью, помогал устоять, укрепиться, самосохраниться…
…Многодневное стояние печенегов под стенами Киева, наделавшее немало шума, через время прекратилось. Город устоял и готовился встретить вождя, спешившего из-за синего моря, от высоких гор. День возвращения настал. Дикари схлынули. Центральные ворота с радостью распахнули гостеприимные створы-крылья…
Щек, Пламен, женщины вместе с праздничной толпой, состоявшей из всех киевлян, высыпали на стогна, радостно встречая князя, созерцавшего море родных улыбок вокруг. Молодость Святослава скрывалась бронзой болгарского загара. Он скупо улыбался, зная, что это его дружина помогла разрушить кольцо печенежской осады. Без сомнения, он был защитником Киева, даже находясь вдалеке от него, занимаясь на Дунае торговыми караванами из Византии в северную Европу, учреждая мечом далеко от родины законы славянского первенства. Его имя наводило страх на воинственных соседей, даже чрезвычайно могущественных. По улицам ехал победитель. Среднего роста, голубоглазый, плосконосый, с толстой шеей, широкими плечами и стройным станом он излучал крепость и силу. Голова его была обрита, только спереди оставался оселедец. Борода тоже выбрита. Густые, длинные висячие усы скрывали недовольство предстоящей встречей с матерью. Он предвидел ее упреки за отстраненность его от внутренней жизни и проблем Киевского государства…
Щек услышал оклик. Это были поречные. Смеясь, обступили они земляка, удивляясь и выдавая ащеулые шуточки.
— Живы? Ну, вы пропали, пареша, аки шерсть с шелудивой овцы! — перекрикивал гам рыжий Хор-сушка. Гудящая толпа терлась о знакомцев и уходила к горе.
— Что ж один? Видно, малец никак не оторвется от веселой вдовоньки, оставленной тобой за прилипчивость? — Слова Остена неприятно изумили Пламена и его женщин, доставив особое неудобство Папуше. Она глядела на седого мужика волчицей. Внимательный Остен заметил это и точно определил весь круг Щека.
— Что ж молчишь? Где малек? — спросил он, сверкая нестареющими глазами и неприязненно косясь на исходившую укором Папушу.
— Малк убиен в тот же день. Стрелами истыкан. Я поранен был и болел.
Поречные замолчали. Хорсушка, переводя глаза с Длеси на Щека, проговорил:
— Пусть хранит Мор его душу в вотчине своей за чуром…
Остен протянул:
— Да-а… — И ни на кого боле не глядя, ушел в увлеченный люд.
— Ты у них ночуешь? — не отставал Хорсушка.
— И днюю. Ранен я.
— Ничего! Вон какой молодец! — Рыжий хлопнул ладонью по мощной груди Щека. — Ну, скоро мы возвращаемся! Готовься, не пропадай!
— Все мое на мне, лошадка на месте, я готов.
— Покумекаем по отъезду, и я тебе сообщу. Скажи, куда зайти? — Хорсушка пялился на пристроившуюся рядом со Щеком Длесю.
— Моя жена, — предупредил парень.
Премного удивились сестры, а рыжий больше не приставал к Щеку, отвернулся от Длеси и обратился к Хиже:
— Вот это мужик! Наш человек — тур-камень-стать!
Хижа, сначала не поняв, к кому он обращается, а потом сообразив, что к ней, склонила несмотря на годы по-девичьи высокую шею. Хорсушка переглянулся с уводившим семейство Пламеном и откровенно уставился на тело вставшей, как вкопанная, Хижи.
— Подожди-ка, солнышко. Пантуха, где тебя искать?
— В римарне… — процедил Щек.
Хижа дышала, как тесто на опаре.
— Что-то Папушкиного мужа не видно… — Она смотрела в толпу, но слушала дыхание рыжего мужичка, подбирая сухие губы и наслаждаясь близким жаром его немигающих глаз.
— Ляд с ней, с такой деловой. Город-то у вас — любо-лепо! Зато у нас — без войны. Согласись, солнышко, тоже неплохо!
Хижа мяла возле груди длинные пальцы и была сама Ляля. Желтизна лица куда-то исчезла, облизанные губы блестели юностью, голос вдруг содеялся ангельским:
— Когда дружина приходит, в городе тесно. Грязь везде, срамота.
— Да ну их! Как кони в поле — лишь бы от ватаги не отстать! Глянь, рыбка, и под ноги не смотрят! У коня-то складного дум поболе будет… Кстати о конях. Пойдем, веточка, на конюшню, дадим сенца моему рыжему! — Хорсушка с умыслом гладил себя по волосам. Будто не зная, где конюшня, Хижа спросила, томясь:
— А далеко ли?..
Именно в это время к Остену подошел человек в бобровой шапке. Народ на рать он собирал, а в прорыве не был. Государственный муж прибыл в город недавно.
— Славный муже, как твои раны?
Остен ястребом заглянул под мохнатые брови огнищанина.
— Благодарствую, хоть летами не молод, раны — как на звере храбром.
— Да что молодые? Аки соколики, летят на рать, крылами ухая напрасно, а земля неустроена.
Остен тер пальцами бритый по-киевски подбородок. На лице пятнели шрамы старые да свежий — над бровью.
— Предки на дереве едали и золотом платили, потомки на золоте едят, а ветром платят! — поддержал он.
— Величать меня Стефаном. Если ты заметил, я побережник.
— Да видел я не однораз на реке. Есть ли успех?
— Это ладно, что видел. Дело мое трудно, успех ждет и прячет явь свою. На твою волю могу предложить княжью службу, коли есть хотение. Я тоже в службе той. Нужны пособники. Как звери, храбрые.
— Послужить князю буду рад — всегда тяготел к порядку! — Остен выглядел очень внушительно, и слова произносились изощренные.
— Добро, муже, пойдем на гору, там и обговорим дело. Тут несподручно.
— Я готов, лишь оставлю оружие своим.
— Ничего, тебе и с оружием не зазор! Наслышан о вашей дружине премного. Она нам тоже понадобится.
Озадаченный Остен пошел за огнищанином, соображая, что еще известно об их поречной дружине.
— Я знаком от купцов о вашей доброй заставе. Кто у вас голова?
— Никто. Всяк по малу.
